Закат, 29-Мар-2024, 11:39   
Гостям и новичкам
  • Как играть? Что делать?
  • ЧаВо (FAQ)
  • Правила
  • Заполнение анкеты
  • Инструкция по регистрации и заполнению Анкеты
  • Реклама
  • Мобильная версия сайта

    Мы ВКонтакте

  • Паблик КВ ЗЗ
  • Паблик Ролевой

  • Форма входа


    Активисты [?]

    15 - 21 марта

    ЛИНы:
  • Затмение (Сумрак)
  • Боярышник (Ветер)
  • Совоглаз (Ветер)
  • Паутинолапа (Ветер)

    АИНы:
  • Сумрак: Затмение, Крапивник,
  • Ветер: Боярышник, Совоглаз, Паутинолапа, Пушица

  • Мини-чат

    События в игре

    В игре - Закат.


    Жизнь всех лесных племен бурлит и наполняется массой событий. Борьба с холодами в лагере продолжается полным ходом — Сумрачные воители и ученики ремонтируют палатки и делают уборку. Так же племенем был созван охотничий патруль для пополнения отдельной кучи с добычей, организованной общим решением верхушек.
    Лагерь пополняется новыми котами: с Изнанки возвращаются Речная воительница Танец, Речной котёнок Сказочник, одиночка Адем, воин Сумрака Ягель, одиночка Гадёныш и Грозовая воительница Кто. Так же возвращается Сумрачный воитель Смоль, под влиянием Изнанки потерявший память. Все добираются к общему лагерю.
    Под присмотром целителя рожает Гадюка, принося на свет шестеро Сумрачных котят.
    Сезон Голых деревьев не оставляет племена без потерь: Грозовой воин Кровоцап умирает, наглотавшись воды. Его хоронят после прощания на главной поляне. Зеленый Кашель забирает жизнь маленького Грифа, оруженосца племени Ветра. Тело Грифа уносит с собой Мглистый, после чего находится на пустошах в состоянии нервного срыва и временного помутнения рассудка. Позже его обнаруживают и доставляют обратно в лагерь, помещая под надзор целителей.
    На дальней части территорий происходит инцидент с участием Можжевельника, Песни Вереска, Иван-чая и одиночки Аэртивана. Сумрачный воин и воительница Ветра оказываются под влиянием демонов Изнанки. Можжевельник убивает Иван-чая, Песнь Вереска становится агрессивной и опасной. Ее останавливают подоспевшие на помощь Можжевельнику Чертополох и Стриж. Все участники событий получают ранения разной степени тяжести и сейчас находятся в целительской. Слух о демонах Изнанки проникает в лагерь и начинает медленно распространяться. Горечь Звёзд и Сквернозвёзд вступают в переговоры, по итогу которых определяют над Песнью Вереска и Можжевельником надзор и договариваются о принимаемых мерах. Они будут оглашены на предстоящих племенных собраниях.
    Целители не изменяют законам и традиционно собираются вместе, дабы посетить Лунное Озеро. К нему идут травники от Ветра и Сумрака. На Озере Боярышник получает пророчество, а Тень приносит клятву и получает новое имя — Темноцвет, — в Сумрачном Лесу.

    Обновлено: 19.02.24



    Погода в игре

    Погода продолжает улучшаться, лес начинает петь сотнями голосов. Перелетные птицы еще не вернулись в свои родные края, но те, кто зимовал в лесу, поют на все лады. Утром и днем небо ясное и чистое, солнце пригревает, но после обеда поднимается небольшой ветер, который к темноте сгоняет к лесу плотные облака. Осадков в этот день не ожидается, но вечер и ночь выдаются пасмурными.
    Температура: утром -2, днем +3, вечером -0, ночью -5.
    Сила ветра:после полудня дует не очень сильный ветер
    Охота: в первую половину дня шанс успешной охоты высокий, вечером и ночью выше среднего.
    Травы:осталось подождать совсем немного, но пока ничего нет.

    Обновлено: 25.03.2024


    RPG TOP

    Наш баннер
    Остальные баннеры здесь


    Поиск

    [ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
    • Страница 24 из 24
    • «
    • 1
    • 2
    • 22
    • 23
    • 24
    Модератор форума: Гниль  
    Игровая территория »   Архив » Игровые темы » Верхний Лес ([ЛОКАЦИЯ В ОГНЕ])
    Верхний Лес
    Ржавница Дата: Ночь, 10-Ноя-2013, 15:59 | Сообщение # 1
    Тень у самой кромки Солнца
    Группа: Лесные Коты
    Сообщений: 5065

    За 3000 сообщений


    Верхний лес

    Верхний лес состоит в основном из высоких и старый елей, деревья в котором растут очень часто. Верхушки деревьев не пропускают лучи солнца, и дождь на землю почти не попадает, а снег в сезон Голых Деревьев остается на ветвях. Внизу всегда прохладно и тихо. Почва в некоторых местах болотистая, влажная, поэтому можно найти огромное количество мха и целебных трав. Помимо этого на земле растут мелкие травинки и небольшие кустарники, поэтому прятаться особо негде. Порой найдется пара елей, которые склонили пышные ветки прямо к земле, словно разрешая укрыться под ними. Из дичи в основном грызуны, птиц мало, но можно встретить. Ночью раздается причудливое и пугающее уханье сов, невольно заставляющее содрогнуться даже привыкших уже котов племени Теней.

    Описание © Ржавница
    Шапка © Яролистый

    Здесь можно найти:
    · филины;
    · глухари;
    · белки;
    · мыши

    Из трав:
    · малина
    · черника
    · можжевельник
    · еловые иглы
    · лопух
    · щавель
    · мёд
    · окопник
    · пижма
    · клевер обыкновенный
    · кошачья мята
    · паутина


    [bgcolor=#e2e3c5]Отсюда можно перейти в:
    Скат
    Верхнее Болото
    Красный холм
     
    Ворон Дата: Закат, 30-Авг-2019, 16:15 | Сообщение # 346
    сумрачный пёс
    Группа: Лесные Коты
    Сообщений: 245

    Вспышка. Он видит Злату так плохо, сквозь мутную пелену слез в одном глазу, потому что второй закрыт, захвачен в копченую, хаотичную боль ожога. Он видит только силуэт, расплывчатый, потемневший, в гари и копоти, в слезах, которые она отчаянно утирает, и он не слышит, но только видит движения губ. А вот кашель прорывается сквозь шум в ушах, звон в голове и треск огня какими-то ядерными взрывами, царапая его собственные легкие.

    Вспышка.

    Злата падает. Злата закрывает глаза.

    Вспышка.

    Ты сильнее. Я должен гордиться тобой, ты ведь умница?

    Так сильно печет глаза. Вранолапый забывает про бушующий вокруг пожар и не замечает, какая раскаленная под лапами земля. Он видит только Злату, лежащую на этой черной выкопченной земле, в голове всплывают образы из детства, пульсирует голос отца. Из глаз текут слезы.

    Вспышка.

    Я уже горжусь.

    Он даже не знает, потеряла ли Злата сознание или умерла. Вранолапый заторможенно опускает лапу на её бок, пытаясь почувствовать дыхание или сердцебиение, но ничего не понимает. Не может разобрать. Ему хочется только упасть рядом, разрыдаться, размазывать по лицу слезы и сопли, кричать от разрывающей сердце безысходности. Он устал, он больше не может, если она умерла, неужели это всё было зря? Как ему дальше жить, зная, что он не смог? Как ему смотреть в глаза своей семье?

    Вспышка.

    А знаешь что самое плохое? И кричать, и плакать.

    Вспышка, вспышка, вспышка. Перед глазами всё алое, он больше ничего не видит.

    Это должен быть боевой клич, а не позорная истерика!

    Вранолапый, не слыша себя, кричит, так, как кричат, сдирая глотки, бросаясь в битву, из которой знают, что не выйдут живыми. Когда терять уже нечего, и всё, что остается, это сражаться. Ему кажется, что огонь, коснувшийся его лица, сквозь кожу проник в вены, и это огонь в нем сейчас так одуряюще зол и силен. Он цепляется в Злату когтями, приподнимая, чтобы уложить себе на спину, хватает зубами за лапу, чтобы держать крепче, не сметь уронить, и бросается вперед.

    Вспышка, вспышка, вспышка.

    До болота остается совсем немного, под лапами земля вязнет и приятно холодеет. Позади лес уже полностью охвачен пламенем, оно обжигает раскаленным воздухом спину. Только последний рывок, последние метры, и если бы не разорвавший легкие кашель, Вранолапый уже был бы на свободе. Но он останавливается, кашляя рвано, хрипло, тяжело, и, кажется ему, вот-вот выкашляет легкие, на месте которых остались одни черные угли.




    So when you're feeling crazy and thing fall apart
    Listen to your head, remember who you are
    You're the one, you're the unbreakable heart


    __ворон | 13 лун | сумрак

    So when you're feeling crazy and thing fall apart
    Listen to your head, remember who you are
    You're the one, you're the unbreakable heart


    __ворон | 13 лун | сумрак
     
    Веснушка Дата: Закат, 30-Авг-2019, 19:44 | Сообщение # 347
    осторожен будь среди сумерек,
    среди сумрака
    Группа: Лесные Коты
    Сообщений: 51

    Ловчий упускает тот момент, когда все было хорошо и резко стало плохо — но небо заволакивает серым, клубящимся, постоянно темнеющим и сгущающим сажевые цвета дымом, и он понимает: вот оно. Судный день, Армаггедон, то, ради чего он тренировался бегать так быстро, как никогда не бегал. Паника поступает к глотке, но ее воин быстро сжирает изнутри прежде, чем она сама раскроет пасть — слушает Змееуста, пристально концентрируясь на нем, и напружинивает лапы, широкими прыжками нагоняя свой отряд. То справа, то слева — потерянного Козодоя пихает куда-то в середину, проследив, чтобы его с двух сторон закрыли соплеменники. Мельком — Златолапая, которую он оставляет на ее брата.

    Кичился тем, что поможешь ей.

    Так поомогай.


    Вот так вот — жестоко и злобно, потому что у него тут есть и поважнее персонажи, не десятилунная зазнавшаяся мелочь, решившая, что она сможет.

    ..Ему не хватает на мысли даже пары секунд, Ловчий цепляется за моменты жадно-отчаянно, до ломоты под рёбрами, а картинка перед глазами расщепляется на обрывки и всполохи.

    Беркут исчезает в дыму со своим отрядом.
    В дыму исчезают и те, с кем он должен находиться. Рывок вперёд в надежде догнать их — но ель перед ним начинает распадаться на куски, охваченная прожорливым пламенем, и ветки, летящие сверху, как пожженые кости леса, преграждают дорогу.

    Ловчий замирает в лихорадке. Его энергия плещется подобно пожару, в висках пульсирует — как же, твою мать, страшно, — но и дрожь, и озноб придут к нему позже, он знает; адреналин и инстинкты помогут ему бежать.

    — Л о в ч и й.

    error 404

    Ёлка! — срывается с места, обожженый совсем не огнём, но сестринским голосом; мечется, как бешеный, в дыму и гари, покрывая тёмный мех налётом пепла. Дыхание сбивается из-за дыма, и Ловчий пригибает голову, лишь бы дышалось хоть немного легче.

    Ёлка! — и наконец находит.

    Он подлетает к упавшей, но отчего-то не горящей ветке, больше похожей на тонкое бревно, почти мгновенно, стоит ему увидеть на земле пестрое пятно; ободранец не осознает произошедшего, а потому только пытается спихнуть ветку плечом, шипя от напряжения сквозь зубы, пытается столько раз, чтобы наконец не дойти до бессилия.

    Он опускается на землю рядом с сестрой.

    Тайга.. — хрипло, прерываясь на кашель; Ловчий подушечками лап касается черно-рыжих щек, когтями слабо впиваясь в чужую кожу, лишь бы она что-то почувствовала, — Ёлка, Ёлочка, смотри на меня.

    Ему ничего толком не остаётся, кроме как в исступлении лизать чужой нос и утыкаться лбом в широкий лоб сестры. Он не оставит ее, хоть и видит краем глаза, как огонь медленно сужает вокруг них огромное кольцо, подступая со всех сторон; ему непростительно ее оставить.

    Он оставит здесь всю свою жизнь.

    Он ненавидит себя.

    За то, что позволил ей пойти, за то, что даже не стал препятствовать. За то, что не следил должным образом, за то, что замешкался с отступлением, не нашел ее раньше.
    За то, что не может, к черту, скинуть с нее эту ветку.
    За то, что она задыхается дымом вместе с ним, и это до боли разъедает глаза и лёгкие, и он позволяет ей чувствовать эту боль, чувствовать, как их кольцом окружает сама Преисподняя.

    Люблю тебя,— влажным от подступающих слез янтарем глаз в упор смотрит на сестру, не моргая, не зная, видит ли она его ясно или же нет; "люблю" — потому что большего сказать не может. Совесть не позволит соврать — что она выживет, что они вернутся домой, что все будет хорошо: сладкая сказка умирающим, горечь для живых, оставшихся с этой проклятой сказкой на душе.

    Он никогда не врал сестре, врать не собирается и сейчас.

    Ловчий прикрывает глаза, и воспаленные от дыма веки обжигает болью. Последние мысли утекают куда-то прочь — может он и сам впал в туманность, наглотавшись гари, — затравленное сознание сигналить ему спасаться бегством, но водитель протестует всем своим нутром и остаётся на месте, пригвожденный к сестре, уткнувшись носом в шерсть на ее шее, выдыхая горячий воздух с шумом, а после втягивая смолистый пряный запах соснового бора, переплетающийся с молочными нотками детской. Еле-еле слышный родной запах, пробивающийся сквозь всепоглощающую едкую гарь; так пахла и их мать, Ржавница.
    И он готов умереть с Тайгой в огне, лёжа друг напротив друга под каким-то скопом веток, что совсем скоро загорится огнём инквизиции.

    Вот и настал наш час искупления, маленькая рыжая ведьма?

    Ловчий замирает, вслушиваясь в слабое биение сердца сестрёнки. Весь мир сливается в один непрерывный треск — огня, деревьев, ломающихся костей и судеб, — но он ловит тихий стук, считая удары, и понимая, что уже не слышит сам себя, свою кровь и пульсацию.

    Потому что ему уже не важно.




    чувство, будто снова в груди бьется сердце,
    ⠀⠀⠀⠀я тебе открою смерти нежной дверцу.

    ⠀⠀мы покинем мир живых, нам нет здесь места:
    ⠀⠀⠀⠀ты — живой жених,
    ⠀⠀⠀⠀я — мертвая невеста.

    ⠀⠀
    ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀веснушка — 14 — сумрак

    чувство, будто снова в груди бьется сердце,
    ⠀⠀⠀⠀я тебе открою смерти нежной дверцу.

    ⠀⠀мы покинем мир живых, нам нет здесь места:
    ⠀⠀⠀⠀ты — живой жених,
    ⠀⠀⠀⠀я — мертвая невеста.

    ⠀⠀
    ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀веснушка — 14 — сумрак
     
    Темноцвет Дата: Сумерки, 31-Авг-2019, 00:10 | Сообщение # 348
    из сумрака севера и железной мглы
    Группа: Стражники
    Сообщений: 2537

    За 1000 сообщений
    таймлайн: отступления завершены


    Змееусту иногда казалось, что он медленно, но неотвратимо... не повзрослел, а, наоборот, застыл — особенно относительно возмужавшего, изменившегося Морока, с лунами правления научившегося иначе себя подать, еще до восшествия на Сумрачный трон, где-то между двумя пришествиями Тиса, Мором и Городом, что-то узнавшего, что все ускользало от самого Наследника.
    Мыслям о Наследнике он старался предаваться не чаще, чем раз в луну, мимолетно — он напоминал себе, что уже не в том положении, чтобы быть Наследником. Этот титул не был чем-то кровным, этот титул не был переходящим, как позже стали титулы всех Династий. Не был — но стал. И теперь приходилось помнить, каждый день помнить, что это вовсе не он наследник, что наследовать уже некому, что все мертвы и он лишь передает волю Мрака дальше. Настоящим наследникам.

    Змееусту казалось, что он застыл — вне времени и пространства, не меняясь, реально застыл, дошел до пика, получил все, что мог получить, дорвался, лишился стимула и дерзости взять на себя еще больше, прирос к темной собственной тени, и, казалось, это она двигала его, по инерции вбрасывая вперед, а не сам он, посреди всей этой приторной скуки. Раньше он закатывал глаза презрительно, оглядывая окружающий его праздник жизни с долей насмешки: беззаботно радуйтесь, пока он на страже. Сейчас же, памятуя о том, что творится на границах, о собственной миссии-наблюдении последней, о сухом докладе — "Клоака" — Мороку Звезд, он ощущал почти стыд, почти удивление, ведь страж был, казалось, больше не нужен. Он застыл, так правильно, всего-то занимая свое место в давно отлаженной рабочей схеме Сумрачной Империи, посреди такого же застывшего вязкого мира, далекого от революции, битв, предателей. Мира, делающего мелкий перерыв на горькую чашку эспрессо-проблем, помогающих мимолетно взбодриться: черная тварь, забредшая на территории и отравленная ягодами тиса самим Тисом; глупец Топь, решивший поразвлечься с одиночкой и позволить себе непозволительные вольности.

    Змееусту это только казалось.

    А застыл он лишь сейчас, замирая посреди заполненной дымом и гарью мелкой полянки-опушки, где проходила тренировка. И иронично усмехнулся этому бессмысленному абсурду, когда вокруг уже никого не осталось. Столько раз сражаться за свою жизнь и презрительно отворачиваться от тех, кого можно было бы спасти, не будь они так героически наивно глупы. И самому попасться на этом.

    Усмехнулся и вслушался в шепот огня за спиной, медленно отходя от него, но не убегая. Отступая, будто двигаясь, чтобы дать место рядом старому другу. Почти покорно, почти послушно позволяя окружить себя бушующей стихии, и отчего-то сравнивая обжигающее пламя и горячую землю под лапами с холодным снегом и льдом проруби: он усмехался, сильнее сжимая зубы и острее щуря слезящиеся глаза, по которым уже полоснул неприятной непреодолимой резью шутник-дым.
    Когда он нырял следом за Тигриное Сердце в ледяные воды он тоже не был уверен до конца, что справится с ситуацией. Но он был наивным глупцом, юным, горячей головой. Когда он смотрел, как отравленная тварь атакует Росянку, глупцом он уже не был. И рисковать той самой секундой, что обычно удавалось урвать у судьбы в последний момент для победы, он уже не хотел. Ведь не для того он так боролся за жизнь, чтобы отчаянно-безумно каждый раз рисковать ей?

    Именно поэтому Змееуст, сам себе не признаваясь, и думал — нет, знал — что он все-таки застыл в тот момент. Перестал учиться, откатившись вместе с получением нового предводителя во времена, когда он снова мог и дерзить, и проверять свою позицию в племени на прочность с дурацким азартом.
    Просыпаться с самого детства и с яростью атаковать все, что близко — даже лучшего друга — защищаясь.
    Методично выбирать себе достойное окружение, вбивать им в головы преданность, зарождать самолично идею: предателям — смерть.
    Броситься спасать наставницу — и бросить с безразличием ее тело в болото, когда настанет время похорон.
    Бросить глупую ученицу на растерзание одной твари — и все-таки ждать, хладнокровно отдавая команды, пока не отступят из огненной пасти много других учеников.
    Бросить слабую глупую дочь, лишь бы проучить ее дерзость и с мимолетным азартом проверить, справится ли она с ношей воина, в руки лучшему ученику Бушующего. И...

    Змееуст прикрыл глаза. И...

    Умри девять раз, — помнится, он говорил это Мороку перед тем, как признать его более достойным. Перед тем как в самый первый раз признаться себе в собственном маленьком недостатке. В поразительном самоуверенном эгоизме, который заставлял настолько сильно любить жизнь, что не было никаких сомнений — ради нее он победит в любой схватке, битве, войне. И жить абсолютным оружием Сумрака с этой же мыслью, достаточно дерзко приписать себе благие цели, смешать жажду жить, доминировать, побеждать, вместе с жаждой быть преданным Сумраку, а затем поверить в это, Сумрак — или не быть.

    И стоило судорожному счету за, как влитая севшей, маской яростного уверенного хладнокровия, остановиться, оповещая его, что все должна были уже уйти, что фора, данная соплеменникам, кончилась, сорваться с места. Больше медлить нельзя, он слышал крик с Красного Холма, и это явно были не вопли счастья быть спасенным. Значит, второе отступление прошло. Первое — тем более. Значит, осталось уйти последним, ему и направляющим, если еще есть, кому уходить.

    И когда уже виден путь по болоту, когда самоуверенность позволяет выдохнуть снова спокойнее, ощутив, как начинают трястись — лапы, поджилки, сухожилия, кости, все тело — от пережитого неожиданного адреналина ожидания, услышать...
    Очередной крик, снова не похожий на вопли счастья — Змееуст скалится резче, жестче, яростнее и с ноткой отчаяния, прикусывает губу, узнавая голос и с беспросветной тоской, неожиданной тяжестью легшей на сердце, делает еще один шаг, после чего останавливается.

    Прислушивается. Замирает, как охотник, решивший загнать жертву в самый неподходящий момент — вместе с самим собой прямо в самое жерло вулкана загнать. И меняет путь. Быстрым, четким, почти летящим — как и всегда — шагом ступает, пристально следя за обстановкой, чувствуя, как пламя обступает со всех сторон и уже жжет хвост, уши, что оно везде и вокруг, поразительно.
    Змееуст понимает, что весь в копоти и грязи, и каким-то чудом он скользит под уже пылающими верхушками небольших кустарников, почти безумно скалясь.

    — Воронёнок! — громко окликает сына, разглядев его силуэт сквозь дым, сбившийся, двигающийся в другую сторону, и зовет детским именем, даже не вспоминая об этом: первое, что пришло на ум, выкрикивает, поражаясь на самом самом краю сознания собственной самоуверенной глупости, которую легко можно сравнить с наивным героизмом окружающих теперь, когда он возвращается в огонь и кричит, как полоумный, сам не узнавая свой голос, охрипший от дыма, от сухой гари, от переполнявших глашатая чувств и — он с ужасом и одновременно тупым весельем упивается этой мыслью — от неожиданно сильного настолько, что оно перебивает его хваленый эгоизм, беспокойства за сына.

    На огромной гранитной доске имени Змееуста пестрело столько имен, что он уже наловчился держать карандаш, вычеркивая из своей жизни и памяти очередное с хладнокровным презрением: и так ведь ясно, что все сдохнут, черт возьми, кто-то раньше, кто-то позже.
    Но отчего-то в этом дыму, огне, посреди филиала Ада, где черти остервенелыми искрами пожирают кого-то, возможно, прямо сейчас, он с ужасом ощутил, что не готов перечеркнуть имена собственных детей — и давящая тоска вперемешку со страхом, что он ощущал, когда погибали его оруженосцы, его воспитанники, концентрированной ядовито-опаляющей, обжигающей хуже пожара рекой полилась прямо где-то в нем от мысли, что он потеряет еще и их. Его разочарование, неправильных, смеющихся, ошибающихся — и все равно умудряющихся быть живыми посреди Сумрака, быть его частью, умудряющихся жить в Империи имени его и Морока Звезд, построенной на крови и костях, и не захлебываться этой самой кровью, а лишь неся ее достояние в своей собственной, теплой, живой — настоящих наследников.

    Змееусту, если и казалось, что он застыл, что погряз в скуке и праздности, все еще оставаясь наивным юнцом, стремящимся к амбициям и кровавым разборкам, как только это было возможно в его случае, то только не сейчас, этим шагом в другую сторону буквально сломавшему все, что могло ему там казаться когда-то давным давно, до этого чертового пожара.
    — Златолапая, Вранолапый! — он зовет их обоих, сам черным отбликом очередной огненной вспышки пригибаясь к земле, уклоняясь от шаловливого укуса искры-огонька с куста, и затем добираясь до детей.
    Не совершенствуя боевые навыки в режиме нон-стоп, не ведя сражений, не хватаясь за власть — о, нет, он получил, катись к черту сентиментальность, много больше, чем мог бы получить кто-либо еще на его месте, такой же отбитый и конченный эгоистичный мудак.

    — Воро-

    И, честно, мимолетно подумал, что лучше бы он все это понял, осознал, красиво принял где-нибудь не здесь и потом.
    Или вовсе никогда, потому что осознавая, осознавая... осознавая, насколько сильно изменился — прямо посреди огненной ловушки — чувствуешь себя не просто беззащитным и словно голым от нахлынувших чужих чувств, а действительно обреченным.

    Змееуст напоминает себе мимолетно, что бросил девчонку в огонь — фигурально выражаясь, на самом деле он бросил ее Ловчему, что казалось ничем не лучше. Змееуст напоминает это себе и ощущает себя наиболее конченным эгоистичным мудаком, чем когда-либо ощущал — если он вообще был способен на внутренний стыд в этой жизни, не связанный с презрением и стыдом за других.
    И он давится показавшейся ему почти заботливой — с заботой о сыне! — фразой "Воро, брось ее", оказавшись рядом с Вранолапым и только взглянув на него. Сглатывает и судорожно вдыхает едкий дым, в такт неожиданно треснувшему где-то совсем рядом полену действуя дальше, вновь напоминая себе, кто тут чертов приграничный демон Теней, их оружие.
    Наши дети будут лучше, чем мы, — но, позвольте, измазанный в призрачной, эфемерной крови Змееуст всяко лучше перенесет боль и некоторые физические неудобства. Наши дети будут лучше, чем мы, — благороднее, чище, упрямее, и он наконец понимает, что видел Морок, глядя на них, на новое поколение Сумрака, не отравленное еще ядовитым клеймом на самом сердце.
    Они, определенно, лучше — они прекрасны, так отчаянно и красиво, что его внутренний эстет, ценитель ярких эмоций, коллекционер вестников, заходится в довольном хохоте, подмечая, что огонь в глазах Вранолапого явно горит не потому, что он в них банально отражается. Он горит, потому что он не потухнет.
    И осознавая это, видя как отчаянно сын тащит сестру на плечах, едва ли не ощущающий себя прошлой ступенью, потерянной — действительно, потерянной, потому что слишком многое потерявшей по пути — Тис понимает, что не зря обернулся, вернулся, что просто не может оставить их обоих. Его долг — как отца, как Сумрачного, как Змееуста — вытащить их из этого Ада, ведь, черт, разве он сам — не его, Ада порождение?...
    Эй, Бездна.

    Жаль только, что понимает он, что дети — лучше — слишком поздно... — и снова, Тис, ты снова упустил все, — и это понимание рвет что-то внутри, ревет ураганом знакомой яростной бури, что, казалось, затихла, такая разреженная на фоне концентрированного пламени вокруг, настоящего, а не аматерасу.

    Ему казалось, он понял что-то важное, когда в последний раз заговорил с Медянкой. И оно не давало ему покоя несколько лун. Болело где-то на грани сознания, напоминало о себе при взгляде на других детей — на тех, кого он долюбил, на тех, на ком он уже научился быть правильным папой. Но, оказалось, понял по-настоящему он что-то важное только сейчас. Получил, осознал, увидев решимость в глазах Медянки, Пожара, сына Сосновой — и решился принять, признать, и оно встало на место, закрутило нужные шестеренки теперь, когда он увидел в огне Вранолапого.

    Подхватывая девчонку — наследницу, как и все остальные дети, тоже наследницу, черт возьми, дочь! вероятно, получившую подобный статус посмертно — и подставляя плечо раненому наследнику, живому, отчаянному, не сдающемуся, поражающему Змееуста тем, что он умудряется делать из него более человечное существо, чем он есть, и тем, что он уже совсем вырос, он уверенно, все же, не жалея мальчишку, не давая ему передышки, ведет их в нужную сторону, выводя из огня по самому болоту, по топи, не щадя обожженные лапы, ни свои, ни сына, и уверенно двигаясь по вязкой, но прокипяченной, будто бы, земле.

    Огонь кажется ему страшнее, чем прежде — в тысячи раз — и сам он ощущает себя преисполненным такой уродской и непростительной глупости, понятие которой прочно смешалось в нем с понятием страха, что даже не представляет, насколько непохож на себя обычного. Но так похоже, так, черт возьми, похоже на себя побеждает даже огонь, чувствуя, что они его все-таки обогнали, рискнули, прошли по топким местам и выиграли время, чтобы добраться до нужного места — так похоже на него, извечного победителя, способного учитывать все. Даже в таких безвыходных ситуациях. И ощущая вновь эту схожесть с собой, ощущая, что самое сложное позади, он позволяет себе мимолетно выдохнуть, рвано, хрипло, и не замечая, что будто почти не дышал последнее время, и чуть-чуть прикрыть глаза, сморгнуть напряжение.
    Хоть ненадолго, но он рад снова быть победителем, контролирующим ситуацию, насколько это возможно.
    И способным действительно учитывать все. И оттого не позволившему сыну отвлечься хотя бы на миг и всмотреться в болото внимательнее. Увидеть там, в почерневших от огня зловонных водах, то, что видеть юнцу точно не следует.
    Тис ломано ухмыляется, хрипло вдыхая и давя кашель.

    через бездну и прямо на скат




    [indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой
    по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит.
    докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор
    и уйдёт, заплатив за пристанище
    дыркой в груди.
    [/indent]


    темноцвет ☽ сумрак ☾ целитель и мастер шепота

    [indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой
    по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит.
    докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор
    и уйдёт, заплатив за пристанище
    дыркой в груди.
    [/indent]


    темноцвет ☽ сумрак ☾ целитель и мастер шепота
     
    Сладкая Дата: Полдень, 04-Сен-2019, 20:58 | Сообщение # 349
    беги!
    за тобой охотится тень
    Группа: Лесные Коты
    Сообщений: 226

    — Л о в ч и й.

    Букву за буквой, сквозь боль, выплевывает в воздух родное имя, этим именем вспарывая себе глотку. Голос будто не ее, будто чужой, от привычного бархата не осталось совсем ничего, по воздуху сухие щепки вместо цветастых искр — Тайга не уверена, что хоть что-то вообще можно разобрать в этом сдавленном, ломано-болезненном хрипе. Знает: никто не услышит, потому что отступление уже далеко впереди, только протяжный, отчаянный вопль Обмана эхом звучит в ушах — так долго, что хочется заорать самой, замолчи, мол, затихни, хватит; отголоски собственного имени ломают ребра быстрее и болезненнее, чем прижимающая к земле ветвь.

    Девчонка выдыхает, давится собственной болью и зажмуривает глаза крепко-крепко, замирая в ожидании конца. Как это, умирать? Она не знает, никогда не знала, потому что и не задумывалась никогда, не задавалась этим вопросом, потому что верила — все непременно будет хорошо, по-другому просто не может быть. Верила так отчаянно, в своей надежде снова и снова растворяясь, греясь об нее в самые жестокие холода.

    Надежда, говорят, последней умирает. Надежда Тайги погибает в эти секунды в объятиях медного пламени.
    И от этого, почему-то, становится легко. Сердце глухими ударами отсчитывает оставшиеся секунды.

    Ёлка!

    Она вдруг вздравгивает всем телом, вскидывает голову удивительно резко — в коротком, еле уловимом движении прячется грация хищницы, что всегда была ей свойственна. Тело отзывается тут же разрывающей болью, но Тайга только зубы стискивает сильнее, давит хриплый стон, и огненным янтарем глаз впивается в пестрое пятно вдалеке, еще акварельно-размытое, но постепенно становящееся все ближе.

    Она чувствует чужой страх, чувствует, как паника ледяными, липкими пальцами пробирается под густую мягкую шерсть Ловчего, сдавливает горло, перекрывая кислород. Видит, как мечется мальчишка — потерянный ребенок в эти объятые пламенем секунды — пытаясь найти ее. И ей хочется закричать, позвать его так громко и отчетливо, что он не сумеет не найти, но Тайга помнит, как звучали ее слова секундами раньше, и выбирает не тратить силы сейчас — они ей понадобятся, когда брат окажется рядом, когда сможет услышать даже едва уловимый шепот.

    Она в нем ни капли не сомневается.
    Только закусывает губу, беззвучно моля звезды о том, чтобы помогли — не ей, ему.

    Тайга... Ёлка, Ёлочка, смотри на меня, — он перед ней — размытое, расфокусированное пятно, палитра оттенков рыжего с кляксами черного и белого, с теплым янатрем взгляда. Тайга не видит брата не из-за дымовой завесы, окутавшей их, не из-за того, что в глазах темнеет раз в пару секунд, но из-за слез, водопадами стекающих по щекам. Она не может собрать мысли в слова, будто их раскрошило в мелкую сверкающую пыль, и детали для того, чтобы собрать пазл, слишком мелкими оказались. Только кусать губы продолжает, слепым котенком утыкаясь в чужую щеку, зарываясь носом в густую шерсть — сквозь горечь гари и полынную боль, от него все еще пахнет хвоей, их десткими играми и щемящей свободой, от него все еще пахнет ее спокойствием.

    Воительнице на секунду кажется, будто она и правда проснулась, очнулась от очередного ночного кошмара, успокоенная невесомыми прикосновениями брата, и его голос вот-вот убаюкает ее, и сны станут теплыми и воздушно-мягкими, как облачка. Будо все это — лишь приснилось: и фарфоровыми клыками разрывающий сердце страх, и столпы пламени где-то совсем близко, и наступающая на пятки смерть.

    Тайга улыбается. Чуть болезненно, смазанно из-за слез, но по-привычному тепло, как одна она умеет улыбаться.

    Люблю тебя, — тянет уголки губ еще шире, улыбка на вкус — мед и хвоя, горчащая, терпкая сладость. Накрывает лапу Ловчего своей, аккуратно, почти неощутимо поглаживая, и прикрывает глаза. Она растворяется в этих прикосновениях, почти забывая о том, как близок конец, готовая поверить в то, что все будет хорошо — ведь это именно братик давал ей силы не сомневаться в лучшем. Только боль, сверлящая позвоночник где-то меж лопаток и с каждым мгновением сильнее забиваюший легкие дым возвращают ее в реальность.

    Тайга смотрит почти испуганно, когда открывает глаза, упираясь взглядом в исполосованное когтями боли лицо Ловчего, и влага кристальными каплями сверкает на ее ресницах.

    Облизывает пересохшие губ, прежде чем выдыхает шелестяще, чуть слышно:

    И я тебя люблю, Бельчонок, — и трется ласково щекой о его лапу. Если бы могла, замурчала бы непременно так легко и мягко, как мурчала в детстве перед сном, уложив подбородок брату на плечо и почти уже утонув в сновидениях. Но боится, что звук, который из ее горла вырвется, окажется скорее на треск сломавшегося радио похожим или на хищное рычание пламени, что их окружает.

    Моргает медленно, фокусируя взгляд, а потом смотрит вдруг предельно серьезно, и языки пламени жадно лижут сузившиеся до тонких щелок зрачки.

    — Все будет хорошо, — прижимает лапу Ловчего к своей щеке, будто стараясь через прикосновение отдать ему весь свой оптимизм, который так бережно взращивала и хранила в сердце долгие луны. Улыбается совсем по-детски озорно, с искорками лисьей хитрости, — Я тебе обещаю. Ты же знаешь, когда я обещаю, всегда сбывается. Веришь мне?

    И снова становится серьезной, почти строгой.

    А потом кашляет — долго-долго, надрывно, будто собственные легкие вот-вот выплюнет под лапы. Роняет голову на лапы, зажмуривается, стараясь изо всех сил восстановить дыхания, почти обмякая в смертоносных объятиях серо-синего дыма, только лапы Ловчего упрямо не отпуская, держась за нее, как за последнюю ниточку, связывающую с жизнью.

    Петля на шее все сильнее затягивается — Тайга отчетливо это понимает, но продолжает бороться, хоть сил остается предательски мало; готова все их потратить, лишь бы выбить из костлявых рук смерти еще пару минут.

    И приступ вправду отступает. Девочка так и лежит еще несколько секунд, почти не дыша, боясь пошевелиться. Выпускает коготки, чуть ощуимо впиваясь в лапу брата, давая понять, что жива, что паниковать не стоит. Но осознает, что счет для нее ведется на секунды, и поднимает голову, вновь переплетая огненный взгляд с его янтарным.

    Она думает будто сразу и обо всем: о том, сколько не успела сделать, но отгоняет мгновенно прочь эту мысль; о котятах, которые не дождутся ее в лагере — хочется расцарапать себе лицо, не то, чтобы унять эту боль, не то, чтобы сделать еще больнее, потому что она заслужила, потому что сбежала на тренировку почти что ради развлечения, оставив их... Отгоняет и это, сосредотачиваясь лишь на том, какие у нее чудесные дети, что они вырастут непременно лучшими воителями в лесу, на том, какие они разные, неповторимые, но любит она их одинаково — всем своим пылающим сердцем. О них есть кому позаботиться: Ловчий, Беркут, Дуболом — самые важные мужчины в ее жизни обязательно сделают ее детей самыми счастливыми, как всегда делали ее.

    Скажи, что я их люблю, — улыбается, зная, что ей не нужно называть имен, Ловчий и без них знает, о ком речь, — И что я всегда рядом.

    Последние силы она тратит на то, чтобы вытянуть передние лапы, обвивая ими шею Ловчего, прижаться щекой к щеке и запальчивым, лихорадочным шепотом, вперемешку с ломающим ребра кашлем, обжечь чужое ухо.

    И сам об этом не забывай, — в словах улыбку слышно, — Всегда буду с тобой, — а после — в голосе жидкий металл, и Тайга говорит пусть чуть хрипло, но в полный голос, — А теперь уходи, Ловчий, слышишь? Я не позволю, чтобы пламя забрало и тебя, у х о д и, я справлюсь, я сама...

    Ее лихорадит, девчонка в бреду вторит одно и то же, давясь кашлем и пытаясь отодвинуться в сторону, не то оттолкнуть Ловчего, не то оттолкнуться самой, только бы заставить его уйти. Но силы давно уже закончились, и Тайга падает подбородком на плечо брата, шумно выдыхая.

    Еще мгновение, и она чувствует себя так, будто засыпает после долгого, выматывающего кошмара, оказавшись наконец в самых успокаивающих объятиях. Улыбается куда-то в шею Ловчему, и срывается на мурлыкание.

    Все будет хорошо, — повторяет снова, чувствуя, как тело становится невесомо-ватным. Закрывает глаза, вслушиваясь в утихающие звуки вокруг себя, в собственное замедляющееся сердцебиение. В ее легких дым до самых краев, но петля больше не перетягивает колючей проволокой шею, потому что ей уже и не нужен кислород. И она точно знает, на что потратит последний выдох, — Обещаю.




    ⠀⠀⠀⠀
    она улыбается, ее волосы треплет ветер: медно-красные кудри как языки костра
    в ее черных глазах только память о вечном лете и о ласковом шорохе слегка пожелтевших трав:

    хвойная, 10, рыжая ведьма

    улыбается жарко-жарко, звенит и вьется зачарованным змеем под трели уставших птиц —
    она гасит, как спичку, золотистое пламя солнца, поднимает цунами взмахом своих ресниц

    ⠀⠀⠀⠀
    она улыбается, ее волосы треплет ветер: медно-красные кудри как языки костра
    в ее черных глазах только память о вечном лете и о ласковом шорохе слегка пожелтевших трав:

    хвойная, 10, рыжая ведьма

    улыбается жарко-жарко, звенит и вьется зачарованным змеем под трели уставших птиц —
    она гасит, как спичку, золотистое пламя солнца, поднимает цунами взмахом своих ресниц
     
    Игровая территория »   Архив » Игровые темы » Верхний Лес ([ЛОКАЦИЯ В ОГНЕ])
    • Страница 24 из 24
    • «
    • 1
    • 2
    • 22
    • 23
    • 24
    Поиск:

    Сегодня на форуме были: Тенденция, Штиль, Скоростная, Йоль, Асмодей, Яркоушка, Музыкант, Темноцвет, Дарт_Вейдер, Сатана, Сайгон, Львиногривка, Марь, Воевода, Вишну, Штормолапа, Сок, Мор, Боярышник, Пушица, Крыска, Танец, Крапивник, Затмение, Кто, Паутинолапа, Тенекрылая, Ужик, Трясина, Мрачногрив, Горный_Перевал, Lysanyaa_, Эндер21
    Шапка © MihaMihoku
    Иконки/кнопочки для форума: © Бродяжка, © Марена, © Мич, © Травоушка, © Тимофеевка, © Блесточка aka SparkleStarCat, © Трепет, © Lizard, © SimA, © Лунный Лучик, © Музыкант
    Copyright Красная Звезда © 2009-2024
    Вверх Вниз
    Настройки оповещения
    Выключить Звук
    Выключить оповещение
    Новое сообщение от
    загрузка...
    Хостинг от uCoz