Незаметно подкадывается сезон Юных Листьев, пробуждая лесную природу и прибавляя жителям новых хлопот.
С Изнанки возвращаются Грозовой воин Мрачногрив и Ветряной Хмелюшек, а также Речные Ветреный и Горный Перевал.
Горечь Звёзд и Шиповник проводят собрание на Главной Поляне, где обсуждается вопрос с нападением Изнанки. По окончанию собрания верхушки призывают воителей выступить на Остров Советов и дать отпор общему врагу.
Также происходят посвящения.
В племени Теней Зарница становиться воительницей Зарево; Таинственная, Сычушка, Песнь и Молниелап получают новых наставников — Ягеля, Полымя, Зайца и Синицу. Искалеченный Можжевельник переходит в статус Старейшины.
В племени Ветра Стая и Сладянка становятся ученицами Стаей Птиц и Усладой, а их наставниками — Стриж и Лечащий. Хмелюшек, не помнящий своего имени, принят обратно в племя под именем Зеркальный.
Новая предводительница Речного племени Танец в компании Нивяника посещает Лунное Озеро, где пока не получает дара девяти жизней, но становится Звёздный Пляс.
Воители четырёх племён прибывают на Остров Советов и вступают в бой с Изнанкой, где принимают первый удар.
Обновлено: 31.03.24
Погода в игре
Солнце продолжает посылать тепловые процедуры на земли вокруг озера. Снег стремительно тает, создавая на водоёмах опасную ситуацию: вода разливается за берега. Воителям стоит быть осторожнее, чтобы не попасть в бурлящий поток и не утонуть. Среди сухой травы и белых подснежников появляются зелёные ростки, а на ветвях деревьев и кустарников уже виднеются почки. Птицы поют, животным не сидится в норах. В конце дня на чистом небе загорается пламенный закат, после потухания которого на котов всю ночь смотрят яркие звёзды.
Температура: утром +6, днем +13, ночью +7
Сила ветра: мягко дует тёплый ветер
Охота: высокая вероятность успешной охоты весь день
Травы: продолжается период сокодвижения; жёлтые шапочки мать-и-мачехи крепнут и набираются лечебных свойств, появились почки
Дата: Рассвет, 17-Июл-2017, 12:53 | Сообщение # 1021
Воительница Сумрачного племени
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 307
.ельник.
Короткая ночь пролетела незаметно. Чёрное небо в мелкую звёздную крапинку уже начало светлеть, и острый серп луны, прежде ярко осыпавший серебром лесные тропы, растворялся в его бездонной синиве. Голубо-серый туман неторопливо поднимался над землёй, цепляясь за мелкие сучки и окутывая стройные стволы изношенной шалью. Трава под лапами была сплошь усыпана росой — подарком непродолжительной ночной прохлады, и влажно блестела в сумрачном утреннем свете. В лесу было тихо. Говорливые дневные птицы ещё не успели проснуться и наполнить воздух звонкими весёлыми трелями, тогда как ночные обитатели уже умолкли и затаились. Если остановиться, прислушаться, можно было услышать, как шуршит трава и поскрипывают ветви под лёгким прикосновением ветерка.
Лисьелапа не нашла занятия для себя лучше, чем всю ночь бесцельно проболтаться по ельнику, внимая ночным шорохам более, чем доносившимся изредка кошачьим голосам. После того, как она ещё вечером не удержалась и гордо вставила свои пять копеек в ссору соплемениц, у неё пропало всякое желание идти на контакт с кем-либо вообще. Тем более, она чувствовала острую необходимость разобраться с собственными мыслями, которыми она не привыкла делиться с кем бы то ни было.
Кому, например, можно рассказать о Сосновой?
Чем больше рыжая думала о пятнистой королеве, тем больше путалась. Если раньше, после их первой встречи и ещё несколько лун после ей всё было предельно просто — к сумрачной она чувствовала только ненависть и непрощёнеую обиду, то теперь их взаимоотношения более походили на тугой узел, с каждой их встречей только более путающийся. Ученица не могла назвать старшую приятельницей, но и недругом та была с большой натяжкой. Ибо, как бы Лисьелапа не убеждала себя, что терпеть не может эту кошку, как бы не злилась, кстати, весьма искренне, при одной мысли о ней, она не могла никак понять, что бесит её больше — сама Сосновая, или эта тягомотная путаница их отношений. И это тоже выводило из себя.
Ну к чёрту.
Нырнув в омут подобных размышлений, мелкая не заметила, как оказалась у маковой полянки, на которой ей минутами ранее вдруг вздумалось поваляться. Правда, не потому, что полянка была именно маковой — к счастью, сумрачная не увлекалась решением проблем таким своеобразным образом, точнее, пока даже не задумывалась, что так вообще делать можно. Её больше привлекали в этом месте мягкая трава и уединенность, ибо редко кто задерживался в этом месте. Но, вдохнув воздух, полный дурмана и предрассветной свежести, ученица понимает, что опоздала со своим желанием. Кромешник, Лютоволк и Змееуст. Они её, наверное, уже заметили, слишком уж ярко горит рыжая в изумрудной зелени, да она и не скрывалась, только в последний момент вдруг затаившись в зарослях.
Было интересно, о чём может говорить эта троица, с детства казавшаяся сумрачной такой далёкой, почти что недостижимой. Она вообще не могла представить, как и чем живут эти воители, сильно отличающиеся ото всех других сумрачных, пусть и видела их каждый день. А ей, по правде, хотелось бы знать. Стать ближе, может, стать даже похожей на них, жестоких, с неугасающим мрачным пламенем в глазах. Но Лисьелапа прекрасно понимала, что вряд ли когда-либо сможет пересечь черту, их разделяющую. Если она вообще достигнет этой черты, сможет до неё дотянуться. Глянув на котов сквозь густую листву, ученица подавляет желание задержаться и уходит, случайно качнув зелёные ветви.
.обрыв.
if you want love, you gon' have to learn how to change if you want trust, you gon' have to give some away
Дата: Рассвет, 17-Июл-2017, 16:32 | Сообщение # 1022
он из болотных огней, серебра и теней
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 2340
Секунды терпким, тягучим мёдом тянутся, кажется, вечность или вовсе останавливаются, густея — Кромешник вязнет в священном мгновении последнего темного часа на земле, застывает, как древнее насекомое в янтаре, в горькой горящей патоке чужих глаз, где расплавлены тысячи янтарных солнц. Он не дышит, и на подушечке зреет, набухает соленая теплая капля, грозя вот-вот сорваться вниз, уже не оставляя никому выбора.
Лютоволк касается его лапы своей.
Опричник тоже смотрит на их соединенные лапы, чувствуя тепло и липкую влагу под подушечкой, с легким трепетом ощущая, как кровь соплеменника смешивается с его собственной. Где-то тонко поет соловей, а кровь по-прежнему набатом стучит в ушах — нежная скрипка и древние барабаны сливаются в унисон. Клятва без слов красной, кровавой нитью протягивается от одного тела к другому, от одной души к другой, под звуки песни, старее, чем мир — и купол неба, нежно бледнеющего, усыпанного острой солью звезд, качается над головой и звенит колоколом. Кровные узы... могло ли это их заменить? Робкое тепло, стучащее под подушечкой пульсом, липкий алый сок, спутавшаяся шерсть, тихое медленное дыхание. Кромешник вспоминает укоряющие, внимательные, грозные взгляды со стен обветшалой церкви, воинственный меч, распростертый для удара. Крылья за спиной: чернильные и белоснежные. Прекрасный воинственный ангел с поцелуями солнца на белой шерсти, корчащийся от боли на грязном полу, павший, с мороком тьмы, прикоснувшейся к сердцу. Волчий брат. — Я бы хотел тебя ненавидеть.
— Я хотел бы быть твоей семьей.
Кромешник легко подается на прикосновение, чуть поворачивая голову и подставляя щеку, скулу, губы; скрипка поет болью, сжимается, раненая, красная птица в груди, и каждое слово волчонка горчит, полынью оседает на губах. Шелестят маки, примятая трава, ветер запутывается в шерсти, колышет алые лепестки, смывает с плоти неба серебристые, нежно мерцающие звёзды. Очень больно — сумрачный не понимает, отчего так больно. Он смотрит на худую спину с выпирающими лопатками, острые плечи, склоненные огненные уши, тонкий профиль Лютоволка — и в грудь словно загоняют раскаленный меч, прокручивая, медленно и вдумчиво; хочется обнять его, накрыть собой, спрятать от всего, что ранит, укачивать, как дитя, прижимая к себе, как родного котенка. Больно от такого: непривычно многословного, расслабленного, печального, одурманенного маками, с открытой нараспашку душой — он кажется невесомым, нереальным, призрачным в голубых предрассветных сумерках. Сотканный из света, солнца, снега — чистый и пронизанный болью. На языке зреют слова, много слов, бессмысленных и прекрасных, о том, что, конечно же, ты похож на них; о восхитительном пламени в глазах, отличительном огне, который вспыхивает порой в раскаленных янтарных омутах — схожий с тем, что был у Беззвёздного, что есть у Тиса; о том, что он никогда не будет один, что семья...
Легкий ветер дует в лицо, и сквозь липкий, яркий аромат крови, Кромешник чувствует приближение Змееуста. На мгновение опричник склоняется к волчонку и, коснувшись лбом его спины, ласково трется, прежде чем выпрямиться и отступить на шаг.
Голова кружится — старшина понимает это, когда наконец отрывает взгляд от соплеменника, мазнув им по соснам, по небу, останавливаясь на своем милорде. Сознание размазанное, легкое, но за него не ухватиться; впрочем, сумрачный осознает всё предельно ясно и может себя контролировать. Он здесь не так долго, как Лютоволк.
— Я бы хотел поговорить со своим.. младшим братом.
Ну наконец-то.
Кромешнику хватило и одного взгляда глашатая, чтобы понять еще неозвученное; он кивает, осторожно поднимается, чувствуя, как странно ощущаются собственные лапы, но спокойно и плавно проходит вперед, мимо Змееуста, на мгновение останавливаясь рядом и заглядывая ему в глаза. Где-то в зеленых зарослях мелькает и тут же скрывается рыжая макушка Лисьелапы — на нее старшина не обращает внимания. — ..И Змееуст не был мне чужим. Хочется... ударить его. За то, что не пришел говорить со своим братом раньше, за то, что практически не уделял ему внимания всё то время, что он находится в племени, просто за то, что такой холодный ублюдок, в конце концов. Но Тис все-таки пришел — и лапу на него поднимать уже не хочется. Стань ему хорошим старшим братом, пожалуйста.
Легко ступает дальше, маки касаются отливающих серебром боков, первый луч солнца робко касается алых лепестков. Прежде чем скрыться в тени шелестящего рассветного леса, Кромешник оборачивается, задерживаясь взглядом на двух соплеменниках.
— Я хотел бы быть твоей семьей.
Легкая улыбка касается губ.
Вы и есть моя семья.
вход/выход из лагеря
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Дата: Рассвет, 17-Июл-2017, 21:15 | Сообщение # 1023
✽
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 9319
Кромешник молчит, Лютоволк молчит тоже, зарывшись в маки. Отравляющий дурман проникает через нос и рот, струится вместе с кислородом по крови, забивает сосуды и заливается в легкие. Легкие жрут дурман, как изголодавшаяся псина – брошенный ей кусок мяса, столь же жадно и ненасытно, и не подозревая, что в кажущейся доброй подачке на самом деле скрывается яд. Солнце встает на востоке, и поют жаворонки, просыпающиеся с рассветом, грань с реальностью стремительно размывается. Вспышки под плотно закрытыми веками чередуются размытыми образами в густом красном мареве, в котором мерно качается опьяненное сознание. Роса прозрачными каплями оседает на шерсти. Кромешник собирает ее, когда вдруг трется лбом о его спину. Лютоволк громко, с болезненным полустоном, выдыхает, невольно прогибаясь в пояснице, устало передернув плечами, от чего выпирающие под шкурой острые лопатки сводятся вместе.
От Кромешника пахнет хвоей, тьмой и почему-то – пряностями, от которых сознание снова опасно кренится с боку на бок. Прохладой. Кровью. Сумраком и болью. Опричник отстраняется как-то слишком быстро, вырывая из груди слабый вздох – ему снова жарко, а лоб Кромешника показался ему приятно холодным, даже дыхание не обожгло позвонки.
А потом слышит.
— Я бы хотел поговорить со своим.. младшим братом.
Голос врывается в сознание и клеится к стенкам мозга, выворачивая из блаженной темноты в реальный мир. Лютоволк медленно открывает глаза, уставившись в колыхающийся перед носом пышный мак.
Это почти то же самое, что сказать гадость о своем начальнике – а потом обнаружить, что он в этот момент стоял аккурат за твоей спиной и все слышал. Только вот Змееуст ничего не слышал. Наверное – он не понимает, что чувствует больше по этому поводу: облегчение или непонятную досаду. И все равно Змееуст оказался позади очень неожиданно, если не сказать не вовремя – Лютоволк с трудом заставил себя поднять тяжелую голову: желание и дальше валяться так, по уши утопая в алых цветах, чья пыльца золотистой сеточкой отпечаталась на лбу, повисла на висках и немного – припорошила щеки, очень велико. Просто оттого, что он оборачивается через худое плечо, голова идет кругом, да сердце замирает. И это все.
Из дурмана маковой поляны – в Змееуста. Глашатай стоит, оказывается, совсем близко, мрачный, высокий – чтобы смотреть ему в лицо, а не глупо пялится на лапы, приходится до неприличия обнажая тонкую шею вскинуть подбородок – внутри все заходится и вопит от ужаса тонким фальцетом. Одурманенный маками мозг этот ужас не воспринимает. Губы разъезжаются в пьяной улыбке – Лютоволк перекатывается обратно на спину, хвостом к брату, смотрит несколько мгновений на свою окровавленную подушечку, словно не может вспомнить, почему так, и слизывает остатки крови – своей и Кромешника. Опричник кстати уходит - посеребренная солнечным светом шерсть растворяется в лесу. Не уходи. Промелькнувшую Лисьелапу он не замечает вовсе - всего лишь огненный блик на фоне листвы.
Шуршание в кустах со стороны — лишних свидетелей Змееуст готов закопать прямо здесь, однако, уловив запах Лисьелапы, только прикрывает глаза, дожидаясь, пока сообразительная девчонка уйдет восвояси. Но она медлит, глашатай все сильнее напрягается, однако, вскоре все же слышит шуршание веток, оповещающее об ее уходе. Хорошо.
Кромешник тоже покидает их, но направляясь в сторону лагеря. Он улыбается на прощание и окончательно скрывается за поворотом тропинки. Наследник с бастардом остаются одни. Змееуст опускает взгляд и рассматривает брата.
— О нас? — Тис только вздохнул ответ, качнув головой не то отрицательно, не то согласно. Среди маков было душно и мерзко, сам воздух был какой-то липкий и отвратный, солнечные лучи стали проникать на поляну и жечь шерсть, греть воздух. Душно. И Лютоволк вляется здесь, отчаянный, слабый, беспомощный. Горло подставляет.
— Как же ты жалок. Змееуст прикрывает глаза и задерживает дыхание, противясь маковому дурману.
— О чем захочешь, — он хочет сказать сначала. А потом он думает, а что он вообще делает здесь и что он хочет сказать этому... опьяненному? Все разговоры подобного рода у Тиса обычно проходили в ключе «ну, я послушаю тебя». — Да, о нас. Не здесь.
Он сейчас чувствовал себя почти Беззвездным. Однако, сделав шаг в сторону брата, он почти слышал, как разрушилась хрустальными осколками их с отцом иллюзорная схожесть. Закат бы не сделал так. Никогда.
И это заставляло Тиса там, на болоте, почти выть в восхищении, в невольном подчинении. Его отец все равно был в каком-то роде лучшим. И ему не нужна была нежно-трепетная, смешная и наивная семья в обычном понимании.
А Лютоволк это еще не перерос. Змееуст вообще не понимал, чего оно хочет.
Лапой перевернул братца на спину, аккуратно, медленно. Сомкнул зубы на загривке, помогая встать на лапы, подставил плечо, дабы мальчишка оперся и не упал обратно в цветочные заросли.
— Пойдем-ка, прогуляемся, — наследник хмыкнул.
Если нужно будет, он скинет Лютоволка в озеро, в ручей или в водопад, чтобы охладился и прочистил мозги. А потом нужно будет найти место поспокойнее, чтобы расшевелившиеся соплеменники не грели уши.
сосновый бор
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
Не будь его сознание затуманено маковой отравой, он бы действительно почувствовал себя мерзким, слабым и жалким, и с вероятностью сто процентов провалился под землю от стыда хотя бы за то, что Змееуст видит его именно таким – но у него в голове вьется хмельная дымка. Ему все равно, но это даже забавно – брат пришел поговорить именно в тот момент, когда он в подобном состоянии. Все остальное время успешно игнорировал. Почему-то волчонка, щерящегося, показывающего клыки и сверкающего диким сумрачным огнем в глазах – отцовским огнем – он не замечал. Заметил зато теперь – разомлевшего, опьяненного, валяющегося в цветах, раскрытого нараспашку. Есть во всей этой ситуации что-то… и правда омерзительное – плевок Создателя в нить судеб, не иначе ему там скучно на небесах-то.
— Да, о нас. Не здесь.— Мне и тут хорошо.
Он делает вид, что пытается встать. Его упорно куда-то ведет, и мир раскручивается перед глазами цветной каруселью – ладно хоть блевать не тянет, как это иногда бывает на подобных бешеных аттракционах. Хотя ему нечем – Лютоволк не помнит, когда ел последний раз, но, несмотря на то, что желудок не сжимают голодные спазмы, интуитивно все равно догадывается: давно. Гораздо более давно чем полагается, когда еще немного – и ты можешь служить наглядным учебником по анатомии. Ходячим.
Его перекатывают. Маки под ним мнутся еще больше, пригнутые к земле от такого обращения, острые зубы неожиданно аккуратно смыкаются на загривке – и Лютоволк с извращенным удовольствием сдается на милость расшатанного вестибулярного аппарата, понимая где-то глубоко внутри, что вполне может контролировать себя, но не хочет. Так странно не хочет, что просто отключает любые тормоза, переключает рычаг, опускающий барьеры, которые еще неуверенно цепляют проводками – никаких поводков. Они рвутся и разлетаются в сторону, когда он словно издалека видит, как цепляется за братское плечо, как неловко жмется к его боку и пьяно смеется у него над ухом – ему дико страшно, на самом деле.
– Мне и тут нравится. Не хочу уходить. Маки красивые. Похожи на кровь... нет, на солнца на закате. Сумрачные огни – не болотные, но все равно отрава для заблудших путников, - говорит, говорит, заплетающимся языком, кажется, какую-то чушь.
Полдень нападает резко и неожиданно, заставляя сердце биться чаще и громче — сейчас, сейчас вспыхнет, разгорится, обожжет! Сосновая с облегчением ныряет под прохладную тень деревьев, обступивших маковую поляну, и кладет добычу на траву. Этот клочок территорий был особенным для рыжей, а маки, — маки! — были не просто любимыми цветами. Это был своего рода фетиш, как кто-то собирает под свою подстилку различные птичьи перья, сушеные цветочки и ягоды, даже взять дупло.. Мамино дупло с разными вещами. Это у них... семейное, собирать важное для себя, да?
Если бы Сосновая могла, она бы сплела из маковых стеблей венок, и не один — одела бы на голову, прижав уши, пару на хвост и один, как ошейник, символизируя свою привязанность. Сама не понимала, привязанность к чему — к макам ли? Или к воспоминаниям. О прогулке с Тисовым, о битве, после которой на снегу остались кровавые пятна. О спящих Лисьелапе и Млечнушке, которых Сосновая отнесла в лагерь?
Помотав головой, кошка улеглась в маковые заросли, спутав длинные вихры красно-рыжей шерсти с алыми лепестками. Вдыхая дурман-траву, растворяясь в ней, забывая обо всем. Кто-то скажет — "это наркотик!", я отвечу — "да". Сумрачная уже чувствует, как ее плеч касаются мягчайшие лапы сна, призывая закрыть глаза и не думать ни о чем. Кошка не поддается — нельзя, нельзя спать здесь, без помощи не проснуться.. не сейчас.
Ловит запахи Кромешника, Лютоволка, слабый — Лисьелапы, и Змееуста. Решает не думать об этом, о том, что эти четверо тут забыли.
Выдохнув, Сосновая распахивает полуприкрытые глаза, сверкнув золотом, — надо идти.
Встает на ослабевших лапах, слегка шатается, не сразу удается поймать утерянное равновесие и стоять ровно. Наклоняется и рвет зубами цветы, большой букет маков — несколько отдаст Пестролистой, все же, они когда-то были подругами. Тем более, та должна знать, что Сосновая влюблена в маки больше жизни, — оценит ли, что пятнистая отдала несколько драгоценных цветов почти что через силу? Сосна замирает, немного подумав о своем "подарке". Маки — не самые полезные цветы, чтобы лежать и вдыхать их запах. Особенно королеве. Но они так много значат в понимании кошки, и эта их некая опасность, все это придает больше значения. Опасность — не связывайся со Змееустом. Обожжешься.
— Тени бредут за приманкой болотных огней.
Чувствуя, что начинает нести бред под воздействием маков, кошка берет в зубы букет, белку и лягушку, и поворачивает в лагерь. Ощущает, как подрагивают нетвердые лапы, как траектория движения виляет небольшими зигзагами. Главное не упасть в ров, ха.
вход в лагерь
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀полымя (аха) 21 сумрак ⠀⠀⠀⠀⠀⠀
⠀⠀⠀⠀⠀⠀я пойду, как мессия, в золоченом дыме, потянусь к янтарю, пока тот не ужалит; ⠀⠀⠀пока медь не затопит все полые вены, не ворвется волною во мрак медоносной – всё по-прежнему будет обыденно бренным
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀всё по-прежнему будет скучающе просто.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀полымя (аха) 21 сумрак ⠀⠀⠀⠀⠀⠀
⠀⠀⠀⠀⠀⠀я пойду, как мессия, в золоченом дыме, потянусь к янтарю, пока тот не ужалит; ⠀⠀⠀пока медь не затопит все полые вены, не ворвется волною во мрак медоносной – всё по-прежнему будет обыденно бренным
Красные цветки красиво блестели, поливаемые светом холодной луны – воительница спокойна шла вперёд, хвостом касаясь алых макушек маков, сбрасывая на землю маленькие, чёрные зернышки. Здесь было умиротворенно и одиноко, ровно так, как Полынь и любила, – позволила себе закрыть глаза, да вдохнуть дурманящий аромат растений. В голову сразу ударило, завлекая в чудесный мир, на что воительница захохотала, – заливисто, громко, как не делала даже в детстве, – после чего положила белку под пенёк и, принюхавшись, ещё имея хоть какую-то возможность трезво действовать, встала в охотничью стойку; где-то зашуршала трава, и Сумрачная стрелой взметнулась вбок, чувствуя, как нежданный смешок пытается вырваться наружу. Словно в пьяном угаре прыгает на жирную полевку, укусом в шею мгновенно убивая ее, не забыв ещё знатно пожевать, чувствуя, как кровь заливает пасть и наслаждаясь железным привкусом. Ложится где-то в маках, рядом с собой лапой придерживая только что убившего зверька и ещё тёплую белку, словно боясь, что они оживут и убегут; а потом закрывает глаза, улыбаясь, как последняя дура.
`сияй, звезда. не ждали? приятного возвращения,миледи.
Дата: Рассвет, 24-Июл-2017, 15:21 | Сообщение # 1028
уходя в море любви, одиноки как корабли
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 3160
Небо блестело – казалось таким близким и одновременно далеким, ночным и рассветным: кошка, постоянно моргая, с призрачной улыбкой наблюдала за встающим солнцем, нежно освещающим маковую полянку. Предрассветная дымка, окутавшая это место, словно сотканная из тысячи бестелесных мотыльков, зачаровывала Полынь, с лёгкостью заглядывая в самые закоулки сознания. Молодая воительница, поднявшись на лапы, вытянулась – угольная шерсть, блестящая под бликами первых лучей, отливала каким-то ещё более тёмным оттенком, похожим на беззвёздную ночь где-нибудь в ельнике. Выдохнув, разноглазая взяла в зубы добычу, – полевка и белка, уже успевшие остыть, еле помещались в зубах. Сумрачная медленно отправилась к лагерю, пребывая в состоянии лёгкого.. удовлетворения.
лагерь•
`сияй, звезда. не ждали? приятного возвращения,миледи.
Дата: Закат, 04-Авг-2017, 11:55 | Сообщение # 1029
Воительница Сумрачного племени
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 702
Выход из лагеря
Лист приходила сюда только один раз, тогда был сезон Голых Деревьев. И если уж составлять рейтинг самых неизученных мест на территории Сумрака, эта локация будет на первом месте. Маки оказались именно такими, какими Бел себе их представляла - ярко-красными, чем-то похожими на маленькие солнца. Воительница подошла к ним с такой осторожностью, словно эти на вид безобидные цветочки могли укусить. Торопливо огляделась по сторонам (почему-то Лист чувствовала себя неуютно на этой полянке) и, стараясь не дышать, осторожно поторогала алый лепесток. Маки пахли замечательно, хотелось уткнуться в них носом. Хотя нет, лучше покататься по земле, втирая себе в шкуру этот волшебный аромат. Сообразив, что если она ляжет здесь, то неизвестно когда встанет, Бел тут же помчалась прочь. В итоге знакомство с цветами заняло примерно минуту.
Дата: Сумерки, 05-Авг-2017, 14:11 | Сообщение # 1030
рысь ☾ ☆*･｡•★•｡･*☆☽
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 166
« вход/выход
Темные бутоны крупных цветов были закрыты, поляна маков спала. Кот скользил змеей меж стеблей, что были чуть выше его самого, вдыхая запах маков. Сладкий, успокаивающий и дурманящий - не зря целители испокон веков давали маковые зерна, чтобы успокоить боль пациента и обратить его в сон. Эхо наслаждался этим запахом, ведь сколько кот уже не спал? Медянка послушно шагал следом, внимательно слушая рассказ воина. Исполин черничного цвета уже и забыл о том, что собеседники вели непринужденный разговор, и настолько углубился в свои мысли о том, как умиротворенно чувствует он себя здесь, что повел ухом, когда молодой котик, шагающий следом, объявил вывод, сделанный после осознания рассказа воина:
— я горжусь своей семьёй.
Эхо незаметно улыбнулся в усы. Он тоже гордился своей семьей, гордился воинственным отцом, гордился целеустремленным дедом, гордился жертвенной и справедливой матерью. Где-то в глубине души он гордился и сестрой, что осталась совсем одна, когда Бушующий забрал на воспитание Голоска, а про единственную дочь и не вспомнил.
- и правильно делаешь. В твоем роду были великие коты.
Неожиданно для себя молодой кот потрепал кончиком хвоста Медянку по ушам, все еще не оборачиваясь. Наконец пройдя вглубь поляны маков, когда вокруг не было видно ничего, кроме темно-зеленых стеблей и листьев, а над головой небо скрывалось за кроваво-алыми бутонами, Эхо остановился и перевернулся на спину, расслабленно прижав лапы к груди. Спиной он примял маки под собой так, что чистое звездное небо оказалось перед его глазами. Было тихо, спокойно, было торжественно. Это небо сияло здесь так завораживающе, что хотелось приблизиться к нему так близко, что звезда заденет шерстинки на твоей лапе. Хвост все так же неслышно постукивал по листьям окружавших растений. Повернув голову наконец к Медянке, Хохо дернул ушами и прищурил бледные светящиеся глаза.
- моя мама тоже, думаю, любила маки, - спустя столько времени наконец ответил воитель Сумрака, а затем вновь обернулся к небу, ища ту самую звезду среди Серебряного пояса. - жаль только, выяснить не успел.
Он свято верил в Звездных предков, и, наверное, эта вера была самым чистым, что было в коте. Именно сейчас Эхо был настоящим, был собой. Как давно он был таковым в последний раз с кем-то? Был ли он вообще так открыт кому-либо?
Дата: Сумерки, 05-Авг-2017, 18:32 | Сообщение # 1031
яркий костер, сумрачная инквизиция
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 1584
лагерь
Медянка терялся в маках, вспоминая безумный побег, плотные кольца травы, чьи скользкие стебли скользили по его телу; здесь же было спокойно, но настолько темно, что казалось, что мир — одна сплошная тень; смеркалось. Так быстро и безвозвратно умирало солнце, пуская последние редкие лучи, что уже не были им видны, оно надеялось на спасение. Медянка ступил в сторону, нагнав кота, и прижался к теплому боку в поисках опоры и защиты; какое хрупкое доверие царило между ними, подкрепляемое лишь откровенными разговорами. Для него это было важно и даже как-то ново, потому что раньше он никогда не признавался в таком никому, хотя... может быть, он ошибся сделав это?
Может быть, он самостоятельно роет себе ту самую могилу, что так тщательно закапывал ранее, сдирая когти, что мрачными тенями нависают над землей? Поворачивает голову, смотря на профиль кота, что тёмным пятном выделялся сверху. Теней не было, был лишь мрак от отсутствия луны, что должна была освещать холодным светом чёрную траву и грубоватые темно-бордовые маки, что приносили за собой дурман. Медянка позволил себе глубоко вдохнуть, впустить яд в свой организм, влиться неровными потоками в кровь и иссушить его изнутри. Маки действовали опьяняюще-успокаивающе, голова тяжелела, лапы становились ватными и совершенно неуправляемыми. 'Кто ты?' — спрашивала стоящая впереди фигура, смотря на него отголосками пожара, в котором сгорел их день.
Силуэт её был тёмен, как сама ночь, с мелкими пятнами звёзд на хребте — очередной плод его воображения, которого на самом деле не существует. Простое изображение ночи, что с порывом ветра рассыпалось прахом по холодной траве, что ласкала бока. Медянка вздрогнул, понимая, что он стоит посреди поляны, отстав от кота. Мысли о будущем вновь заняли его голову, откинув ненужные образы, что тут же стёрлись из головы, будто их и не было.
Медянка не знал, просто не мог знать, потому что каким бы он ни был, мальчишка не смог бы предсказать своё будущее точно. Для него оно было сокрыто, как и для остальных. Это опасение длинной иглой вонзилось в грудную клетку, окропляя темные маки кровью; Медянка вздрогнул, представив, а потом улыбнулся. Как они похожи! Тихими шагами до него добрался дурман, окутывая плотным душным кольцом голову, юноше было смешно и легко, будто всё его тело — ослепленное солнечным пожаром облако, что лёгким пером плывет по небосклону.
— И правильно делаешь. В твоем роду были великие коты, — произносит воитель, а у Медянки щемит сердце.
Значит, он должен не опорочить свой род, достигнув хороших, либо же, даже, отличных, результатов. Медянка глубоко вздохнул, стараясь успокоиться и думать о чем-то хорошем и лёгком, чтобы вновь не потерять контроль. Эхо кончиком хвоста потрепал мальчишку по ушам, на что тот фыркнул, позволив себе улыбнуться. Внимание всегда приятно, а внимание от старшего — особенно. Он горящей щекой прижимается к прохладной тёмной шерсти на боку, уже почти не контролируя себя.
— Твоя шерсть похожа на мягкий пух, что я помню с трёхлунного возраста, когда прижимался к ней щекой. Но она прохладна, как ночная трава.
Улыбается в усы, бросая робкий взгляд из-под ресниц. Уши внезапно вспыхивают от таких мыслей, Медянка смущается, отворачивая голову.
Воитель падает на спину, смотря в темноту неба, что раскинуло свои чёрные воды над ними. Медянка ложиться рядом, стараясь быть ближе к теплу, потому что оно приятно греет внутри, отдаваясь огнем в глазах; мальчишка смотрит наверх, слушая тишину, что вьется скользкой змеёй вокруг них. Ему она даже нравилась, не отвлекала от каких-то своих мыслей, не давила грузом на голову, сжимая виски в плотные тиски. Медянка думает о матери, о ярком кострище маков, о смерти Беспокойного которого он планировал утопить на болоте в первую же их прогулку, о необычных искрящихся глазах Змейки и о её нелепых полосках. Размышлял о цвете глаз Эхо, что смотрел на него так, что Медянке хотелось вывернуть перед ним всю душу, отплёвываясь кровью, чтобы потом проломить рёбра и вырвать себе сердце.
И не мог понять чего ему хотелось сделать больше всего, чего он хотел достигнуть. А потому он вспоминал слова отца, улыбку матери, щебетание Квакши и Огневушки и тихое бурчание Пакостника; обдумывал своё поведение, вдыхая вязкий запах маков и постепенно дурнея от них. Ему хотелось встать и сделать что-то такое, что в трезвом уме он бы не сделал н и к о г д а.
Медянка сглатывает, представляя, что его матери нет, и у него не получается. Он не представляет свою жизнь без нее, без тёплых глаз, знакомого любимого запаха и мягкой шерсти, к которой прекрасно прижаться боком и просто стоять. Даже короткий хвост, что был мягким, для него нечто большее, чем просто старое ранение. Дефект.
Мальчишка поворачивает голову ещё сильнее, утыкаясь холодным носом в тёмную шерсть, что маячила перед глазами, глубоко вдыхает, сглатывая. Ему не хочется отворачиваться, а потому Медянка делает самое безэмоциональное выражение лица, с вызовом смотря на Эхо. Он не сможет его больше смутить, сказав какую-то колкость, потому что юноша совершенно толстокож и совсем не может чувствовать неуверенность.
— Она мертва, — утвердительно. — Как она умерла?
Ему хотелось это знать, потому что, казалось, кот именно сейчас открыт только ему. Сейчас его разум мутен, он не понимает, что вот так может кого-то задеть.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Котенок так близко прижимался к Эхо, что черничный воин почувствовал стайку мурашек у себя на загривке, но не подал виду. Медянка пах сладко: теплое материнское молоко, душистые цветы и некоторые примеси приятного меда. Сумрачный воитель вдыхал аромат собеседника с удовольствием. Интересно, а как пах он сам? Кот уже привык к собственному запаху, а потому не мог различить что-то конкретное. Наверное, он, как и большинство сумрачных котов, имел аромат душистых елей, свежей смолы и влажных топей. Он улыбнулся в усы. Наверное, если ребенок прижимается к нему, как к старшему брату или отцу, Эхо не так уж и жутко воняет. Как давно вообще он следил за своей шерстью? Разве это было так важно?
Воспоминания о матери вновь ударили в голову, как только Медянка спросил. Нахмурив брови, исполин уставился в небо, пытаясь вспомнить хоть что-то. Кошка умерла сразу же, как дала имя своему сыну, не успев помочь дочери появиться на свет. В том заслуга целительницы, что сестра Голоска вообще осталась жива. А вот Ольховку спасти не удалось. Получается, Эхо был рядом с матерью лишь тогда, когда та давала жизнь. Сразу после ее смерти детей еще подпустили к остывающему, но все еще теплому телу кошки взять немного ее молока, а потом...Потом Ольховка была зарыта в землю, никогда так и не увидев детей в здравом уме. Что Эхо помнил ней? Слабо, но все же ему вспоминался ее запах. Запах облепихи, запах влажности и запах птицы, которую кошка ела накануне. Или, может, это были ложные воспоминания? Многие королевы пытались заменить детям мать, и кто знает, может, это они пахли так: облепихой, влажностью и птицами? Кот громко выдохнул. В холодном воздухе пар был виден пару мгновений, а затем растворился.
- она умерла, даря жизнь мне и моей сестре. Она дала мне имя... Только мне, - Эхо повернул голову к котенку, что уже плотнее зарылся в жесткий мех воина. - Так странно, отец, кажется, даже не оплакивал ее.
Завидев, что Медянка дышит все ровнее, исполин улыбнулся. Ему нравился этот котенок. Он был какой-то не такой, как все, был... Близкий, родной.И казалось, будто кот знал его еще так давно, когда звезд не было на небе. Осторожно приобняв хвостом малыша, Эхо распушил свою змею-плеть, и создал вокруг медного цвета котенка некую колыбель, приобнимая и укрывая от ветра, проснувшихся мошек и всех невзгод, которые могут задеть Медянку в этом мире.
- Темнозвёзд не сказал, кого хочет дать тебе в наставники? - едва слышно поинтересовался воин Сумрака, и, кажется, эти слова растаяли в ночном воздухе. Сам же кот молился и надеялся, чтобы действительно достойный кот занялся обучением и воспитанием Медянки.
Эхо пах лесом, почти как шишка, что была для него самым лучшим другом в младшем возрасте. Трепкий запах хвои, что мешался с мягкостью и солнечность б нагретой смолы, наверное, такой запах сопровождал каждого сумрачного воителя, да что уж говорить, даже Медянка пах елями, потому что жил в хвойных лесах. Ночь вплела нити в темную шерсть воителя, оставив свой отпечаток, что незримым пятном обозначился там, где их шерсть соприкасалась. Это было похоже на тот самый закат. Ковавый след Медянки, что смешался с тьмой Эхо, они были совершенно противоположными по внешности; яркие глаза мальчишки и светлые — кота; горящая и выцветвющая шерсть; да даже возраст был противоположным.
Медянка постепенно проваливается в глубину дрёмы, что нашла приют у тьмы, когда они наиболее активны. Но мальчишка устал, чувствовал себя таким потрёпанный и истощенным, будто по нему пару раз пробежал барсук, истоптав все кости в крошево. Осколки их пронзали кожу, вырывая сдавленный хрип. Юноша подвинулся ещё ближе, закрывая тяжёлые веки, тело само пришло в движение, заползая наполовину на мирно вздымающуюся грудь и прижимаясь к ней щекой. Под ухом билось сердце, разгоняя горячую кровь по всему телу, мерные толчки отдавались в груди. Медянка не заметил, как старался и сам дышать в такт, чтобы их сердца бились одинаково.
—Она умерла, давая жизнь мне и моей сестре. Она дала мне имя... Только мне, — Медянка облизнул губы, слыша его ответ сквозь плотную вату полусна, — Так странно, отец даже не оплакивал ее.
Что-то ему это напоминает, мальчишка проглатывает зевок, приоткрывая глаза. Значит, Бушующий не любил ту кошку, раз смог вот так легко пережить ее смерть, даже не грустя по утрате, либо он не был просто способен любить? Его отец тоже не питал романтических чувств к матери, может, у него и был интерес к ней, но ничего сильного он, вроде, не чувствовал. Смог же Змееуст так просто уйти к Пестролистой, что родила от него котят, которые сейчас возятся, как личинки в детской.
Медянка даже мог бы выразить свой негатив, если бы он не был так расстроен и вымотанный сложными рассуждениями о жизни и смерти, что полностью вымотались его.
— Наверное, мой отец тоже бы не оплакивал мать, — у него заплетается язык, — он такой обманщик, но я ему так верю.
У него заплетается язык, а мысли слетают так легко и абсолютно нелогично, будто он вовсе не следил за тем, о чем говорил, Медянка ловит взгляд темных глаз, приоткрывая рот, а потом тянет, чувствуя, как дурманит голову:
— Твои глаза похожи на облачное небо или тусклую воду на солнце, они такие странные. Ха-ха.
Тусклый смех висит в воздухе, растворяясь в тишине, Медянке хочется смеяться, так, чтобы болели ребра. Мальчишка вытягивает лапы, ловя лицо Эхо, прижимаясь ледяными подушечками к щекам, чтобы можно было рассмотреть цвет радужки. Как глупо, ведь сейчас темно! Но ему всё равно.
Сон захватывает разум, он слышит вопрос, но не может ответить, уснув.
Мы ещё встретимся, но сейчас его накрыло, волоча в глубины.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Кот с удовольствием вдыхал запах малыша, и аромат этот напоминал воину черничного цвета о чем-то упущенном, о чем-то таком чистом и далеком. Быть может, то было детство? У Эхо как такового детства не было: ни игр, ни мирных бесед с друзьями, не вылазок из лагеря, ни приключений. Он с самого того момента, как твердо встал на лапы, был взят отцом под опеку. И все.От привычной котячей жизни остались одни осколки. Постоянные тренировки, уроки, нотации и совершенно странные вещи заполнили жизнь юного Голоска, и он сам даже не понимал, что превращается в машину, без чувств и эмоций. Но ведь они жили где-то в глубине его души, в самом темном уголочке, где обитали его страхи и тайные желания обычного кота. Желание пробежаться по лугу цветов, заставляя засидевшихся кузнечиков подпрыгивать в воздух, точно всплески яркой воды. Желание зарыться носом в шерсть того, кого ты любишь, и забыть всю суету этого бренного мира. Желание упасть в реку и еще долго барахтаться в ней, как маленький котенок, разбрызгивая серебряными каплями всех вокруг. Но нет. Такая жизнь не для него.
Эхо вновь взглянул на котенка. Теперь Медянка уже забрался головой на грудь воина, прижавшись горячей щекой к его груди. Исполин даже опешил, но не посмел даже дотронуться до юноши, не посмел нарушить эту идиллию. Все было так хорошо. Впервые было так хорошо.
— наверное, мой отец тоже бы не оплакивал мать, - негромко, с какой-то дрожащей обидой в приятном голоске пролепетал сонно Медянка. - он такой обманщик, но я ему так верю.
Эхо усмехнулся в усы. Интересно, обижен ли, зол ли медного цвета котенок на Пестролистую, что приходилась нашему герою той самой родной сестрой, что оттолкнул Бушующий? Зол ли на нее за то, что она забрала у детей отца, что Змееуст выбрал ее и своих новых котят вместо его, Медянки, и его матери? Кот нахмурился. Наверное, где-то в глубине души, там, за этим яростным огнем, этим желанием жить горела кислотная обида, сжигая мальчишку изнутри, и она когда-то могла начать удушать едким дымом всю душу Медянки, если он не научится справляться с ней, если он не сожжёт ее быстрее.
Исполин резко перевернулся, поднимаясь на все четыре лапы, и навис над ребенком. Поймав Медянку хвостом, чтобы его перекат был как можно мягче, кот окутал его своей плетью, уложив будто в колыбель. Нависая над медовым котенком, Эхо дышал прямо ему в грудь, разглядывая сонные глаза и умилительную мордашку своего... своего котенка.
— твои глаза похожи на облачное небо или тусклую воду на солнце, они такие странные. Ха-ха. - негромко веселится мальчишка отдаваясь всему Эхо. Ловит лапами лицо кота, и подушечки его, такие холодные, обжигают льдом горячие щеки воина.
Эхо невозмутим. Его лицо как всегда спокойно, брови чуть сдвинуты. Взгляд этих непонятных глаз бродит по мордочке Медянки, его сонные глаза слипаются в поздний час, а на лице застывает расслабленная улыбка. Вот кот останавливает взор на глазах, в которых полыхает неудержимое пламя огня. Они красивые. Они чертовски красивые, они завораживают, они гипнотизируют.
- а твои глаза похожи на рассветное пламя солнца, на танцующие языки пожара, на сияющую листву времен Листопада, - "И они прекрасны...
Так тихо, но так уверенно прошептал это Эхо в самое ушко котенка. Но слышал ли тот уже? В бессилии перед дурманящим сном Медянка расслабился, заснув прямо в хвосте кота, все так же держа небольшую лапку на щеке воителя. Сумрачный улыбнулся. Искренне, счастливо улыбнулся. Чувствовал ли он такое когда-либо вообще?
Аккуратно придерживая спящее тельце Медянки, Эхо приподнял без пяти минут оруженосца и мягко разместил его на своей спине, придерживая хвостом. Настало время отправиться в лагерь. И, несомненно, это была лучшая ночь за всю жизнь воина Сумрака.
Медянка спал, но не понимал, что это сон, потому что был на той самой маковой полянке, только она была залита тёплым солнечным светом, что приятно грел спину и лопатки, даря чувство уюта и покоя, что ранее никогда не сопровождало его на дороге сна. Юношу окружала зелень, что была смешана с пьяной кровью маков, что склоняли свои головы под порывами ветра, окутывая его плотным кольцом дурманящего запаха, что сопровождал его даже в мире сновидений. Вокруг нестройным хороводом вились насекомые, сверкая белыми перьями крыльев бабочек, блестя черным панцирем грозных и угрюмых жуков; стрекот кузнечиков забивался в уши, даря ощущение лета. Медянка никогда не видел другого сезона, помня только сильный ливень, затопивший их, сухую жару, когда солнце выжигало траву до желтизны, что теплилась в глазах Квакши. Он не знал горестей зимы, но знал цену еды и сна, будучи постоянно взволнованным преследующими его кошмарами, что синющими пальцами впивались в его плечи, кусая острыми зубами прямо в то место, где неровным огоньком теплился пульс. Но вокруг него сейчас был кокон тепла, что нежно касался его лап, боков, живота; трава ласково провела стеблями по лицу; Медянка видел в ее жёстком сплетении на земле тень, что вилась полоской возле самых корней, укрывая жителей. Мальчишка видит большого толстого жука, что отливает темной синевой и спешит куда-то по своим делам, юноша тянет к нему лапу, желая коснуться, но не может, видя, как тот рассыпается прахом, оседая на пальцах и въедаясь в них нестираемым пятном. А пальцы у него сгоревшие.
Ему кажется, что он сборник тепла, что собирает его рядом с собой, чтобы чувствовать себя в безопасности. Будто плетет из тонких бесцветных нитей паутины себе кокон, ядро которого — его душа, что будет свободна, как бабочка в момент смерти. Юноша оглядывается понимая, что луг — ловушка для него, что обманчиво тепло, и он видит глубины страха впереди себя и бесстрашно ступает прямо туда. Вокруг все — призрак, он сам — лишь оболочка мыслей и чувств. Эхо нигде нет, он сгинул в тумане, оставив юношу совсем одного, без какого-либо шанса выбраться из ловушки собственного разума. Трава осыпается черным пеплом, маки сгнивают, сжимаются, а солнце вспыхивает, озаряя все на секунду красным всполохом, а потом наступает непроглядная тьма. Медянка одинок в своих снах, как одинок ясень, что стоит на вершине холма, привлекая всеобщее внимание, но никто не хочет оставаться навсегда с ним, отжить данную Звёздами сотню лет и исчезнуть, в последний раз стряхнув на землю яркую листву.
Подсознание постепенно формирует вокруг образы, что стягиваются в темные стволы ельника, где витает едва различимый запах отца, изломанный полукруг губ, что раскрылся в самой прекрасной для юноши улыбке. Он напоенный вином огонь, что может лишь улыбаться, свергнутый с престола дурманом собственных мыслей. Медянка устало садится, уже не чувствуя тепла, вспоминая безумную нежность Эхо, перед которой он готов был сложить свою глупую подростковую голову, ему бы не было жаль умереть вот так. Сгинуть в неизвестности чужих мыслей, прочувствовав все эмоции, что когда-то испытывал воитель, поставить на кон все, лишь бы быть там в тепле бледного взгляда. Медянка был безумен, был околдован. Эхо кривой иглой соштопал его жизнь, видимо задев какие-то важные нити, что переплелись и родили абсурдные мысли в ясной голове. Мальчишка не был к этому готов, потому что был не леди. Никогда не был и не будет, даже если его образ светлый, как то сгоревшее в закате облако, что погибло, сохранив несколько лучей своего солнца. У мальчишки не было своего солнца.
Или же было?
Он вспоминает искрящиеся глаза Змейки, глубоко вздыхает, чувствуя как тоска тянет его сердце, вынуждает подчиниться и признать. У него есть солнце. И это солнце юноша ненавидит всем своим сердцем, что выковано из золота и вышито бисером вен, движет густую кристально-чистую кровь с ноткой фамильного безумия. Но где тогда его дракон, что должен сохранить его сердце, чтобы никто не смог разорвать и растащить его по своим темным закоулкам? Хотя Медянка и так разорвал его и уже полностью отдал. Кто скует из серебряной чешуи его новую душу, вдохнет жизнь в хладное сердце? Кто же? Не было ответов на эти глупые вопросы, будущее все так же пряталось за спинами смерти и жизни, что протягивали светлые руки к нему, даря ужас и сожаление. Какого было знать все, что предстоит им пройти, каково просыпаться с таким грузом на плечах, какого смотреть на друзей, что погибнут через два дня. Но беспомощность сжирает изнутри, гложет белые истерзанные кости, скальпелем снимает кожу, затем мышцы, выдирает сердце, освободив его от клетки ребер.
Медянка тянется к светилам, что существовали и в их реальности, пылая внутри по-настоящему великих и сильных котов, что смотрели с мнимым интересом на светлого мальчишку. Лапы его были скованы целями, сердце забито в гроб гвоздями тщеславия и желания, никто не мог освободить его, сделав по-настоящему счастливым и свободным. Даже Эхо был всего лишь ещё одной ступенью его жизни, что может в любой момент кончится, сменившись новой, что будет длиннее и выше, на которую будет больнее залазать, а потом падать вниз.
— А твои глаза похожи на рассветное пламя солнца, на танцующие языки пожара, на сияющую листву времен Листопада.
Мальчишка прячется в себе, утыкается влажными от слез щеками в лапы, чувствуя как наступает оно. Холодная вода касается дрожащих боков, окутывает его в свой липкий плен, Медянка чувствует себя грязным и испуганным. Холодные стебли травы сменяются липкими змеями, что вьются вокруг него, касаясь мерзкой чешуёй боков, опутывая в плотные тиски лапы. И воздуха у него нет, есть лишь бесконечная вода, ледяной, пробирающий до самых органов холод, что сковывает все его тело, будто в кровь впрыснули медленно действующий яд особой концентрации. В реальности же Медянка просто лежит на спине воителя, дыша глубоко, но плечи иногда вздрагивают, сердце бьётся сильно и быстрое, будто загнанное в тупик животное, которое скоро съест хищник или застрелит охотник. Юноша ненавидел спать, потому что тогда его разбирали и собирали, как пазл особой сложности, что оказался столь лёгким, что аж становится смешно.
Он хочет проснуться, но усталость не даёт, погружая разум ещё глубже, толкая в саму тьму, что с громким чавканьем заглатывает его с головою, готовясь переварить, а потом выкинуть лишь оболочку.
Медянка же на это только царапает пустоту когтями, обдумывая собственные слова и слова Эхо. Интересно, а как выглядит его мать? Сознание подбрасывает светлую шерсть и такие же светлые глаза, что были у кота; тёплый детский запах, что перебивается запахом смерти и безразличия. Мальчишка закусывает губу, не видя лица. Будто безликая маска надета на нее, а очертания смазаны кистью, чтобы никто не смог различить ни черточки.
Запах мака вновь щекочет нос, заставляя сдавленно чихнуть и улыбнуться себе в усы, вновь падая в мягкость травы, растворяясь в ней полностью. Будто, он является самой природой, что живёт энергией тел, что рождаются и умирают, образуя замкнутый круг. Каждый кот, каждая мышь, крыса, лягушка, птица, цветок — все они когда-то умирают и рождаются, пусть и при разных обстоятельствах. Медянка вытягивается, зная, что он живой и его ждёт смерть ещё совсем не скоро, потому что могила вновь плотно усыпана горячей землёй.
Горячей и затхлой.
Но он не боится сгореть, обратившись в пепел, потому что не боится огня. Огонь страшен, огонь губит, сжигает абсолютно все на своём пути, он беспощаден, безумен, неукротимый и столь похож на огонь глаз мальчишки, что можно почувствовать себя глупцом. Ах, как мы глупы, как наши головы склонны перед ранними зарницами на небе, каковы мы внутри — грязь, боль и гниль. Одна гниль, гнил, гниль, которую кто-то сумел полюбить. Кто любит гниль юноши, кто готов вкусить ее и не выблевать? Медянка мог бы рассмеяться, прочувствовать все и долго неудержимо хохотать, не сдерживаемый никем, до колик и боли в животе, до судорог легких и сбитому к чертям дыханию. Ты глупец и всегда им был! Тебе сокрыт мир, тебе сокрыты тайны, ты видишь лишь себя, чувствуешь лишь себя, живёшь ради себя! Не забудут! Не простят! Кто простит тебе твою ложь и гнев? Кто станет рядом с тобой, обороняя изящную шею от предательского укуса?
Медянка боялся, боялся того, что когда-нибудь, когда-нибудь, кто-то посмеет взять и убить его исподтишка, вкусив черную кровь, сравнив, смешав ее с грязью. Ему было мерзко от этого и хотелось завыть, вырвать на себе шерсть, чтобы почувствовать. Он жив, он, черт возьми, все ещё имеет власть над своей бренной жизнью, которую кто-то посмел отнять. Встретивши обман можно захлебнуться в чувствах, в слезах утонуть, сгинуть в пропасти лжи, потому что был к этому не готов. Мальчишка был готов, подкованный отцовским следующим разом, что раз за разом был сорван стечением глупых обстоятельств.
Какой абсурд!
Он опять был в светлых залах мечтаний, смотря на счастливый светлый блеск своих глаз, что не являлся подделкой. Его не спалит боль, потому что Медянка был слишком сухим, но при этом слишком эмоциональным, чтобы так просто проиграть самому себе. Оборачивается, смотря на самого себя в отражении льда, где сумрачный мальчишка высокомерно улыбается, хитро и расчётливо смотрит и думает-думает-думает. Неужели это он? Так почему Медянка не мог изменить себя, почему не чувствовал эту сторону, полностью отдаваясь во власть чего-то светлого, но видел лишь тьму. Тьма точило его ухо, что рваными краями горело на солнце, перелом осыпалось под лапы.
Его жрали в живую собственные страхи, не даря покоя, лишь нервозность, что проявлялась в его движениях. Ревность была жестока и беспощадна к остальным, если он мешает Медянке — следует убить, растерзать, утопить в болоте, смотря с наслаждением на чужие мучения. Мальчишка беззвучно кричит, рыдает, чувствуя, что просто не может выбрать заведомо правильную сторону, потому что каждая — это сам юноша. Нельзя вычеркнуть личность из себя, потому что тогда она пронзает сердце отравленным солнечным клинком — Медянка сошёл бы с ума. Хотя он и так сходил, скользил по заросшим оврагам, цеплялся окровавленными когтями за корни и неистово сопротивлялся самому себе. Быть может, ему стоит просто принять себя всего, чтобы не случится и не терять время, может, стоит просто уступить, отступить, сдаться?
Сил на сопротивление не было восемь, была лишь тоска по нелепым полоскам, короткому хвосту и непонятному взгляду. Что с юношей не так?
Ему не хватала Квакши с ее глазами, что были цвета пожухлой травы, глупыми замечаниями и родным запахом. Мальчишка скучал по Огневушке и Пакостника, что были такими близким, но чрезмерно далекими, будто стояли на склоне горв, куда он никак не мог залезть, скатываясь к подножию. Мать отвергла его? Либо это было мнимое решение, сказать колкую резкость и уйти с отцом, сделав какой-то свой выбор, что гложил мальчишку. Медянка мог бы вспыльчивость прокричать: 'ПРЕДАТЕЛЬНИЦА', но лишь смолчал, смотря грустными глазами вслед. Тогда рядом с ним сидело светлое чудо, его леди, его мнимое спасение от смерти.
Ведь он мог бы умереть.
Но его вытаскивали на поверхность, залечивали уверенно раны и вдыхали тухлую жизнь. А Медянка оживал, плел свои нити, улыбался и был весел, будто бы ничего не случилось, был бы он более толстокож по отношению к Сосновой, то даже не заметил бы ее ревности к Змейку, что захватила внимание принца. Взяла в плен по обоюдному согласию. Ему же было только в радость отдаться на растерзание ярким глазам и девичьей улыбке.
Мальчишка понимает, что чувствует себя беспледельно счастливым при этих воспоминаниях, а потому улыбается во сне и наяву, чувствуя, как ветер ласково проходится по щекам. Запах маков постепенно сменяется более слабым — хвои и смолы, а так же влажным — чистой ночи. Юноша переворачивается на бок, чуть было не падая с воителя, что по незнанию нес котёнка на спине, удерживая от движения змеиным хвостом. Эхо был похож на змею. Глупые мысли все ещё посещали его голову.
— А солнце гниёт изнутри?
Может быть, внутри солнца на самом деле есть чернота илм пустота, что была выгрызена паразитами, что посягнули на светлую и чистую энергию, что освещает все леса, поля и реки, где живут коты. А вдруг коты на самом деле сплели из одуванчиков лестницу, забрались на облака и отрывали себе куски солнца, что рассыпалось прахом в их руках? Медянке не было дано этого узнать, а потому он мечтал, представляя бесконечную лестницу, что пахла сладко и терпко — мечтами и надеждами, была надрезана измазанным в крови когтем и упала вниз. Наверное, это был конец света.
Конец света, что он никогда не увидит.
Мечты имеют плохое качество не сбываться и медленно умирать.
— А облака мягки, как мамина шерсть?
Может на самом деле, шерсть — это кусочки облаков, что раскрашены разными цветами и подарены небом котам, чтобы уберечь от морозов зимой? Медянка мог бы представить, как как-то леди наряжает их пред рождением и отправляет на свет жить, чтобы опробовать все. Ему становится смешно и он беззвучно улыбается, думая, что слишком много на него свалилось, чтобы оставаться в трезвом уме и хорошей памяти.
Мальчишка сонно вздыхает, чувствуя, как сон постепенно сменяется глубиной забытия. Поляна медленно исчезает, сменяясь темнотой и отсутствием мыслей.
выход
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Вниз 
[/cut]
