Незаметно подкадывается сезон Юных Листьев, пробуждая лесную природу и прибавляя жителям новых хлопот.
С Изнанки возвращаются Грозовой воин Мрачногрив и Ветряной Хмелюшек, а также Речные Ветреный и Горный Перевал.
Горечь Звёзд и Шиповник проводят собрание на Главной Поляне, где обсуждается вопрос с нападением Изнанки. По окончанию собрания верхушки призывают воителей выступить на Остров Советов и дать отпор общему врагу.
Также происходят посвящения.
В племени Теней Зарница становиться воительницей Зарево; Таинственная, Сычушка, Песнь и Молниелап получают новых наставников — Ягеля, Полымя, Зайца и Синицу. Искалеченный Можжевельник переходит в статус Старейшины.
В племени Ветра Стая и Сладянка становятся ученицами Стаей Птиц и Усладой, а их наставниками — Стриж и Лечащий. Хмелюшек, не помнящий своего имени, принят обратно в племя под именем Зеркальный.
Новая предводительница Речного племени Танец в компании Нивяника посещает Лунное Озеро, где пока не получает дара девяти жизней, но становится Звёздный Пляс.
Воители четырёх племён прибывают на Остров Советов и вступают в бой с Изнанкой, где принимают первый удар.
Обновлено: 31.03.24
Погода в игре
Рассвет сверкает чистым золотом. За прошлую ночь облака стали реже, оголяя ясное небо. Снег стремительно тает под лучами тёплого солнца, оставляя после бывалых сугробов лужи. На оголившейся земле белеют подснежники, где-то пестрят золотые цветочки. В остальном всё ещё коричневая, редко-зелёная трава. Тонкие куски нерастаявшего льда виднеются где-то посередине озера, все остальные водоёмы и реки уже полностью освободились от зимнего заточения. Они несильно выходят из берегов к концу дня. Закат пылает ярким пламенем, а ночь радует чистым звёздным небом.
Температура: утром +5, днем +11, ночью держится +7.
Сила ветра: отсутствует до заката, после дует мягкий южный ветерок
Охота: высокая вероятность успешной охоты весь день
Травы: продолжается период сокодвижения; на голых участках земли появляются низкие жёлтые шапочки мать-и-мачехи
Гордость Сумрака — вековой дуб, раскинувший свои густые ветви над главной поляной, а его молчаливая тень укрывает почти весь лагерь. Этот исполин пережил великое множество поколений, о которых живущие сейчас коты даже не могут иметь представления. От игр несмышленых котят, до кровавых посвящений и казней — могучее дерево видело все, и помнит каждого, кто стоял на нем в роли предводителя и глашатая, а в подтверждение тому — следы когтей, что сохранились на одной из нижних ветвей, с которой те обращались к своему племени. У подножия дерева над поверхностью земли торчат бурые корни, сплетаясь в причудливые формы и образуя небольшие туннели и норки — раздолье для неугомонных котят. Хоть крона дерева и начинается относительно низко — забраться на него по неширокому стволу не так-то просто, поэтому королевы запрещают детям даже пытаться вскарабкаться хоть немногим выше. А вот чуть дальше от корней — просторная полянка, где во время собраний располагается само племя, чтобы выслушать объявления или присутствовать на церемонии посвящения. Древо Тьмы — не может не завораживать, а находясь рядом, в полной мере ощущаешь, что ты под защитой Теней.
д о з о р н а я · в е т в ь
Дозорная ветвь — название говорит само за себя, и если у вас возникло ощущение, что за Вами наблюдают — не переживайте, ведь так на самом деле и есть. Ежедневно дозорные сменяют друг друга на этом посту, ведь неизвестно, когда нарушитель рискнет пресечь установленный предками Закон. На этой ветви удобно находиться — широкая, прочная и крепкая, она выдержит и нескольких котов, в пределах разумного. В обязанности дозорного входит непосредственно охрана лагеря и бдение за безопасностью соплеменников. Уникально это место тем, что из-за высоты дуба, открывается отличный вид не только на каждый закоулок лагеря, но и на прилегающие окрестности. Дозор — ответственное и нужное задание, ровно, как и любой патруль, поэтому относиться к нему нужно соответствующе, и не расслабляться. Густая крона скрывает Сумрачного от посторонних глаз, а находиться здесь комфортно, ведь на ветви можно даже прилечь, без риска упасть вниз и серьезно покалечиться. А если все же решитесь отсюда спрыгнуть — легкими ушибами не отделаетесь: многочисленные переломы, после которых Вы переберетесь или на долгое время в целительскую, или сразу в палатку старейшин — если выжили, разумеется.
з о н а · о т д ы х а
Корневая система главного Сумрачного дуба настолько разрослась, что значительная часть его корней стала выбиваться на поверхность, и сейчас уже можно наблюдать настоящую игровую рекреацию для котят, которым, все же, следует быть осторожными во время шалостей. А что важнее — это замечательное место для отдыха после долгого ночного патруля или активной охоты, а может, Вы просто ищите, где спрятаться от назойливой жары? Под сплетениями шершавых корней можно уединиться и пообедать, временно абстрагироваться от компаний и подумать о великом, пока на вас не напала орава котят, прибежавших сюда за очередной порцией веселья. Недовольно ворча, можно перебраться немного дальше от корней, к зарослям папоротника и кустарникам, растущим рядом, листва которых скроет вашу уставшую душу от посторонних глаз. Конечно, это не одиночное ложе, здесь можно собираться с друзьями, а места точно хватит всем. А пройдя еще чуть дальше, вы кажетесь перед ручейком, часть которого пробегает именно здесь, так что все комфортные условия для досуга здесь созданы.
Дата: Закат, 21-Июн-2019, 16:26 | Сообщение # 2761
яркий костер, сумрачная инквизиция
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 1584
Облегчение кутает плечи лёгкой прохладцей, заставляя идти более расслабленно и незамысловато, без напряжения в лапах и ненужных мыслей в голове; Миша не точит шаг, чуть отставая от Лунатика, что гибкой тенью проскальзывает к дереву, а после изгибается, пропадая в корнях. Бывший — звучит странно для него, необычно, даже чуть отталкивающе — одиночка остаётся на пару мгновений один, пока тоже не окунается в густую тьму, что ласково притягивает его в свои объятия, даря ощутимую прохладу. Под корнями заметно холоднее из-за влажной земли, что теперь холодит каплями подушечки, и густых теней, даже воздух, кажется, теряет былую плотность, лишь оставляя за собой теплый запах на шерсти лунатика и липкость в лёгких и голове.
Здесь холоднее, и лапы начинают чуть заметно подмерзать, мальчишка рад, что не окунулся полностью, потому что со своей ощутимой склонностью не переносить холод и жару он бы уже успел превратиться в чихающую лягушку. Миша пробирается ближе к Лунатику, тыкаясь носом в чужое ухо едва заметно, чтобы после извернуться и лечь рядом, прижимаясь горячим боком к чужому холодному, пытаясь то ли поделиться теплом, то ли забрать часть холода на себя, чтобы не сжариться. Хотя вот именно в этот момент, в этом месте и с этим ребёнком городскому комфортно.
Под корнями пахнет сырой землёй, разогретой древесиной и липком соком; мальчишка дышит глубоко, привыкая к ощутимому запаху леса, к которому он только начинает привыкать, рожденный в городской клетке и густом смоге, проевшем шерсть. Миша выдыхает, укладывая голову на скрещенные лапы и прикрывая глаза. — От этой жары даже спать не хочется,— Миша поворачивает голову, почти упираясь носом в чужую щеку, щурит слипающиеся глаза и как-то сонно выдыхает.
Ему одновременно хочется закрыть глаза, провалиться в кокон пустой грёзы, дышать медленно и спокойно, чтобы впасть в туманные сны, наполненные глухим беспокойством и отупевшей болью, к которой он уже за луны, прожитые вне своего сознания, успел привыкнуть. Но в то же время Миша понимает, что спать ему ещё не сильно хочется: слишком много впечатлений, клокочущих эмоций, и сонная дымка — проделки палящего солнца и удавки-жары, из-за которой не хватает свежего воздуха и чистого, ясного сознания. От земли тянет прохладцей, и постепенно желание поспать до второго пришествия пропадает, и он довольно бодрым взглядом окидывает Лунатика взглядом.
— Голова плавится, — недовольно тянет, полушепотом, стараясь не разбудить острую боль в висках из-за перегрева, — тебе не холодно?
Касается лапой чужой, вороша шерсть на предплечье, чтобы та быстрее высохла.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Дата: Рассвет, 24-Июн-2019, 13:46 | Сообщение # 2762
не отбрасывая тени ⠀
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 846
Лунатик задумчиво прислушивается к звукам лагеря. Ему хорошо и легко сейчас, совершенно не хочется думать о будущем, не хочется гадать, придет ли тьма - настоящая, больная - в его жизнь, и когда это случится. Он хочет еще немного побыть ребенком и даже не знает, что по сути доживает последние часы в этой роли. Ну или дни... все изменится очень скоро, и не только для него, но думать об этом, утопая в пьянящей предрассветной сладости, совершенно не хочется. Олененок прикрывает мутный изумруд глаз и медленно выдыхает, прислушиваясь к чужому теплому дыханию. Миша близко, но это уже не так смущает, как могло смущать недавно. Мальчишка начинает привыкать к его тени, к его легкой поступи и прищуру серых глаз, к его маскам, за которыми, Лунатик был в этом уверен, он сможет в скором времени рассмотреть нечто настоящее. Главное к этому моменту привыкнуть уже настолько, чтобы не испугаться. Мишу это тоже касалось в той же мере, ведь и Лунатик не был тем мягким и пушистым, каким мог показаться. Он с детства давал клятвы луне, изучая ее далекий блик так пристально, точно от этого зависела его жизнь, он утопал в сказках о светлячках и болотных шепчущих духах, он верил в призраков и всемирное зло, ему снились кошмары, переходящие в реальность и живущие в ней, прячущиеся в самом уголке глаза, там, где не видно.
-Не замерз, - отвечает после некоторого молчания, лениво вытягивая передние лапы. С усмешкой понимает, что так и не ответил Мише ни на один из его вопросов, касающихся племен. Не дал ему никакой полезной информации, лишь загрузил странной историей о кусающихся магических жучках.
Олененок чуть вздрагивает и сжимает пальцы на лапе, отмеченной этим волшебным явлением. Какова вероятность встретить кого-то точно с такой же меткой? Лунатик не был математиком и не мог посчитать, даже приблизительно не мог предположить, но почему-то ему казалось, что такая вероятность - ничтожна. Этот факт заставлял душу замирать, а потом отправлял ее в неистовый танец под музыку бешеного сердцебиения. Они не придумали эту связь, они сразу почувствовали тогда на поляне - они не чужие друг другу и чужими остаться не смогут.
Лунатик всегда верил в волшебство, но не думал, что с ним может приключиться подобное. Пока он расценивал это событие, как нечто сказочное и судьбоносное, подарок, а не проклятие.
-Только испачкался песком, - добавляет и тихо, коротко смеется, почти что нежно, почти что ласково. Он весь - обманчивая нежность, обманчивое умение заботиться и сочувствовать. Лунатик умел лишь чувствовать, а вот пропускать через себя и переживать... это гораздо сложнее. Но будучи ребенком, он отлично, а что главное - неосознанно, прикидывался воплощением наивности и даже некой кротости. Этот образ разрушался хмурыми бровями и темнеющим золотисто-болотным взглядом, но пока недостаточно сильно, чтобы действительно кого-то оттолкнуть.
-Ты все еще хочешь узнать про племена? - решает уточнить, хочет услышать вопрос еще раз, чтобы успеть сформулировать ответ и не начинать говорить без дополнительной просьбы. Вдруг Миша уже передумал?
Дата: Рассвет, 24-Июн-2019, 19:56 | Сообщение # 2763
яркий костер, сумрачная инквизиция
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 1584
Миша не знает, чувствует ли он себя ребенком, беззаботным и весёлым, или с недавних пор уже тащит за собой невидимый груз ответственности, веревки от которой ему вложили в руки, указав предполагаемую дорогу; он не может их сбросить, какой-то глупец или мудрец, как посмотреть, облил ладони клеем — дёрнешь, и кости обнажатся, отслоится мясо, оторванное неровными кусками-ошметками. Губы разрежет усмешка, боль вгрызётся в ребра, пройдётся щекоткой по телу, а после затихнет где-то в области висков, впитавшись в ткани мозга, проев кость и шерсть; его ручные чудовища никуда не денутся, они непобедимы и беспощадны даже к своему создателю, лишь продолжат выть в темноте и отчуждении от остального мира, мальчишка не выпустит их наружу, запирая в стальных клетках собственного сознания.
Может, когда-то в детстве из его нутра сбежал монстр, и теперь он без труда следует за Лунатиком, не зная, вцепиться ли в глотку или прижаться ласково щекой, потому выжидает под углам, а теперь с довольным курлыканьем и бархатным молоком глаз наблюдает за двумя детьми, прячась в медной тьме.
Лунатик выглядит нежным облаком, рассыпающимися в ладонях песочным замком, карамельной мечтой с глазами мечтателя и внешностью романтика; но Миша знает, что его, прицепив железным крюком, тащит к сумрачному мальчишке не из-за внешности, а потому, что их тьма родная, вылезшая из одного утроба полночного василиска, чьих клыков яд пропитал их языки, а глаза Лунатика отразили жёлтую смерть — городской разве что украл прозрачную синеву у зрачка. Бывший одиночка долго клеил из пластин змеиной брони себе самую прочную из масок, идеальный костюм, это было одним из тех рутинных, противных для его сущности занятий. Хотелось скинуть с себя плотную ткань, размять шею, потянувшись к лентам тьмы, но что-то подсказывало, что так делать не стоит; когда-нибудь он позволит чужим пальцам подцепить стальные края, потянуть на себя, оголить все то, что ворочается на дне, тщательно укрытое, изученное, родное.
Но пока что маски приклеены, сны не изучены; Миша не знает, что совсем скоро это спокойствие треснет под напором чужой жадной силы и природного хаоса. Его закрутит, перевернет, затопит лёгкие ядовитая вода и замёрзнет под порывами январской метели; змеи Горгоны искусают пальцы, взгляд превратит сердце в каменную пыль, они не изменятся — лишь поменяются.
— Не замёрз, — как это не похоже на него: спрашивать потому, что внутри все просит и гнет от лёгкого налета волнения, а не потому, что это вплетено в его сущность, как заводская настройка.
Хорошо, — говорит его взгляд, но мальчишка лишь внимательно смотрит, проверяя правдивость чужих слов скорее по привычке, а не потому, что не верит, что Лунатик сказал ему правду. Жаркие порывы воздуха сушат шерсть оленёнка, та вьется и кучерявится, делая мальчишку схожим с маленькой сизой тучкой, хмурой и напряжённой в преддверии ярких колючих молний и клокочущего грома. Миша ухмыляется, подавив желание запутаться пальцами в жёстких переплетениях прядей, провести с нажимом по коже, даже, может быть, выпустив когти, будто гладя шерсть экзотического животного; вместо этого он взглядом скользит по чужим лопаткам, хребту, будто пытаясь понять, насколько сильно сможет обжечься, если попробует дотронуться.
Желание схватить чужую лапу, перевернуть и всмотреться в пятно приходит неожиданно и мягко, как прикосновение птичьего пуха, вырванного с кровью и кусочками кожи. Такое же болезненное, безжалостное и властное, что мальчишка почти дрогнул, поддавшись; серые глаза темнеют до стального, плотного, металлического, отражающего свет проблесками. — Только испачкался песком, — пуховой смех, тихий, почти ласковый; Миша не обманется, но заберёт все тепло себе.
Миша протягивает лапу, уверенно зарываясь пальцами, ощущая жёсткие волосинки, плотные завихрения, а после аккуратно ворошит. Песок осыпается, высохший и превратившийся в тонкую ломкую корочку зажившей раны, и городское отродье ласково улыбается своим мыслям, отчего его лицо становится жёстким почти до черноты, спрятавшейся глубоко внутри. Лунатик не может пропустить через себя его эмоции и переживания, потому что они недоступны, призрачны, малозаметны, их почти не существует в этом мире, а все, что отражается на лице, чьи черты отличаются от благородной сумрачной породы, лишь штукатурка, которую, если снять, то оголишь неприступную стену, кирпичную и шершавую от ударов сотен ладоней.
В голове мысли мутные, со привкусом болотной ряски и веточек хвои; Миша не тонет — аккуратно ступает, обходя топкие места, потому что знает себя достаточно хорошо, чтобы что-либо утверждать. Ему бы залезть внутрь Лунатика, поселиться там паразитом, изучить каждую эмоцию, страх, мысль, но он может разве что пытаться понять. В сумрачном надрыв — ещё не раскол, потому Миша собирается добавить достаточно трещин, чтобы наблюдать, как чужая тьма вырвется наружу.
Лишь бы не затронула его самого, и взрощенное чудовище не убило своего создателя. — Ты все еще хочешь узнать про племена? — городской моргает, когда его вырывает обратно на поверхность, и поворачивает голову, привычно уже дотрагиваясь до дымящихся в чужих глазах искр.
Склоняет голову, прижимаясь виском к лапам, усталость отступает, когда он позволяет себе расслабиться и утонуть в невесомых размышлениях, что были похожи на тянущиеся канаты страховки, когда весишь над пропастью. — Конечно, — его глаза в наступающем рассвете кажутся теми самыми белесыми провалами на скалящихся мордах монстрах подсознания Лунатика, — эти знания сейчас самое ценное, что у меня есть.
И, может быть, будет.
Обычно он говорил искренне, потому что другие чувствовали тогда не поддающуюся объяснению симпатию к нему, маленькому и по-детски искреннему, будто доверяющему свои тайны близкому, но сейчас Миша говорил так без всякой надежды на выгоду. Лунатик бы принял его даже лгуном, грязным и тонущем в переплетениях собственного вранья, тем, кого городской вскрывал по блеску глаз и лукаво приподнятым уголкам губ.
Миша кривит в какой-то непонятной эмоции губы, будто ему одновременно и горько и мерзко от самого себя, слабого и потерявшегося в этом мире теней; когда-нибудь — как сладко звучит в его голове это обещание — он доползет до того, что будет стоять крепко на лапах. В нем нет горячей уверенности пришедших в племя котов, которые гонятся или за своими мечтами, или за глупыми целями; мальчишка теряется, не знает, куда ступить, чтобы не кончить, как отец, не утонуть в топи сгустков крови и кромешной тьмы.
Когда-нибудь — обязательно.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Дата: Рассвет, 24-Июн-2019, 21:22 | Сообщение # 2764
не отбрасывая тени ⠀
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 846
Если в роду у Лунатика и были василиски, то только маленькие и исключительно агрессивные. Пугливые, быть может, из-за размеров всегда обижаемые более сильными собратьями, но из-за этой пугливости еще более злые и смертоносные. Олененок с его кудряшками и нервными улыбками – картина очаровательная, он и сам порой думал, что может быть добрым и сопереживающим. Ведь что может быть проще, слыша чужую печаль, пропустив ее через свое сердце, подойти и пожалеть, утешить, поддержать. Лунатик этого не делал осознанно, почти отрешенно, пусть и не ожесточенно пока. Более того, юный никогда не хотел так досконально понимать кого-то, всегда сбегающий от своего природного таланта, он запирался от него за дверью раздраженности и отстраненности.
Мишу понять хотелось болезненно. Почти физически Лунатик ощущал эту глупую потребность поймать хотя бы одну сильную эмоцию, рассмотреть в глазах настоящего зверя, а не в клубок свернувшегося и послушного ребенка. Сумрачный каким-то шестым чувством понимал, что Миша – опасен, очернен, что его светлая улыбка – лишь маска, сознательная или нет, не важно. И он не боялся, мечтая прикоснуться беззащитными пальцами до чужой оголенной души, наэлектризованной и смертоносной. Лунатик не размышляет о природе своих желаний и чувств, он еще слишком юн для понимания любви, как чего-то высокого и непостижимого, но и на дружбу то, что происходит между ними, не очень похоже. Поклявшись быть Мишиным другом, Лунатик понимал, что отдается весь и полностью, и обязательств у них друг перед другом будет в разы больше, чем бывает обычно. Олененок не готов тонуть в собственной ревности, до которой осталось не так много времени. Не готов, но уже согласен, потому что у тех, кто отмечен нежными укусами Хранителей нет другого пути.
Лунатик смотрит искоса на лежащего рядом, теплого и обманчиво маленького. Чуть щурит изумрудные глаза, задумчивый и тихий. Раньше в его груди не бывало таких ощущений, будто бы там тянет ожидание чего-то, но олененок даже не мог предположить, чего он ждал. Посвящение, тренировки, лес… может быть, но Лунатик не любил себя обманывать и потому понимал, что странные обжигающие вспышки где-то у сердца – другой природы. Он переводит взгляд вперед, почти полностью сливаясь с землей, выдавая себя лишь поверхностным дыханием да блеском зеленоватых, болотно-золотых глаз.
Эмоции Миши закрыты для него, как самая страшная комната в старинном замке, но олененок способен заметить блеск в чужих стальных глазах, жадный и короткий всполох, взгляд юного собственника и будущего психопата, рождающегося уже сейчас из тонких переплетений мрака и травы. Мальчишке бы испугаться, хотя бы чуть-чуть вздрогнуть и повести плечами, прикрывая незащищенную душу темными лапами, но вместо этого Лунатик остро улыбается, стоит только Мишиной лапе коснуться его шерсти. Он смотрит на светлые пальцы на своем боку, щурится и мягко касается земли когтями. Уверенность, с которой бывший одиночка заявлял свои права на чужую жизнь, поражала и, самую малость, злила. У Лунатика появлялся какой-то азарт, желание поиграть с самим собой в прятки, заставить светлого мальчишку бороться за эти возможности – трогать не принадлежащую ему душу. Отстраняться сейчас ему совсем не хочется, поэтому он демонстрирует максимум спокойствия, на которое сейчас способен. Прикосновения, вызывающие взрыв эмоций, никоим образом не тревожат зеленоватые озерца глаз, в которых утопает очередной рассвет. Лунатик спокойно смотрит вперед, погасив и улыбку, прорезавшую черную полосу губ чуть ранее.
Ему тоже интересна чужая тьма. Он хочет увериться, что она там есть, посмотреть в ее смертоносные глаза, держа наготове зеркало, чтобы, после того как один падет без сил, второй имел возможность посмотреть в глаза собственного отражения.
Миша укладывается удобнее, Лунатик набирает воздуха в легкие и медленно его выдыхает. Он готов рассказать другу все, что знает, чтобы тот пришел к ученичеству с некой базой знаний.
Миша не будет выглядеть глупо на своей первой тренировке, кто бы ни стал его наставником. Олененок откашливается и возится, подгибая под себя лапы, обвивая себя хвостом. От него пахнет мокрой шерстью и прохладой земли, даже хочется отряхнуться, но сумрачному лень.
‒ Так, ‒ ощущает себя немного глупо, ну какой из него учитель? Однако быстро берет себя в руки, хмурится и продолжает говорить, ‒ всего существует пять племен. Сумрачное – то, в котором мы живем. Племя Грозы, они обитают в лесах, племя Ветра – жители пустошей, Речное – рыбомордые любители водоемов и Небесное – коты, покорившие горы. В каждом племени есть предводитель, глашатай и целитель. Каждое племя живет на отведенной ему территории, иногда за какие-то части территорий случаются драки и тогда земля перейдет победителю. Еще у всех племенных есть особенности в бою, ‒ Лунатик покусывает нижнюю губу, пытаясь вспомнить абсолютно все, что ему рассказал отец в то время, когда олененок еще тянулся к общению с ним, ‒ например, коты Ветра худые и поджарые, они очень быстрые, но не сильны физически. Небесные прыгают хорошо, у них же там везде скалы, ‒ если начало лекции походило на хорошо заученный фрагмент конспекта, то ближе к концу явно начинается свободное повествование. Факты, мальчика, однако, не искажает, ‒ ой, а еще иногда бывают Советы. Туда ходят представители всех племен и общаются, делятся новостями, ‒ Лунатик старается вложить как можно меньше собственного отношения другим племенам и моментам их жизни, ведь Мише нужно сложить свое мнение, никак не завязанное на постороннем.
Олененок бросает на друга взгляд и чуть хмурится. Он почти уверен, что он – никчемный учитель. ‒ Лучше спрашивай, ‒ мотает головой и вновь смотрит вперед, дыша мерно и ровно.
Звери спят, в его душе – толща черной воды, сквозь которое просвечивает солнце. Его тьма сейчас безмятежна, и эта безмятежность танцует в радужках глаз, бросая лунные блики на мазутные зрачки.
Если в роду Миши и были василиски, то самые незаметные, обитающие в глубинах старых замков и сжирающие жадных до сокровищ путников, ласковые на первый взгляд, большие и тихие, с горящими злобными глазами, слепыми и беззащитными, выбеленные до прозрачного осколка. Но у них самый острый слух и самый моментальный яд, что крошит кости и разрушает тонкую проволоку вен, растворяя ткани и превращая кровь в кипящее густое масло, они кажутся беззащитными без кровли пластин, обернутые незримым шелком, не каждый знает, что шелк этот по плотности сравним с титаническими плитами. Оленёнок был воплощением тени ангела — худые стопы, золотое дно глаз, лёгкие вихры кудрей, но если отодвинуть внешность, шаткую уверенность мальчишки, что он в своих ладонях и мыслях несёт лишь сумрачный огонь, а не обжигающе адское пламя, то что будет там, за всем этим ворохом прошлогодней прелой листвы. Миша хотел узнать, хотел стать ближе настолько, чтобы ему позволили дотронуться до тонких ниток, развязать узлы, чтобы ткань упала к чужим ногам, открыв полотно художника души сумрачного; и там, в завихрениях тумана, меж тонкой паутины ветвей кустарников и деревьев, можно заметить постоянно то ускользающую от взгляда, то трепещущую под лунными лучами тень пернатого оленя, дыхание которого несёт с собой сентябрьское разложение и тонкую тоску по несбыточному.
Как бы сильно юный ангел не хотел оголить чужую душу, открыть для себя то, что всегда было скрыто, долгие дни, после того, как его голос замолк, Миша пока что не позволит, смотря, как Лунатик петляет по извилистым тропам, ещё не поняв, что верного пути просто нет. Есть только один вход, и он отпирается изнутри. До него не добраться так просто: утонешь в болоте, отравят туманы; можно пройти лишь рука об руку, доверчиво касаясь кончиками пальцев чужой внутренней стороны ладони.
Миша не поднимает голову, испаряясь в своих мыслях, чувствуя, что новый день принесет им жаркое дыхание дракона и палящие лучи солнца, что иссушат только остывшую землю; почва станет хрупкой, разойдётся паутинками провалов, сплошных трещин. Ему не хочется опять жары, может быть, лишь ласкового тепла лета, прерываемого яростными грозами, влагой ливней и запахом чего-то прелого и яркого, как лучшая специя. Сухость и духота до крайности жаркого дня выматывает его, в воздухе пахнет смертью и почти огнём, которого мальчишка не боится — ненавидит. В корнях ещё долго этот запах не доберётся до них, как и ощущение застывшей влажной от жары шерсти и слезящихся глаз, в которые будто песок швырнули; их укрытие, их маленькое убежище от всего мира, иллюзорное и на самом деле никакое не, но если забиться в самый угол, попытавшись слиться с тьмой, разве тень не пожалеет и не укроет их своим пепельным крылом, как ещё юных клокочущих совят.
Улыбки разные: горькие, сладкие, нежные, острые, ядовитые и поддерживающие на плаву, раздувающие костры инквизиции, лаково укрощающие их; у Лунатика их много, и все разные, как ворох разноцветных бумажек, и каждая, может быть, в какой-то степени искренняя. Миша заявляет права, давно заявил, как только заметил чужое лицо на поляне, ещё незнакомое и неизученное, выбеленное лунными лучами и отголосками былых кошмаров, хранящее в глазах отражение неотступно следующих по пятам монстров. На него не действуют обманки, он, как те хищники из сказок, из двух яблок выберет то, что спрятано в коробке; вскрытие — искусство, и Миша когда-нибудь станет мастером, пока он лишь ступает на ступень «ученика», «новенького».
Его дикость, его отчужденность от племени тоже раздражала,будто он ненужный для картины пазл; Миша хотел быть необходимым, главным куском мозаики, выразительным штрихом оттенка киновари, тонкой нитью, что соединяет, но всё,что он умеет, — раз-ру-шать. И имя Новенький его раздражало до зубного скрежета, но прилепилось к нему несмываемым пятном, черной кровяной пиявкой, что должна была выкачать всю дурную кровь. Вот только он весь — дурь, и когда-нибудь это вскроется, как незаживающая кровящая рана.
— Так, — время сказок и легенд, Миша устремляет мерцающий скулящим болотным огнем взгляд в чужую морду,вслушиваясь и наблюдая, — всего существует пять племён... Ему не сложно запоминать, ему не сложно понимать и анализировать, строить свои теории в голове,чтобы потом с лёгким довольством их подтверждать. Пять племён, совет, особенности охоты и боя, всё направлено на то, чтобы как можно лучше изучить своих врагов, чтобы потом через кровь и крики добраться до желанной победы, трона из костей и шипов.
Как жаль, что колыбельную не спеть, не собрать по ниточкам прошлое, потерянное и оторванное; когда-нибудь Мише тоже придётся начать избавляться от своих слабостей. — Лучше спрашивай, — Миша щурит глаза, и серебро глаз расплывается, наливается свинцовой тяжестью.
Миша точно не знает, о чём он ещё может спросить, его мысли разбегаются во все стороны, но растерянность не отражается ни на его лице, ни в его глазах, разворачивая лишь полотно лёгкой задумчивости, что делает его черты глуше и мягче, будто он вот-вот готов испариться, забраться так глубоко в себя, что уже никогда не найдёт после этого дорогу обратно. В голове проползают некрасивые рыхлые обрывки: кто? когда? где? почему? — без четкого вопроса-ответа, которые обычно сплетаются в нём плотно — не расцепить. — Если знаешь, — начинает осторожно, его голос по-обычному мягок и акцентирован на проговаривании,но он всё равно рушит всё шипящими согласными и глухим аканьем, — расскажи про предводителей других племён. И про глашатаев с целителями. — лукаво щурит глаза,хотя ему и не нужен подобный жест — передоз, — а если не знаешь, то с кем у.. вас была последняя битва?
А если знаешь всё — расскажи всё Какой жадный, однако, ребёнок, странное существо, городской вендиго.
Миша шевелит в ожидании ушами, смотрит темными глазами — зрачок потопил радужку, делая его взгляд похожим на дула пистолетов.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
По мере приближения к безликой толпе соплеменников Блудичка все отчётливее ощущала собственную усталость. Черные полосы на теле малышки внезапно стали концентратом нематериальной тяжести, окольцевали предплечья, спину и бока, потянули к земле. Желтые глаза навыкате беспокойно ощупывали пространство, усеянное чужими хвостами и лапами внушительных размеров. Дитя петляло и перешагивало, дабы не задеть незнакомых существ, и дрожало, дрожало, как огонёк тёплой мерцающей свечки. Палевые шерстинки её топорщились во все стороны, посылая в рассветный полумрак трескучие искры.
Утомленная напряжением, повисшем в воздухе, и заразным, липким безумием, что гарцевало во взгляде каждого второго (первого?) Сумрачного, Блу не заметила, как сплошная стена из взрослых поредела. Вместо них перед крохой возникли резкоочерченные, яркие фигуры, причиняющие ей почти физически ощутимую боль своими подвижностью, страстью, опьянением. Определенно, Морошка и Кисточка были пьяны. От десятков взглядов, от царапин, исчерчивающих кожу так близко к артериям, от запаха крови, тяжелым аэрозолем развеянного по воздуху. Казалось, Блудичка уловила это острое и тянущее состояние каждого из борющихся посредством эмпатии, импульсивно, ненарочно, совсем как в день гибели Росянки — печальные и горькие думы матери. Эти события были так похожи! Иррациональный сплав из бушующего праздника жизни и холодной стальной хватки смерти.
Словно обожженная диковинным зрелищем, Блу отпрянула от поля брани, нырнула в спасительное море кошачих тел. Грубый танец соплеменников поселил в её маленькой голове невероятное количество вопросов, которые ударялись теперь о стенки черепа изнутри, мешая видеть и слышать. Неловкие движения Блудички неизбежно вели к кульминации её прогулки по лагерю. Шажок, шажок, ещё один, — и вот кроха спотыкается об узловатый корень могучего дуба, ухает в чернь подземелья и гаснет, как истлевшая лучинка. Всеобщее возбуждение осталось на поверхности, и по законам природы все происходящее с Блу было правильным:
увидевший жизнь в самом ярком и необузданном её проявлении должен был некоторое время полежать под землёй, там, где безраздельно правит смерть.
Усталая малышка покорилась. Свернувшись в тугой клубок, она накрыла гладким хвостом вытянутую мордочку, чтобы назойливые нити пробивающегося под корни света не прилипали к ресницам, и уснула. Разбудил её негромкий говор Лунатика да солнечные лучи, стройно лившийся хор которых разбивали узловатые корни.
—...всего существует пять племён.
Спросонья вытянув лапу, Блу нащупала свою вечную спутницу-шишку, с наслаждением покатала её по земле, ощущая, как ароматная чешуя впивается в нежные подушечки. Словно сквозь толщу воды до неё долетали слова соплеменника, оседали где-то в голове, запоминались. В приоткрывшихся змеиных глазах забрезжил интерес, ядовитой желтизной обливая сумрачное подземелье.
В силу возраста Блудичка не осознавала, что может обескуражить своим присутствием неохочих до чужого внимания котов. Когда Лунатик закончил рассказ, девчонка поднялась, зашуршав папоротником. Вероятно, бахромчатые зеленые листья растения, густо застилающие землю у самых корней, упрятали запах Блу, потому её сон никто и не прервал. Коротко опалив соплеменников нездоровой яркостью глаз, кроха торопливо выбралась на поверхность, как бы страшась, что её плоть придётся по вкусу смерти, орудующей на удушающей глубине. Шишка осталась в подземелье, ведь совсем скоро у Блудички появится новая чешуйчатая подружка.
– Сердце Сумрака –
хоть однажды осмелься уйти в никуда заблудиться у леса в чреве
хоть однажды осмелься уйти в никуда заблудиться у леса в чреве
Над лесом разгорается новый день, рожденный тихим дыханием ночи и слабым солнечным светом. Опять воздух становится душным, вязким, дышать им больно и почти неприятно, но под корнями дуба – царство прохлады, Лунатик бы остался тут жить, если бы мог. Пенек, несмотря на то, что должен был называться их домом, так сильно не манил. Дом, вообще понятие очень растяжимое. Олененок скорее будет считать своим домом мрачную лесную сень или простор болот, нежели густо заселенные ясли или пропахший старой, ржавой кровью пенек. Он, встав бок о бок с Мишей, отправил сам себя в моральное изгнание, и, полностью к нему готовый, молча смирился с любым возможным будущим. В груди Лунатика билось страстное сердце, но пока он был еще слишком мал, чтобы толково направить свою страсть в правильное русло и, есть вероятность, что наставник, который появится у мальчика в скором времени, уже тоже не сумеет это сделать. Сумрачный отравился бензиновыми парами, невидимым кольцом окружавшими бывшего одиночку, и отрава эта расползалась по телу медленно, как незаметный яд.
Зеленоватые глаза блестят в темноте, Лунатику немного лень разговаривать, ведь он все еще далеко не самое болтливое существо в племени. Были, конечно, и более замкнутые и более молчаливые, но он точно стоял с ними на одной линии, хотя никакой линии у таких интровертов быть и не могло. Но рядом с другом Лунатику дышалось легче и нежелание говорить скорее было рождено жарой и умиротворенностью, нежели какими-то природными данными.
Шевеление где-то в стороне заставляет мальчишку резко обернуться и прижать уши, но уже через секунду он расслабляется. Блудичка, пожалуй ее он совсем не ожидал тут увидеть, выбирается из своего потайного укрытия. На ней – запахи земли и дерева, она сплелась с ними так тесно, что почти перестала быть заметной. Лунатик, возможно, ни единым словом не обмолвился с этой девочкой за всю их жизнь, но эмоции она у него вызывала исключительно благодушные. Его не пугали ее глаза, они скорее завораживали, в них хотелось что-то рассмотреть, поймать за хвосты какие-то ускользающие таинственные отсветы, но делать такое было бы крайне бестактно, а сближаться Лунатик не умел и не был уверен, что им двоим это вообще нужно. Иногда он думал о ее судьбе, как она будет жить дальше и о чем она мечтает, но размышления оставались редкими и туманными, как и многие другие, что касались соплеменников.
Темный провожает Блудичку взглядом и еле слышно вздыхает. Если и говорить – то о своем племени, о его сказках, кровавыми бусами нанизанными на нити тьмы, что опутывают каждого рожденного в этом лагере кота. Чужаки – тема далеко не такая интересная, хотя для Миши, скорее всего, это было не так. С молоком матери он впитывал совершенно другие уроки, неведомые Лунатику, а вот то, что сумрачные котята узнавали из разговоров взрослых в яслях и из познавательных лекций, не просто ускользнуло от него, - оно не было ему доступно. И это не было грустно или плохо, это было естественно.
Болотный олененок косится на Мишу, стараясь рассмотреть в его глазах какие-то эмоции. Это занятие медленно становилось для Лунатика неким хобби, ведь ощутить, поймать, как кошмарное сновидение в ловец снов, хотя бы короткий отголосок чужого чувства у него почти не получалось. Все смешивалось и сумрачному казалось, что он слышит свои эмоции, ошибочно принимая их за Мишины.
Про битвы говорить хочется еще меньше, чем про чужие племена. Лунатик – не пацифист, он не лишен жестокости и относится к ней, в общем-то, спокойно. Но драки на границах… драки за территорию. Зачем? Неужели другим не понятно, что Сумрак все равно выйдет победителем? Так зачем же сотрясать воздух? Мальчишка лаконично игнорирует вопрос о битвах и негромко говорит: ‒ В других племенах такое же устройство, как у нас. Грозой правит Серая Звезда, Рекой – Ловец Звезд. У Неба, вроде бы, Восстание Звезд, или Звездное Восстание… как-то так. А после последнего Совета я узнал имя предводительницы Ветра… оно странное, - шевелит ушами, думая, почему Предки всем дали пафосные и красивые имена, а ветряной кошке – забавное, - Звездень она.
Хмыкает. Морок Звезд – лучшее имя из всех. Звучное, таинственное. Идеально подходит. Плюс ко всему передает атмосферу всего племени, впитывая в каждую свою букву запах хвои, тишину туманных низин и темные ночи. ‒ Как думаешь, - задумчиво и тихо, почти что шепотом, ‒ какие имена дадут нам на посвящении?
Дата: Закат, 28-Июн-2019, 14:49 | Сообщение # 2768
яркий костер, сумрачная инквизиция
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 1584
День и правда не приносит ничего кроме духоты и комка в горле от желания захлебнуться ледяной водой; хотя, если вспомнить, насколько капризный у мальчишки организм, то именно сейчас ему было максимально комфортно, пусть горячий воздух и сушил гортань. Миша без удовольствия вытягивает лапы, прижимаясь животом к холодной земле, мурашки табуном скользят по позвоночнику, становится прохладнее и легче, когда он склоняет голову к земле, вдыхая воздух, перемешанный с запахами сырой земли и высушенного мха, переплетенного с соками коры дуба и опахалом листьев; городской начинает постепенно привыкать, и новые оттенки запахов перестают быть для него чем-то новым, к которому нужно осторожно прислушиваться и пытаться распробовать.
Шебуршание за спиной заставляет почти вскочить на ноги, глаза темнеют, тело напряжено, и он всё ещё не растерял инстинктов бей-беги; Миша оглядывается, сталкиваясь с ядовито-желтыми глазами, интерес ошпаривает кипятком внутри, и он провожает яркую пятнистую фигурку взглядом, не зная, испуган он или разъеден любопытством. Городской пропускает реакцию Лунатика, а когда оборачивается, тот уже выглядит задумчивым и спокойным, разморенным жарой и собственными тающими мыслями, и почему-то хочется сразу прильнуть ближе, утопая боком в облачной мягкости.
Чужие имена горчат на кончике языка, как и любое другое лесное; Миша не думает, что имя Мороко, тягучее и скользкое, ему куда роднее, скорее внимание царапает слово восстание чем-то грязным, темным, знакомым, но он никак не может уцепиться за это ощущение, отдающее неистовым костром и горячим летучим пеплом, оседающим на плечи. — Как думаешь, — его отвлекают, заставив поднять голову и уцепиться прозрачными глазами за чужое задумчивое выражение; шепот проникает внутрь ядом и разрушает все его метания: — какие имена дадут нам на посвящении?
Не сказать, что эта тема не тревожила Мишу, скорее она была самой ярой в его голове и творила хаос, мельтеша и попискивая, словно крыса в клетке; мальчишка, сколько бы не думал, не мог подобрать себе ни одного имени, запинаясь на всех травинках, перышках и веточках. Все было ему чуждо, все выглядело на нём, как ярлык, фальшивая наклейка, и, как бы лесные не кривились на его имя, оно ему подходило куда больше, будь это Михаил или Миша; безликое, пустое, звучащее звоном расколовшегося хрустального бокала или весенней капелью, с примесью церковных голосов из хора, тянущих высокую «а».
Лунатик был другим, ждущим этого события с предвкушением лесного котенка, которое, как бы Миша не хотел, не мог призирать из-за чистого блеска чужих зрачков, скорее ему впору было жалеть себя, расклеивающегося, расползающегося по углам при мысли о том, что он окончательно потеряет то, что связывало его с прошлым. Хотя мальчишка и так мало что помнил, события после смерти сестры были предельно четкими и яркими, до — терялись во мраке его страхов и переживаний, скрытые где-то в глубине мозга, забитые и скованные. И у Миши не было ключа от замка.
Имя кололось и было расплывчатым. — Стоит ли гадать? — смешинки гарцуют в глазах, когда он полушутливо говорит об этом, а по собственному позвоночнику ползут скользкие ленты страха, — Хотя, может быть, если фантазия у предводителя за столько лун правления уже заканчивается, то он назовёт тебя Лунолапом или Лунным, а меня каким-нибудь летающим недоразумением, например, Воробьём или, мгм, Мо- —-тыльком,— -лью.
Пожимает плечами, невольно съеживаясь, будто ветер для него становится холодным и неприятным, принёсшим ледяное крошево, запутавшееся в шерсти. — Какое бы имя хотел ты? — зачарованно следит за чужими янтарными отсветами на дне зрачков, — и какое бы выбрал для меня?
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Лунатик смотрит вперед, все еще пребывая в состоянии задумчивости и расслабленности. Ему спокойно и он не хочет никуда бежать, даже на собственное посвящение. Он всегда такой – даже самое знаменательное событие вызывает раздражение и желание нахмуриться, когда приходит время на него идти. Но, стоит только олененку оказаться внутри происходящего, как любой негатив уходит и его затягивает в круговорот эмоций и мыслей, своих и чужих. Так бывало абсолютно со всем, с той разницей, что о посвящении в оруженосцы он иногда хотел думать.
Мальчишка смотрит на друга и ловит смешинки в его глазах. Не может не ответить тем же, улыбается тонко и коротко, почти неосознанно, просто радуется чужой улыбке и возможности ее повторить. Придвигается чуть ближе, точно тема, которую они обсуждают, принуждает его к такому действию.
-Лунный, - повторяет он, с сомнением глядя куда-то вверх, в темноту, - мне не очень нравится. Скучно как-то. Хотя луну я люблю, - и снова нервная улыбка, пробегающая тенью по губам.
Миша предполагает, что Морок может назвать его Воробьем или Молью, чем вызывает короткий смешок и легкое фырканье. -На воробья ты совсем не похож. Они крикливые и растрепанные, а ты – не такой, - если начало фразы звучало шутливо, то к ее концу голос приобретает некую серьезность. Остается надеяться, что ни Лунным ни Воробьем предводитель их не окрестит. А то получится неловко и полюбить новые, непривычные имена будет очень и очень сложно.
Лунатик смотрит сквозь темноту, выискивая острые светлые черты, таящие в себе какую-то совершенно непонятную ему опасность, манящие и пугающие, но пока – это только отголоски настоящего, отражение, блик на воде. Когда эти ощущения обретут свою силу, Лунатик лишится сна и будет тонуть к них, барахтаться, беспомощный и заранее проигравший.
-Не знаю, какое хотел бы для себя. Хочу, чтобы оно осталось необычным, как сейчас, - покусывает губу. Имя «Лунатик» действительно стало ему очень близко. Иногда мальчишке даже хотелось пообщаться поближе со своим крестным, который ему его подарил, но все лапы не доходили… - а ты для меня останешься Мишей. Ты же не против? – вряд ли можно отказать, когда на тебя смотрят такие глаза, пропитанные светом болотных огней и теплом летней ночи.
Дата: Рассвет, 01-Июл-2019, 05:17 | Сообщение # 2770
он из болотных огней, серебра и теней
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 2340
сердце сумрака
Морок ныряет в кружевную тень величественного дуба, чуть запрокидывает голову, чтобы добраться взглядом почти до самой верхушки, ритуальным ножом взрезающей индиговое небо, ночное, но будто бы все еще раскаленное палящим солнцем — и задержаться на пару мгновений там, где в изумрудных листьях скрыта дозорная ветвь. Воспоминание, как мятный леденец, ментолом можно почувствовать на языке, перекатывать его во рту, вновь и вновь пробуя на вкус, но каждый раз с легкой, безобидной, светлой горечью понимая, что ту зимнюю ночь никогда не пережить заново — снег, осыпавшийся перьями с ангельских крыл, закутавший лес в пушистую песцовую муфту, трепетная дрожь, сердце, вырывающееся из груди, робкое ощущение чужого тепла, обещание, ставшее ему — им — маяком в кроваво алом рокочущем море. Когда я встану на ветвь объявлений...
Он его спас тогда. Морок отчего-то понял это только сейчас, хотя всегда знал, что без Змееуста пропал бы, но именно тот разговор на ветви, обещание, данное друг другу, определило не только его цель и смысл, не только задало направление — он и без этого всегда мечтал о том же, о чем и его повелитель — оно вдохнуло в него уверенность и веру. Только вернувшийся из города, вырвавшийся из ада, еще не успевший склеить себя из запачканных, опороченных осколков и лоскутков — Кромешник в те дни скользил по лагерю бледной тенью, тихой, не знающей, как себя вести, нашедшей свой дом, но всё еще потерянной. Змеелапый был нужен Кромешнику, но нужен ли был Кромешник Змеелапому? Он не знал. Он не знал, он не был уверен, он терялся и путался, он захлебывался внутренней грязью, больше всего боясь запачкать свою святыню. Он бы не посмел, как когда-то Скрытный, позорно признавать «я не достоин», хотя его и мучило это, липкий и жирный шепот облизывал уши, но он не смел — он знал, что сможет стать достойным вопреки всему, он прорвется, дыша огнем и дымом, он докажет, если только он позволит ему быть рядом. Только дай мне шанс.
И он дал.
Протянул руку сквозь удушливую тьму, стиснув тонкую ладонь грубо и властно — иначе никогда не умел. Он не обратил внимание на худое и слабое тело, всё в ссадинах и шрамах, на проскальзывающий иногда затравленный, отчего-то виноватый взгляд — он поверил в преданный блеск глаз и дрожащий горячий шепот. Он поверил в него именно тогда, когда Кромешник больше всего нуждался в этом. Тогда, когда не верил никто другой, видя лишь измученного и выцветшего мальчишку.
Поверил в него так же, как однажды маленький Княжик поверил в маленького полукровку Тома.
Морок, на несколько мгновений затерявшись в состоянии, близкому ко сну наяву, запутавшись в тумане прошлого, не прекращает движения — ступает легко и бесшумно, взбираясь на корни, и останавливается, касаясь лапой морщинистой коры дуба, чтобы по привычке забраться наверх, оставляя глашатая на законном месте внизу, но вдруг замирает вот так вот, спиной к Змееусту, медля.
Тис его сейчас, наверно, готов по башке стукнуть, такого заторможенного. Но Морок ничего не может с собой поделать, со своей проклятой сентиментальностью, которую не удалось выжечь даже тысячью инфернальных костров. Он разворачивается лицом к глашатаю, с кусочком души обнажившимся, как бледная кожа плеча, с которого соскользнул нежный шелк. Откидывается назад, вжимаясь лопатками и затылком в шероховатый ствол дерева, тихо вдыхая смолистый и сухой воздух.
— Встань сегодня на ветвь вместе со мной, — у него голос тих и серьезен, но сумрачный будто просыпается спустя мгновение, разрезая губы тонкой и острой полуулыбкой, впуская в горькую хвою глаз ворох хмельных искорок. Чуть склоняет голову набок, уязвимо обнажая шею, и тянется передними лапами к чужим плечам, точно цепкий вьющийся плющ, в почти детско-капризном жесте — ну обними-и-и меня уже, — и добавляет уже более игриво, но все так же тихо, как бы по секрету, — Сам проведешь посвящения, ну или бо́льшую их часть. А то мне надоело.
Король устал, король не хочет делать дела, король хочет на ручки. На самом деле, конечно, ему попросту надоело, что Змееуст, как и подобает глашатаю, всегда где-то там, внизу, далеко. Хочется, как в тот их самый первый раз на ветви объявлений — вместе, плечом к плечу. Как в юношеском обещании.
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Дата: Рассвет, 01-Июл-2019, 15:27 | Сообщение # 2771
из сумрака севера и железной мглы
Группа: Стражники
Сообщений: 2542
главная поляна
Морок Звезд подходит ближе и вместе с ним Тис продолжает движение в сторону главного дерева.
— Забирай, давно пора проверить, на что они все способны. — Змееуст остро скалится, внутренне уже решивший, что произойдет, и оттого разрешение ему уже, казалось, совершенно не нужно — оно приятно обжигает слух очередным напоминанием о формальной расстановке сил, которую ему все сильнее хочется снова немного нарушить. Тис, займись — подобные слова всегда развязывают лапы лучше всего, будто срывают ограничитель, сдерживающий властные порывы в обычной жизни. Конечно, не до конца, но его в принципе сложно сдержать, и, наверное, сдержать его так, чтобы не прорвалось ни капли внутренней ярости и жестокого черного пламени бездны, сможет только сама смерть.
Ему нравится этот азарт, с которым можно кому-нибудь воспротивиться — или обнаглеть. Но с возрастом и опытом, сменив много господ, держащих поводок — наставника, отца, Темнозвезда, и вот, придя к Мороку — он научился все же чуть лучше, чем раньше, в безрассудной юности чувствовать, когда можно дернуть за него, не распоров себе горло натяжением. В первую очередь Тис остается оружием племени, и в руках Морока Звезд оно лежит лучше всего, оживает, как в легендах закаленные кровью и пламенем мечи помогали воинам проходить страшные сражения, выходя из них победителями.
С мимолетной снисходительностью он смотрит на своего предводителя, останавливаясь рядом, когда тот, видимо, придается воспоминаниям. Снисходительность уступает место мрачному напряжению, когда его предводитель прижимается к дереву, медля.
— Встань сегодня на ветвь вместе со мной, — он ошарашен. Его забавная игра заходит слишком далеко — и он вновь забывается, так и не научившись четко определять, где его юный Кромешник, а где его предводитель, не способный слить их в единое целое и сейчас... Не будь Морок так вызывающе красив, явно нарываясь, он бы был удивлен достаточно, чтобы не сдвинуться с места. Но Морок красив, Морок будто бы застывает в ожидании, принимая позу, которая как никогда удобна для того, чтобы зажать его наконец. Прямо здесь.
— Сам проведешь посвящения, ну или бо́льшую их часть. А то мне надоело.
Капризный шальной император.
Змееуст понимает: его мысль, детская, тупая, "так можно?" — совершенно не свойственна данной ситуации и не должна существовать. Можно. Им все можно — неожиданно приходит очередное яркое осознание, в этот раз почему-то вызывающее внутри странное, немного давящее чувство. Ему хочется смеяться в такт этому чувству, и он уверен, это и есть смех, тщательно сдерживаемый, не смеющий прорваться наружу, чтобы не обжечься пламенем бездны, так же спрятанным глубоко внутри и затмевающем все остальное.
Змееуст одним легким, слитным движением оказывается близко, вплотную к предводителю, вжимая его в главное дерево, к которому он так опрометчиво и демонстративно беззащитно прилип, лапой упираясь в темный ствол рядом с его головой, впиваясь острыми когтями в кору — вместо нежной шеи — так, что она вот-вот с характерным хрустом разломится и слетит крошкой опилок на землю и на светлую шерсть предводителя. И весело, опасно скалится, выдыхая с Мороком один и тот же теплый воздух, приближаясь к нему. И черное пламя буквально поглощает его, затмевая разум — разгорается жарко, ярко, заполоняя своей чернотой всю беззвездно-ночную радужку и поглощая, жадно проглатывая яркие искры, так, что ни одной не прорваться наружу. Не то, чтобы его пьянит неожиданная власть и вновь открывшиеся перспективы, это своевольное, дерзкое поведение, которое они оба могут вновь себе и друг другу позволить, скорее, его пьянит шальное, невнятное чувство — Змееуст, смотря прямо в так же горящие, какие-то хмельные, как никогда яркие глаза Морока, и понимает, что просто послал бы к чертям все остальное, и что ему, в общем-то, абсолютно плевать, на ветке, под веткой, в черничнике или ученической палатке, а может, даже в пеньке, если есть возможность прижать Морока к чему-нибудь — и обязательно к себе. И это ощущение резкой смены приоритетов — точнее, ее осознания — такое дикое и, возможно, даже безумное, непозволительно безумное для карающего меча и одновременно палача, беспристрастного, по-своему справедливого. И на фоне будто бы еще одно понимание, что не обязательно дерзить и наглеть, чтобы получить что-то — оно и так твое.
— Рядом со мной тебе никогда не надоест, — тихо рычит, припоминая, что там сказал Морок, смещая все-таки лапу с коры вниз, на его плечо и шею, все так же болезненно мягко и осторожно проводя по ним острыми когтями. Отрывается от глаз предводителя, вытягивая шею, тоже опасно безрассудно подставляя ее буквально под клыки, и шепчет на ухо, под конец болезненно прикусывая его и сразу неожиданно осторожно зализывая рану, сам от себя не ожидая такой почти виноватой нежности, от которой хочется еще громче смеяться и еще пуще бушевать, но это уже... не на корнях.
Нехотя, очень медленно, с мрачной усмешкой, Змееуст отстранился от Морока, отходя на пару шагов и выгибая бровь, выразительно кивая на ветвь. Будто бы ничего не было. С — значит самоконтроль. трололололо лололо лололо трололололооо — Так ты идешь? Или будешь тут стоять до листопада? — хрипло, но вполне уверенно говорит, довольно ухмыляясь. — И я встану на ветвь сразу за тобой.
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
Дата: Рассвет, 01-Июл-2019, 17:01 | Сообщение # 2772
ноmкu веpескa, немного мёда и веmpов ☼
Группа: Хранители
Сообщений: 1930
» сердце сумрака «
- 9/15 -
- У-у-у, - изо рта юнца вырывается гулкое мычание. О таком даже он подумать не смел. Ему казалось, что предводитель и глашатай берут себе самых талантливых котят, потенциал которых был виден с самого рождения. Конечно, Сплюшка не был самым обычным, но и одарённым не выглядел. - Мечтать не вредно, - по-дружески подталкивает его в плечо и продолжает их шествие. Кто мог быть наставником для Лягушонка, котёнок даже представить не мог. Единственное, что ему оставалось, - это надеяться на лучшее.
Мягкая поступь, достаточно тихая. Уже в пути котёнок старался идти тише, хотел научиться этому и продемонстрировать своему учителю. Коготки впивались в землю от напряжения, разрыхляя еёё, оставляя следы, обозначающие его ближайшее присутствие. Котёнок останавливается на том самом месте, где не так давно наблюдал за битвой двух оруженосцев.
- Как тебе это место? - вопросительный взгляд и добренькая улыбочка. А в голове всё ещё их драка с Врунишкой. Ну ничего, в следующий раз он ему покажет! И как же это всё же забавно: двое обиженных нашли друг друга и мечтают только о том, как показать свою силу обидчикам. Ну что же, братья. Даже не верится, что уже завершилась ночь и небо должно было светлеть. Вот только котёнок не собирался глязеть на рассвет. Скорей бы посвящение! Скорей бы новая жизнь!
⠀⠀⠀⠀бσяρышнuк ▿ nяmнα∂ųаmь ▿ ųелumель веmρα ⠀ ⠀я nσнял сσль землu u nρuнuмαю в себе mьму ⠀⠀u nρелσмляю свеm ραз зα ραзом ⠀⠀⠀u еслu мне nρuкαзывαюm звёз∂ы – я σmкαзывαю ⠀
⠀⠀⠀⠀бσяρышнuк ▿ nяmнα∂ųаmь ▿ ųелumель веmρα ⠀ ⠀я nσнял сσль землu u nρuнuмαю в себе mьму ⠀⠀u nρелσмляю свеm ραз зα ραзом ⠀⠀⠀u еслu мне nρuкαзывαюm звёз∂ы – я σmкαзывαю ⠀
Дата: Рассвет, 01-Июл-2019, 19:17 | Сообщение # 2773
яркий костер, сумрачная инквизиция
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 1584
Свет перекрывает тень, пробивается молочной газовой вуалью; свежий воздух сменяется нотками пряной жары, которая сушит тела уже который день безостановочно, распаляя из сушеного внутри вереска трещащий костёр — забивающий гортань горький дым и аромат благородного светлого пепла. Это не было напоминанием о городе с его горчащей гарью, что все еще не отлипла от мальчишки, сколько бы дней ни прошло, и едким маслянистым бензином, радугой расплывшимся в грязной серой луже, жаркое солнце наполняло лес запахом свежей травы, прогретой смолы и земли, что мягко кутал плечи, заставляя зевать после влажной ночи, приносящей облегчение. Миша ненарочно расслабился, почти склонив голову к чужому плечу, чтобы мягко прижаться светлой щекой и окунуться в светлую полупрозрачную дрёму, но он не мог себе позволить подобное, заинтересованный разговором ровно настолько, чтобы внимательными блестящими глазами скользить по чужому расслабленному выражению. Провалиться в пружинистый сон ему хотелось лишь для того, чтобы больше не размышлять и не думать, хотя мальчишка знал, что и там его будут догонять смутные образы: неясные тени, блеск чужих глаз, кривая ухмылка, запах крови и сожженной плоти, — он этого одновременно боялся и жаждал, пытаясь каждый раз копнуть глубже, добраться до прошлого.
Что ж он и не сомневался, что Лунатику тоже придётся не по вкусу имя, которое первое рождается, самоё лёгкое, самое примитивное; может, сумрачный оленёнок и стремился к стабильности, но его сущность была собрана из осколков хаоса, взрыва далёких звёзд — родня мишиных частичек души, что так и не сложились в целую картину. Миша мятежно улыбается, пряча глаза, не столь заметно, но так, чтобы не было видно мелькнувшего (взаимо)понимания. Он — древнее нечто, Лунатик — блуждающий во тьме путник; ни один не догонит другого, не понимающие, что бродят вокруг, отделённые друг от друга барьером непоняток и разного происхождения, но столь искренне тянущиеся друг к другу. Оборванец и увенчанный лунными лучами принц, как иронично складывается судьба — остаётся только пробиваться вперёд, зная, что обратного пути нет, тропа обвалилась в тот момент, когда он в одиночестве пересёк границу.
— ..ты для меня останешься Мишей. Ты же не против? — Миша вдруг становится серьезным, улыбка меркнет, но после опять возвращается, будто и не было этого секундного замешательства. Ми-ша — было единственным, что когда-либо принадлежало ему по-настоящему, и мальчишка вовсе не понимал, зачем племенные сменяют имена, когда можно оставить одно на всю жизнь, а не путаться в чужих переплетениях цепей и смыслов.
И порог понимания казался ему намного более высоким, чтобы его так просто преодолеть, да и вряд ли он когда-нибудь сможет это сделать по-настоящему. Самый сложный прыжок можно облегчить, если подставить батут и закрепить на поясе страховку, Лунатик неосознанно подставил плечо покачивающемуся ребёнку, которого выбросили в совершенно чужой мир, как какого-то попаданца, приставив только такого же ребёнка, что никак не мог бы вскрыть все незажившие раны сумрака, выпустить тьму, объяснить; задавать вопросы — благое дело, когда ты знаешь, что хочешь узнать, а не ходишь в потёмках, ломая пальцы о кривые углы. Миша обладал большей неустойчивостью, чем любой из этого племени, потому боялся за каждый свой шаг, но иногда срывался в совершенно неожиданные поступки, будто забывался.
Ему не хватало осторожности, поэтому он уже успел упасть. — Не против, — получается глухо, но зато мягко, хотя его голос всегда скользит шелком меж пальцев, а если прикоснуться подушечками — чистый бархат.
Миша уже собирается двигаться к выходу, но застывает, различив шаги, ветер приносит знакомый запах — горчащая хвоя и вместе с ней привкус сладкого дурмана, что раньше проскальзывал лишь нитью, сейчас же — целой прядью. Настоящий-прошлый бродяжка застывает изваянием, располагаясь так, чтобы видеть кусок поляны через расщелину; губы кривятся тонкой придирчивой нитью, плечи каменеют, горло сжимает тонкая леска, которая уже один раз столь же плотно подобралась к его гортани. Миша вовсе не хотел прятаться, но почему-то совершенно бесшумно отступает назад, вглубь маленькой и тесной пещерки, может, его толкают на это вспышки эмоций, что болью оседают в затылочной части головы, а, может, он просто неосознанно следует тому инстинкту, который город в нём взрастил.
До них долетают только обрывки слов, но Миша и не прислушивается, лишь задумчивыми прозрачными глазами цепляясь за разветвления тьмы на серебре шерсти, интерес в нём вспыхивает и угасает. Чужой, совершенно незнакомый запах касается нёба вспышкой ядрёной тьмы и слезоточивого газа, переплетаясь с обманчивой мягкостью хвои, мальчишке хватает уверенности и то ли смелости, то ли глупости, чтобы, почуяв опасность, не отвести глаза, а лишь крепче затянуть удавку, уставившись на чужой точеный профиль.
Фигуры меняются как-то слишком быстро, и Миша довольно шумно выдыхает, смотря, как Морока Звёзд, острого и пугающего, некто прижал к шершавой коре, склоняя голову столь близко, что мальчишка невольно отводит взгляд, уголки губ дёргаются, будто он пробует выдавить из себя хоть что-то, чтобы заглушить недоумение, растерянность и охладить внезапно вспыхнувшие уши. У него в голове стучит: так можно? — и он невольно переводит взгляд на Лунатика, какой-то совсем оценивающий, как у ребёнка, впервые увидящего конфету.
Так можно? — Миша вообще не разбирался в таких вопросах, он никогда не задавал вопросов про любовь, приняв её как что-то, что должно непременно упасть в руки и никак иначе. Это было тем, что было у всех и всегда, такой же пункт в жизни, как рождение или смерть, неизбежное и непримиримое. Но теперь у него, кажется, стал рушиться мир, и любовь приобрела совсем пугающие краски, врезавшись в него на полном ходу и обдав насмешливым холодом ясных мыслей. Вязкая слюна — удушье.
Мать никогда не говорила о таком, говорила о любви между ней и отцом, рассказывала сказки про любовь, в которых всегда были Кай и Герда, принцесса и принц, но никогда не было двух королей; Мишу не волновал этот вопрос, принцесса ему не была нужна, потому что он был драконом, что не желал гибнуть от рук сияющего на солнце златовласого принца, — каков бред. Был ли нужен принц? Или колдун?
Теперь выходить казалось совсем неправильным поступком, поэтому Миша, склонив голову на плечо, прижался к выпирающему корню, перенося вес на одну сторону. Горящие уши — не смущение, но что-то близкое; если предводитель лезет вверх — будет посвящение, это бродяжка понял сам, но для него это событие означало нечто более темное и пронизанное унынием, чем для остальных, хотя интерес яркими вспышками иногда мелькал в твердом, сгустившемся взгляде ребёнка. Миша невольно сделал ещё шаг назад, отлипнув от стены, чтобы точно упрятаться за покров тени, упорно скрывая взгляд за прикрытыми светлыми веками.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Дата: Рассвет, 01-Июл-2019, 22:12 | Сообщение # 2774
он из болотных огней, серебра и теней
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 2340
Им всё можно.
Морок готов смеяться заливисто и безумно в лицо традициям, общепринятым нормам, сжимать до крови в ладонях свой терновый венец и игриво звеня цепями, попирая то, что пахнет затхлостью и пылью, вскидывая вверх, к небесам, с вызовом горящее алое знамя. Рядом с ним можно менять мир, переделывать под себя, ломать и укрощать. Рядом с ним — окрыляющий ветер свободы и самые крепкие оковы. Можно всё — и не важно, будь это прихоть встать на предводительскую ветвь вместе, или перевернуть вверх дном весь лес, окропив горячим и соленым. Пусть против встанет вся божья рать — он сломает их горящие стрелы и белые мягкие крылья. Пусть руки будут в крови империй — он слижет её, и все равно будет чувствовать вечный голод. Звёздной стружкой будут лететь стальные искры.
Этот союз — летальный, как вскипающее жерло вулкана, выплевывающее горячий пепел и снопы багряных всполохов, затмевающих звёзды.
Когда Змееуст подается ближе, ощущение такое, что накрывает темной, пламенной волной океанского прибоя, больная соль жжет легкие и губы — и сумрачный может дышать теперь только его вдохами и выдохами, их общей тьмой, тихо и жадно, рискуя задохнуться, почти ловя своей улыбкой роковой, лихой, грозно-веселый оскал, от которого пьяно сводит внутренности. Он смотрит жадно, голодно, упоенно, впутывается колдовской хвоей в аспидно-смоляную, бессолнечную черноту чужих глаз, ощущая жуткую и манящую бесконечность космоса в них, пропуская меж своих когтей темно-серую шерсть на его загривке, чуть царапая спину и лопатки — чтобы прижимать еще ближе к себе, чтобы сердцем к сердцу, ближе, ближе, чтобы чувствовать ритм.
— Рядом со мной тебе никогда не надоест.
Это правда.
Сумрачный прикрывает дурманные, разгоревшиеся глаза, вместо ответа только смазано, прерывисто вздыхая, расплавляясь восковой свечой под прикосновениями и горячим дыханием, болезненной лаской, и кажется, что всё тело превращается в оголённый нерв, сгусток электрических разрядов и волны мурашек. Змееуст медленно отстраняется — ощущается так, будто от тела отрывают законно принадлежащую ему часть — Морок почти успешно давит разочарованный полу вздох полу стон, поднимая затуманенный взгляд.
— Так ты идешь? Или будешь тут стоять до листопада?
А-а?
Глашатай, конечно, гений самоконтроля, но вот Кромешник не может так сразу придти в себя, и он даже немного завидует этой непринужденной легкости, с которой держится сумрачный, и эта еще его самодовольная ухмылочка... Бес проклятый.
— И я встану на ветвь сразу за тобой.
Но обожаемый.
Морок облизывает губы и хмыкает, стряхивая с плеча мелкие кусочки коры и приглаживая растрепавшуюся шерсть — всего помял — пользуясь моментом, чтобы вернуться обратно на землю. Мир, до того весь куда-то пропавший, растаявший и неважный, возвращается в его жизнь мельтешением шкур соплеменников неподалеку да гулом голосов. Кто-то наверняка мог их увидеть, но когда Мороку было не наплевать на это?.. Если раньше еще кто-то и мог позволить себе бросать за его спиной презрительное «змееустова подстилка», то даже эти времена уже давно прошли.
— А вот и пойду, — сумрачный впивается когтями в дуб, оборачиваясь через плечо и, как какой-нибудь вредный озорной школьник, показывает глашатаю кончик языка, сразу же подтягиваясь выше и вскоре оказываясь на широкой ветви, испещренной следами когтей — и его собственных, и всех тех, кто стоял здесь до него.
Новопосвященных сегодня будет очень много... Хорошо, что Морок решил разделить это собрание со своим глашатаем — одному оглашать все эти церемонии попросту утомительно, хоть предводитель уже и развил в себе выносливость.
А рассветные сумерки вьются нежно-голубыми тенями по земле, туманной прохладой, которая растает столь быстро с восстанием солнца — Морок щурится, на мгновение недовольно поджимая губы, ведь с временем посвящений они запоздали. Но впереди слишком много больших планов, чтобы откладывать посвящения со дня на день.
Сумрачный дожидается, пока позади сгустком мрака окажется Змееуст, и только после этого выступает вперед, делая глубокий вдох, и его голос серебристо прокатывается по всему лагерю, притягивая к себе все тени:
— Пусть все коты, что движутся бесшумно и видят сквозь тени, явятся к Дереву Объявлений на общее собрание племени!
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Дата: Рассвет, 01-Июл-2019, 23:18 | Сообщение # 2775
теневой экономист
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 624
---сердце---
Он не трусит и не бежит к дереву - крадется, будто опасный сумрачный хищник на тропе войны. Он пытается и правда двигаться бесшумно и усиленно таращит глаза, видимо, прибавляя бесшумности. Хвост стоит трубой, а лапы неуклюже дрожат через шаг - цена ошибки для Плетенка слишком высока. Он видит корни древа, что приближаются постепенно к нему и тормозит там, откуда наблюдал казнь.
Котов еще немного, он один из первых. Краем глаза ловит Лягушонка и Сплюшку, но не особо откликается - они заняты беседой, да и ему особо не доводилось с ними играть. Однако ж, его настораживает, что они тут первые - неужто их сегодня убьют? В его голове сегодняшнее убийство - незыблемо и мягкий детский мозг уже примирился с этим фактом. Плет только переживает, можно ли ему посмотреть - он не уверен, что видит сквозь тени. В связи с этим ребенок садится перед ближайшими кустами и настороженно, неотрывно смотрит перед собой. Глаза быстро становятся сухими и слезятся, но мальчишка не сдается и не моргает. Он не знает, что должен увидеть сквозь тени, но раз Морок Звезд сказал, значит - надо увидеть.
Вниз 
