Незаметно подкадывается сезон Юных Листьев, пробуждая лесную природу и прибавляя жителям новых хлопот.
С Изнанки возвращаются Грозовой воин Мрачногрив и Ветряной Хмелюшек, а также Речные Ветреный и Горный Перевал.
Горечь Звёзд и Шиповник проводят собрание на Главной Поляне, где обсуждается вопрос с нападением Изнанки. По окончанию собрания верхушки призывают воителей выступить на Остров Советов и дать отпор общему врагу.
Также происходят посвящения.
В племени Теней Зарница становиться воительницей Зарево; Таинственная, Сычушка, Песнь и Молниелап получают новых наставников — Ягеля, Полымя, Зайца и Синицу. Искалеченный Можжевельник переходит в статус Старейшины.
В племени Ветра Стая и Сладянка становятся ученицами Стаей Птиц и Усладой, а их наставниками — Стриж и Лечащий. Хмелюшек, не помнящий своего имени, принят обратно в племя под именем Зеркальный.
Новая предводительница Речного племени Танец в компании Нивяника посещает Лунное Озеро, где пока не получает дара девяти жизней, но становится Звёздный Пляс.
Воители четырёх племён прибывают на Остров Советов и вступают в бой с Изнанкой, где принимают первый удар.
Обновлено: 31.03.24
Погода в игре
Рассвет сверкает чистым золотом. За прошлую ночь облака стали реже, оголяя ясное небо. Снег стремительно тает под лучами тёплого солнца, оставляя после бывалых сугробов лужи. На оголившейся земле белеют подснежники, где-то пестрят золотые цветочки. В остальном всё ещё коричневая, редко-зелёная трава. Тонкие куски нерастаявшего льда виднеются где-то посередине озера, все остальные водоёмы и реки уже полностью освободились от зимнего заточения. Они несильно выходят из берегов к концу дня. Закат пылает ярким пламенем, а ночь радует чистым звёздным небом.
Температура: утром +5, днем +11, ночью держится +7.
Сила ветра: отсутствует до заката, после дует мягкий южный ветерок
Охота: высокая вероятность успешной охоты весь день
Травы: продолжается период сокодвижения; на голых участках земли появляются низкие жёлтые шапочки мать-и-мачехи
Образовался глубокий и опасный разлом в земле: он начинается примерно от входа в лагерь и идет до дерева объявлений. Палатки не разрушены, но есть риск падения дерева объявлений на поляну. Разлом перепрыгнуть возможно, но котятам, старикам и больным это не под силу — лучше обходить.
г л а в н а я · п о л я н а
Вечный полумрак, причудливая игра света и тени, легкая вуаль тумана, хвойный дурман. Говорят, что племя Теней — Тёмное Сердце Леса, и здесь, в самом центре сумрачного лагеря, оно бьется особенно жарко. Чужакам здесь будет неуютно, холодно и слишком темно: колючая ежевика окольцовывает надежной стеной вершины оврага, вековые сосны-великаны пронзают острыми верхушками небеса, заслоняя их пушистыми ветвями, а поваленное дерево отбрасывает на поляну темную тень, заботливо укрывая сумрачных от солнца, дождя и снега. С каждым вдохом легкие пропитываются истинно сумрачным ароматом: терпкой, благородной хвоей, теплым запахом солнечной смолы и тонкой ноткой густой болотной влаги. Здесь кипит таинственная, бурная жизнь племени, отсюда можно попасть в любую точку лагеря: вы можете увидеть и расположившиеся вдоль стен оврага надежные палатки, и могучий дуб, возвышающийся в противоположной от входа стороне, с которого главы племени сообщают важные новости, и тонкий ручеек с чистой водой, где можно утолить свою жажду. Густые заросли древнего папоротника услужливо приглашают отдохнуть в своей тени, неподалеку находится склад, где сумрачные хранят добычу, но самое время поближе рассмотреть всё то, что таит в себе сумрачный овраг.
в х о д/в ы х о д · и з · л а г е р я
Вход в лагерь трудно найти тому, кто не знает, где он находится: его надежно скрывают малахитовые ветви елей и сосен, и только тонкая тропинка из следов и сгущающихся запахов приводит вас к сумрачному дому. Первое, с чем сталкивается каждый, кто подходит близко к лагерю — неприступные заросли кустарников. С трудом можно заметить небольшой просвет меж ними, и тогда вы ступаете на узкую тропинку над глубоким рвом, окольцовывающим лагерь. На его дне хищно поблескивают опасные осколки и колючки, выступают острые колышки, которые, к тому же, воткнуты и по краям рва — падение грозит если не смертью, то серьезными ранами, но сумрачные давно научились без труда преодолевать это препятствие. После тропинки вы попадаете в прикрытую ежевичными плетями пещерку в корнях дерева, которое перекинуто через овраг. Корни все еще в земле, и именно за счет них дерево все еще живое. Пещерка в корнях выходит в туннель внутри дуба, а он в свою очередь заканчивается дуплом, выходящим вниз. Когда дерево стояло вертикально, это было просто глубоким дуплом с выходом у корней, а теперь Сумрачные коты оборудовали туннель под вход и выход из лагеря. Из-за того, что дупло-выход находится достаточно высоко от дна оврага, сумрачные котята даже при особом желании не смогут самостоятельно покинуть лагерь, пока не подрастут достаточно.
с к л а д
Если перейти через ручеек, что пересекает главную поляну почти пополам, можно попасть не только к дереву объявлений, зоне отдыха и целительской, но и к складу, где хранятся добыча и различные нужные для лагеря вещи. Находится он... Под землей. Тоннель вниз прикрывает небольшой навес, что защищает его от снега и дождя, не позволяя полностью залить склад, хоть и приходиться зимой часто раскалывать лёд, чтобы не поскользнуться. Мягкий изгиб тоннеля ведёт нас в небольшую пещерку, что пустует, но ведёт дальше в два других туннеля, заканчивающимися основными помещениями. Первый проход — левый — оканчивается небольшим, но очень холодным хранилищем дичи, а пол обвит тонким слоем мха. Это все позволяет дичи храниться дольше. Второй туннель — правый — оканчивается сухой и достаточно большой пещеркой, в которой хранятся пласты мха, всякого рода приспособления для работ по лагерю — камни, ветки, плети, лозы. Склад был построен умелыми лапами наших воителей и оруженосцев после пожара, что случился на территории племени, и приспособлен под хранилище.
Внимание! В оффтопике нужно указывать не только название принесенной/съеденной дичи, но и ее размер (маленькая, стандарт, большая)! Если размер дичи не указан, то она автоматически определяется маленькой.
[cut noguest=Списки]Список дичи:
- ничево тут нетъ
Протухшая/испорченная дичь:
Список остальных материалов:
- 4 пласта мха
Последний учтенный пост — #5194
в зимнее время года срок годности составляет три реальных недели в весенне-осенний период - две реальных недели в летний период - одна реальная неделя.
за вынос протухшей дичи вы получите галочку в системе патрулей.[/cut]
п е н ё к
На первый взгляд пенек не представляет из себя ничего особенного. Старый, но крепкий, не трухлявый, сзади обвит колючими ветвями боярышника. В его корнях зияет тёмная дыра, которая ведёт в тёмную тесную пещерку. Однако вокруг этого места сам воздух будто бы гуще, душнее и холоднее, отчего по коже невольно пробегают колючие мурашки. Пенёк — это тюрьма. В нем содержатся пленные, отбывающие наказание, а снаружи проводятся казни и порки ежевичной плетью. Само оружие хранится под кустом боярышника, что растет рядом. Если внутри кто-то есть, у входа обязательно стоит внимательный конвоир и охраняет "тюрьму". Кроме того, здесь же временно живут те, кто принят в племя на испытательный срок.
п о г а н о е · м е с т о
Гуляя по главной поляне и проходя недалеко от пенька, можно заметить укрытое растительностью отверстие в стене оврага. Оно приведет вас в не самое приятное, далеко не благоухающее, но необходимое для функционирования лагеря место. Пройдя через небольшой туннель, вы попадаете в расширенную часть рва, того самого, что расположен вокруг лагеря. Ближе к стене лежат все те же осколки, а вот остальное пространство и есть поганое место. Видите в разных местах лежат тонкие пласты коры? Под ними компостные ямы. Вещь вполне удобная, но весьма неприятная, особенно если вы пленник и в наказание вас туда посадили. Впрочем, сажают в них не только пленников, но и самих провинившихся сумрачных. Еще эти ямы заставляют выгребать, копать поглубже, погружают туда только голову... Применений им масса, ибо сумрачная фантазия безгранична, так что "биологические отходы" сумрачных не пропадают напрасно. Есть яма, что побольше остальных — сюда выкидывают старые подстилки, протухшую еду и прочий мусор. Благодаря тому, что поганое место находится фактически за лагерем, на главной поляне не витает каких-либо неприятных запахов — сумрачные основательно подходят к вопросам чистоты, и продуманное устройство отходных мест тому подтверждение.
Дата: Рассвет, 11-Дек-2017, 15:33 | Сообщение # 1741
лишь лисьей усмешки тень по губам скользит
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 867
Они оба сидят, ведут беседу и следят за всеми и вся. Происходящее на поляне действительно интересно, почти грешно пропустить даже малую, незначительную реплику. Высверк полностью обращен в слух, его взгляд постоянно рассеяно блуждает по собеседнику, словно кот периодически забывает, что перед ним кто-то находиться. Со стороны, пожалуй, выглядит такое странно. Он медленно улыбается, чувствуя, как разрывается сердце от рыданий где-то сбоку. Уйти сейчас - почти преступление, и юнец силой воли удерживает себя на месте. И он ощущает, что не один такой. Меднолапый сейчас - само его отражение. И Высверк понимает, что тому тоже отчаянно не хочется слышать чужой плач. Впрочем, тут же одергивает себя он, кому это будет в радость? Для такого индивидуума можно ввести отдельный вил извращения.
Оруженосец выглядит странно. Что-то в его образе не дает воителю покоя, и тот вновь окидывает того растерянным взглядом. Что. Не. Так. Шерсть на загривке невольно начинает шевелиться. Высверк хмуриться на мгновение и едва удерживается от рвущегося "ты в норме?". В светлом взоре мальчишки мелькает что-то до боли знакомое, и кот теряется на пару мгновений. Страх. Легкая тень страха чуть затмевает чужой взгляд. Кот ощущает невольный холодок, пробежавшийся по телу. С губ срывается негромкое "оу", и Высверк затихает на пару мгновений, глубоко вздыхая.
Страшно было всем.
Он смотрит чуть насмешливо, чуть легкомысленно - все в нем выражает максимальное спокойствие. И, пожалуй, лишь едва заметный лихорадочный блеск выдает его с головой.
Меднолапый усмехается, и Высверк невольно тут же копирует его гримасу. На его морде это отражается жалким оскалом, но кот быстро сменяет это выражение привычной легкой улыбкой. Все в порядке. Ученику еще нет и девяти лун, а он уже весь покрыт шрамами. Мелкие и не очень, они испещряют его тело своими причудливыми узорами. И эта картина выглядит столь знакомой, что юнец вновь подавляет в себе приступ надрывного смеха. Кого же он еще помнит, постоянно ходящего в синяках и ссадинах, но постоянно поджимавшего губы и с уверенной улыбкой утверждавшего, что он чувствует себя замечательно? — Довольно продуктивно, - отвечает Меднолапый, и воитель издает тихий смешок. Улыбка становиться почти по-искреннему светлой, а в глазах помимо нервной, изводящей усталости отражается что-то, похожее на теплую поддержку. Высверк вновь хихикает, сверкает светлыми глазами.
— Охотно верю. Особенно по поводу наставника. Честно, - он наверняка выглядит чуть довольным. Кот щуриться, а в веселой улыбке на мгновение мелькает обреченность. Он вздыхает. - Знаешь, мы с тобой... - похожи. - ...должны как-нибудь поохотиться. Добыча племени сейчас нужна как-никогда. А мы уж сильные, без сна и отдыха обойдемся, дааа.
Высверк устало улыбается, в глазах - сплошное море из отчаяния и какой-то ненормальной веселости. Перед взором снова начинает все неспешно плыть. Высверк, дорогой, сколько ты уже не спишь?
Дата: Рассвет, 11-Дек-2017, 16:46 | Сообщение # 1742
Тень и золотое кружево Яд змеи — моё оружие
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 200
Выражение отрешенности на морде Горихвостки сменилось ужасом, граничащим с отчаянием. Она уже не просто терла поцелованную серебром шерсть на груди, а едва не выдирала её здоровой лапой с выпущенными когтями. Откуда взялся этот иней, это выцветшее пятно на некогда яркой фотографии? Сумрачная оглядела находящихся на поляне соплеменников. Не было среди них кота или кошки, движения которых не сковывали бы усталость или страх. Самое сердце Теней выцветало и блекло в лучах доселе неизвестной и загадочной угрозы – пары пустых желтых солнц, подстерегающих смертных во снах.
Чувство одиночества, снедавшее Горихвостку, постепенно сошло на нет. Однако за облегчением, вызванным догадкой о том, что не только её рассудок поразила загадочная хворь, последовали стыд и острая жалость по отношению к терзаемым кошмарами соплеменникам. Кто наслал на них это проклятие? Отчего Звезды, хрустально звенящие в вышине трескучего морозного неба, молчат и бездействуют?
Кровь, сочащаяся из раны на лбу ученицы, словно бы густела на холоде. Горихвостка почувствовала, как веки непроизвольно смыкаются под напором ленивого тока алой жидкости, как шерсть на щеках пропитывается запахом железа и слипается в отвратительные сосульки. Вздохнув обреченно-неприязненно, ученица принялась умываться, разбрызгивая по побелевшей земле кровавые слёзы.
Наверное, сумрачной стоило быть осмотрительнее – чаще открывать глаза, внимательнее прислушиваться к звукам, раздающимся на Главной поляне. Однако в попытке восстановить нарушенное равновесие души Горихвостка всецело отдалась бесхитростному делу: размеренно растирала лапами щеки, лоб и глаза, изредка «прижигая» кровоточащую царапину снегом. Когда с умыванием было покончено, веки черно-рыжей дрогнули, и усталый взгляд её сфокусировался на Кромешнике.
За последние несколько лун наставник сильно исхудал, но горящие неоновым светом глаза его выдавали в нем напряжение и свирепость. Горихвостка непонимающе склонила голову набок, стараясь не думать о том, насколько Кромешник выше и сильнее её. От внимания черно-рыжей не укрылся и странный жест глашатая: кот терзал снежное покрывало когтями, словно бы сдерживая себя от удара.
– Что это с тобой?.. – прошептала Горихвостка, чувствуя, как вместе с облачком белого пара её покидают остатки силы и смелости. Высокий голос иссяк сам собой, словно родник, высушенный знойным солнцем пустыни. Когда Кромешник попытался стряхнуть с кошки приставшую к её лапе зеленую нить, сумрачная только по-детски насупилась и перехватила свой шерстяной талисман покрепче. Все в мимике и телодвижениях наставника говорило о том, что он недоволен своей подопечной, и Горихвостка только обиженно смотрела на глашатая, выразительно сдвинув брови. Совсем недавно она задыхалась в когтистых лапах болотного чудища, а теперь вынуждена задыхаться от стыда перед опричником, бесцеремонно хватающим её за шкирку, как маленького несмышленого котёнка?!
– Да перестань ты! – возмущённо промяукала ученица, рассекая лапами неподвижный морозный воздух. Она чувствовала обиду Кромешника, острую, как колючки в самых густых зарослях шиповника, но не понимала, чем вызван столь бурный всплеск горечи и боли в сознании глашатая.
– Иди к Бесшумному, - донёсся до слуха Горихвостки усталый голос, перекрыв стук её собственного сердца, глухо и ритмично бьющего по барабанным перепонкам изнутри, - И больше не трогай чужие вещи.
– Чужие вещи? - растерянно повторила сумрачная, глядя удаляющемуся Кромешнику вслед. Ей припомнилась обстановка палатки глашатая: подстилка, сложённая из изумрудно-зеленого мха и шарф, одна нить которого шелковой змеей обвивала сейчас лапу кошки, – носитель призрачного запаха Змееуста. В янтарных глазах Горихвостки сверкнуло понимание, мгновенно, впрочем, сменившееся злобой. Ощущая, как спина позвонок за позвонком изгибается в дугу, а шерсть, будто наэлектризованная, вытягивается к неспешно светлеющему небу, кошка бросилась за Кромешником.
– Почему ты ведёшь себя так, словно Змееуст исчез только из твоей жизни? –на бегу крикнула Горихвостка, задыхаясь от царапающего глотку сухого холодного воздуха и роняя на снег капли крови, – Память о нем принадлежит не одному тебе, и твои отчаяние и скорбь не помогут ему, где бы он ни был!
Кошка остановилась в нескольких шагах от наставника, беседующего с предводителем, восстанавливая дыхание. Окинув обоих тяжёлым обиженным взглядом, Горихвостка разочарованно взмахнула хвостом, развернулась и поплелась к пахнущей травами расселине в покатой стене оврага, про себя окрестив сложившуюся ситуацию безнадежной и глупой.
– Пещера целителя –
хоть однажды осмелься уйти в никуда заблудиться у леса в чреве
хоть однажды осмелься уйти в никуда заблудиться у леса в чреве
Замечает Квакшу, которая ругается с Кромешником и ведет себя крайне.. странно? Он почему-то не узнает сестру, а сердце бьется в груди столь же ровно, как билось несколько минут назад, до того, как он увидел ее, как услышал родной и знакомый голос, изломанный сухим страхом и страданием, давней обидой. Но Квакша была какой-то другой, даже в детстве она была той самой кочкой, о которую Медянка столько раз запинался, столько раз падал и.. в конце концов стал таким, каким он стал. Потемневшие глаза отследили за фигуркой сестры, подмечая все изменения, на ней был все тот же отпечаток болезненного недосыпа, густой шлейф страха за спиной. Он помнил ее совершенно другой на самом деле, комком непонимания боли и обиды, но столь ярким, что резало глаза. А что осталось от их всех сейчас, что они вообще могут сделать, если не могут победить эту тоску по тому, что стал самой настоящей легендой. Медянке было как-то мерзко.
Они не могут отпустить его, не могут просто смирится, не могут, потому что он давно пришил металлическими гибкими нитками к себе, а потом пропал, и нитки эти рвут их кожу, мясо мышцы. Медянка в глубине души понимал, что даже хорошо, что глашатай пропал, потому что надежда, хоть и болезненна, но она все-таки живет, дышит. Змееуст останется фантомным сокровищем этих лесов, а его тело просто скроется в дали туманов. Он жив, ж.и.в. Но они должны двигаться вперед, а не стоять на месте, потому он не понимает сестру, потому он не понимает Кромешника, хотя и не может понять, потому что у него совсем другие мысли, цели, идеалы, а Тис все равно оставил отпечаток. Отпустите его.
— Почему ты ведёшь себя так, словно Змееуст исчез только из твоей жизни? — чужой крик вызывает жгучее раздражение внутри, Меднолапый прикрывает глаза, силясь успокоится, — Память о нем принадлежит не одному тебе, и твои отчаяние и скорбь не помогут ему, где бы он ни был!
Ему было тошно, ему было мерзко от этих слов. Квакша говорила такие вещи, которые царапали носоглотку и вызывали нехилый пожар меж рёбер. Зачем ты это говоришь? Она ведь никогда не верила его словам, словам матери, всегда жила каким-то сомнением, всегда старалась показаться старше. И что теперь? Мальчишка не сутулит плечи, но внимательно следит за реакцией Кромешника, пытаясь понять, что тот вообще может почувствовать от этих слов. Однако Меднолапый по-настоящему мог уважать глашатая, за его стремления, за его выдержку, за то, как он переживает потерю самого близкого кота. Они ведь были близки с наследником? При этом Кромешник всё так же помогал по лагерю, следил за котятами и ростил детей, в то врем, как дети Тиса росли сами по себе.
Бледное чудовище прижимает ближе и замирает еще на несколько секунд, в то время мальчишка переживает самый настоящий приступ тошноты от соприкосновения с холодным, спекшимся от крови мехом. Крики где-то под коркой черепной коробки не смолкают, потому он несколько раз мотает головой, пытаясь избавится от наваждения, привитого ненужным страхом. Он не трус, как и говорил Пакостнику. Брата все так же не было, а потому Меднолапый с коле-режущим чувством приписал его к мертвецам. Боль была везде, под каждой клеточкой его тела, крошила кости и выворачивала суставы, текла из глаз его подсознания, точила когти о позвоночник. Она была беспощадна к мольбам, а у него было слишком много гордости для того, чтобы упасть в одиночестве в мокрые иглы и взвыть от раздирающего одиночества. У него было столько амбиций, столько плещущего огня внутри, что опалял легкие, заставляя задыхаться в приступах астмы, кашлять сухо, с кровью и ядом, перемешанных в одну вязкую суховатую слюну.
Медянка почти бессильно склоняет голову, чувствуя, как чужая макушка тут же прижимается к подбородку и серьезно смотрит на Высверка. Тот выглядит уставшим, сколько он не спал? Ты тоже не спал, усни, усни. - чужой голос тих и слишком нежен для столь безобразного трупа.
Мерзко.
Медянка не отвечает, привык, что он промолчит, если попробовать что-то ответить, зато на четко сформированные мысли он всегда дает советы, которые всегда приводят к одной лишь боли. Мальчишка избавится от него, как избавятся остальные от голосов в голове и изуродованных фигур за тощими спинами. Чудовище шипит и протестует, залазит в голову когтями и пытается долезть до мысли, чтобы вытащить ее за хвост и сожрать.
— Конечно, — улыбается, хотя не знает, сможет ли он пройти столь дальнее расстояние, особенно, если утопленник будет цепляться за лопатки искривленными ногтями. Улыбка растягивает потрескавшиеся губы, уголки которых чуть нервно подрагивают. — Кто был твоим наставником?
Искренний интерес.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Слова прилетают ему в спину — горячие, острые — и кинжалом вонзаются под левую лопатку. Заточенное лезвие дробит ледяную корку, но острый, блеснувший на внезапно выглянувшем зимнем солнце кончик звонко ударяется о стальной стержень — и клинок падает вниз, в пушистый снежный пух.
Кромешник даже не оборачивается. Только на короткое, едва уловимое мгновение будто бы задерживает дыхание, замирая отстраненно и холодно, как безупречная фигура юного бога, высеченная из мрамора — полоски на теле как прожилки в светлом камне, прямая спина, точеные плечи, гордый профиль — и взгляд странно пустеет, стекленея, действительно, будто у неживого каменного изваяния посреди цветущего сада Эллады.
Опричника мало волновал сам упрек Горихвостки в его сторону, наполовину правдивый и наполовину несправедливый, да и то, что она трогала подарок Тиса тоже уже не заботило — он не сделал ей за это ничего, что сделал бы еще несколько лун назад в порыве детской обиды и жаркого гнева, подавив в себе все эти бессмысленные сейчас эмоции. «Память о нем принадлежит не одному тебе». Более того — этой памятью пропитан каждый кусочек этих темных хвойных лесов, она призрачными чертами вырисовывается в его детях, в том, как прямо Змейка держит плечи, эхо его голоса все еще дрожит в воздухе, даже спустя эти долгие луны, а если забраться на дозорную ветвь, то может показаться, что там до сих пор не исчезли его прошлогодние следы. Кромешник знает — до щемящей боли меж ребер — что память о Змееусте, сам Змееуст никогда не принадлежал и не будет принадлежать ему одному. Кромешник понял и принял это очень давно, возможно, еще в их самую первую встречу, когда на мгновение их взгляды пересеклись и Тис улыбнулся ему — этот кот никогда и никому не будет принадлежать всецело, кроме себя самого — и Теней. Поэтому Кромешник не пытался привязать его к себе, завладеть, оторвать кусок — даже если очень хотелось. Вместо этого он сам решил принадлежать, посвятил ему свою преданность в одном единственном желании — быть рядом. А шарф был осязаемым свидетельством того, что Тису, хотя бы чуть-чуть, не было все равно. Что он принимал его. — Пусть это согреет тебя во время дозора. За это хотелось цепляться отчаянно и по-детски эгоистично. Это только его воспоминание, его и Тиса, и больше ничье.
Кромешник не собирается жалеть Горихвостку, сочувствовать ей из-за того, что та дважды лишилась отца — сначала Змееуст пропал, а потом Кромешник открыл ей, что наследник никогда и не являлся ей отцом — так же, как не требует сочувствия к себе. Они все здесь на равных, они все потеряли нечто важное и дорогое, а потому глупо было бы мериться своей трагедией, как оруженосцы в своей палатке сравнивают свои достижения.
Больше всего дыхание перехватило от имени милорда, впервые за долгое время прозвучавшего над лагерем так громко. Сознание вырвало его из контекста, выжгло в пропитанном морозом воздухе ослепительно ярко — и слова подействовали как-то странно. Холодное золото утреннего солнца, рассеявшееся над лесом, перестало казаться грубой насмешкой над сумрачными — тени, заскользившие под хвойными ветвями по белым одеждам вдруг ожили, вновь наполнились сакральным смыслом, и ветер, раскачивающий острые верхушки, коснулся серебристой шерсти, нежно взъерошивая. На мгновение время остановилось: Кромешник не видел больше перед собой лица предводителя, казалось, мир надтреснул, надломился, пространство и время исчезли, и сквозь этот просвет между реальностью и чем-то иным до него дотянулась знакомая сильная лапа и похлопала по плечу.
Отчаяние и скорбь?..
Утешать Том не умел, но он умел воодушевлять.
Отсутствие Змееуста раковой опухолью разрастается внутри; иногда душевная боль превращается в физическую, сдавливает легкие, становится больно дышать, сердце терзают надрывы — в такие моменты хочется слиться с землей, на которую падаешь без сил, пока никто не видит, и какое-то время просто не быть. Но это моменты кризиса — темные, полуосознанные, неконтролируемые. Но Кромешник никогда не отчаивался и не скорбел. Отчаиваются тогда, когда теряют надежду. Скорбят по тем, кого не осталось в живых.
Кромешник ни на секунду — даже самую темную, самую ужасную, самую тяжелую — не сомневался в том, что Наследник Мрака вернется. Эта вера — всё, что у него есть. И это не позволяет ему опустить лапы, это дает драгоценные силы, это заставляет ярче гореть хвойный взгляд.
И одно его имя, произнесенное вслух, воодушевляет.
Глашатай выдыхает медленно и легко, коротко кивая Темнозвёзду, когда получает разрешение — и ступает в центр поляны, почти ощущая потоки воздуха от расправившихся позади крыльев. Он готов кричать, бросаясь в бой, имя своего милорда, но сейчас кричат только его глаза — решимостью и сумрачным огнем.
— Сумрачное племя!— Кромешник возвышает голос, чувствуя, как яростно и упрямо работают легкие, как по жилам себе выжигает путь разгоряченная кровь. Тук-тук, тук-тук — уверенно и твердо. Опричник окидывает взглядом присутствующих на главной поляне, дожидаясь, пока их окажется больше, и в голове удивительно быстро крутятся механизмы: он отмечает, кто есть, а кого нет сейчас в лагере, ловит чутким носом запахи соплеменников, анализирует и решает что-то для себя, — Сегодня погибли во сне сразу шесть наших котят — это огромная, ошеломляющая потеря для всех нас. Скоро их тела будут вынесены на поляну, и вы сможете проститься с теми, кто мог бы в будущем стать достойным сумрачным — оруженосцем, воителем, наставником, другом — но уже никогда не станет, потому что смерть забрала их слишком рано, — глашатай говорит без явной горечи в голосе, без намеренно тихих или надрывных нот, взывающих к слезам и печали — он говорит ровно, серьезно, медленно обводя взглядом присутствующих, выдерживая нужную паузу. И после настроение медленно меняется — голос наполняется всё большей глубиной и силой, — Но Тени не будут мириться с этими обстоятельствами, насколько они ни были бы сильнее нас — мы все равно сильнее. И если раньше мы не знали, что делать, то теперь у нас есть шанс победить кошмары, мор... Великий Мор. Были даны знаки — Темнозвёзду, Бесшумному, Ванильной... и мне — каждому в свое время, — Кромешник не будет упоминать Звёзды: он знает, что для большинства сумрачных предки мало что значат, — И все эти знаки указывают на то, что лекарство или источник болезни находятся где-то на наших болотах. Как бы это ни было неприятно слышать, но точную дорогу нам может указать только... грозовая, — глашатай держится ровно и уверенно, внутренне полностью готовый к шквалу возможного возмущения и недовольства, но пока он не дает времени и возможности высказать кому-либо свое мнение. Нужно закончить, — Мы не знаем, что нас там ждет. Мы не знаем, насколько это опасно. У нас нет гарантий, нет ясного плана, нет четких указаний. Но, — медленный, глубокий вдох, — Другого выхода у нас тоже нет, как и времени. Поэтому те, в ком еще достаточно сил, кто готов бороться, кто хочет отправиться в путь — назовитесь и выступите вперед. Не обещаю, что возьму всех желающих — рабочие лапы нужны и в лагере не меньше, чем в отряде. В наше отсутствие за главного останется Шафран. Это трудные, темные времена, но мы справимся, как справлялись и множество раз до этого, — Кромешник впивается когтями в снег, еще раз окидывая сверкающим взглядом собравшихся, — Мы Тени, а значит за нами — победа.
И смертью своей мы в веках победили.
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Наконец взгляд выхватывает из толпы собравшихся глашатая. Он начинает речь и... какую речь. Это не дерево объявлений, это прямо здесь и сейчас. У Теней настали смутные и печальные дни. Уши Пузыристого опускаются а голубые озерца наполняются искренней грустью. Котята, за что они виноваты, почему всё это свалилось. Так хотелось верить, что это всё ещё сон, очередной кошмар. Но, похоже, он просто стал реальностью. Нет, не хотелось в это верить. Хотелось прижаться к надежному боку, но нужно быть смелым воином, чтобы не разочаровывать других, не разочаровывать себя. Пристальные печальный взгляд скользит по серому коту, внимательно вслушиваясь в его слова, отдающиеся горечью. Столь родной, любимый голос Кромешника, уши подрагивают от каждого слова. А что будет завтра? Послезавтра? Да даже сегодня? Вдруг смерти не закончатся на малоизвестных невинных малышах, а вскоре, чернокрылая, он придёт и за родными? Любимыми? Если даже он не знает, что делать, то кто? Кто тогда знает? Эта беспомощность, она так угнетает. Белоснежка подрагивает от обилия эмоций, от тревожности и нервов. Нужно что-то делать. Что-то, а не сидеть сложа лапы, строя печальные мысли в своей голове. Одуванчик делает плавный шаг вперёд, словно летит по воздуху и впивается неуверенным ясным взглядом исподлобья в хвойные очи семпая. Он за ним, хоть на край света. Грозовая, отстутвие гарантий - да чхать он на них хотел. Дело не в этом. Самое страшное - это если его сейчас не возьмут, отвергнут, скажут "слабак" и всё. Отказ Кромешника - вот что страшно. Но ваш покорный слуга готов послужить, доказать, что не слаб, что всюду за вами и за племя Теней. -Пузыристый Говорит принц, как можно увереннее. Это имя ещё непривычно ему, он словно смакует его на вкус. Знает, что не заслужил, желает оправдать. Пузыристый, нет, пока ваш Пузырик. - Я ... Хочу пойти Заявляет он, всё ещё с беспокойной проницательностью вглядываясь в глаза серого воина, ожидая немого ответа до того, как он последует словесный. Словно телепатией он хочет передать ему мысли через голубоглазый, намеренно твердый взгляд. Я справлюсь, я помогу, я смогу быть нужным, поверь мне, пожалуйста Белесый мальчишка останавливается в неестественном движении, готовый кинутся сразу вперёд, если нужно будет бежать, ожидающе наклоняя голову в бок.
Костерок выскочил из воинской палатки одним прыжком; приземляясь, он пошатнулся, но всё же устоял на лапах, расставив их шире плеч и заставив напрячься ослабевшие мышцы. В такой позе он и замер; но если в первую секунду его появления здесь она означала решимость и твёрдость вопреки слабости, то затем словно переменилась: задрожавшие от напряжения лапы и резко опустившаяся голова словно свидетельствовали о смятении молодого воина, о том, как трудно ему сохранять это хрупкое равновесие — и душевное, и физическое. Два противоположных состояния боролись в нём в этот момент. С одной стороны были мысли о силе и жизни. Он злился на себя за то, что он, так мечтающий быть непоколебимым, всё ещё способен пошатнуться от малейшего дуновения Тёмного Ветра. Ему, привыкшему всегда и в любых обстоятельствах требовать от себя большего, пока не приходило в голову, что коснувшийся его Мор — не «дуновение» вовсе, а страшная буря. С другой же стороны было темно. И тьма была опасной, безжизненной, липкой и вязкой и... манящей. Шепчущей многоголосо и таинственно. — Заткнись же ты... заткнись, кому сказал, — едва слышно прошипел он сквозь крепко стиснутые зубы, вглядываясь в мёрзлую почву под своими лапами. Когти он вонзил в землистый лёд — так глубоко, до боли в мышцах и режущего чувства в подушечках лап. И тут — голос Кромешника. Весть об умерших котятах — Костерок уже не просто сжимает когтями землю, — он яростно полосует её ими. Он ненавидит себя за то, что пытался прислушиваться к той самой тьме, которая сотворила с племенем Теней такое. Она не расскажет лесному коту ничего, кроме лжи, страшной и дезориентирующей, заставляющей забывать об огне и движении, обесценивающей смелость и любовь. Он считает себя чуть ли не предателем, он глядит вокруг себя с диким чувством ужаса и вины во взгляде, и вдруг... Спасение. Шанс на действие. Шанс выплеснуть последнюю, решающую вспышку чистого, храброго пламенного гнева. Шанс присоединиться к патрулю, идущему в источник тьмы. — Кромешник! Я иду с вами, — он не вспомнит потом, как так быстро оказался рядом с глашатаем — вытянувшийся в струнку, заговоривший гулким, ровным, решительным голосом, рвущимся откуда-то из глубин жаждущей и страждущей души.
With every single day, it won`t go away The way I feel about you
Как много голосов. Коты движутся вокруг, что-то говорят. Кто-то кричал? Нет, скорее всего Бед просто задремал и успел урвать неоформленный кусочек кошмара. Чем больше движений вокруг, тем незаметнее становится кот. Он растворяется в Сумрачном племени, становится его частью. Частью без мыслей, без желаний. Частью механизма. Ощущение, что он уже прозрачный, почти мертвый, потерявший что-то столь важное и дорогое в липком болоте кошмаров. Бед поднимается с земли, на которую до этого опустился в изнеможении. Янтарь в глазах горит, мрачно и злобно.
Мертвые котята. Белые косточки...
Черный выпускает когти, впиваясь ими в землю - судорожно и злобно. Горло слегка подрагивает от спазматического рыка, который так и не вырывается наружу. Кот так давно не разговаривал вслух, что кажется забыл, как это делать. Но сейчас не разговоры нужны. Воитель не собирается сидеть в лагере. Его сознание настолько смещено и затуманено, что заниматься рутиной он не сможет. Бед слышит жужжание и треск в ушах, но быстро понимает, что это звуки лишь в его голове.
Кот делает пробный шаг, пока особо незаметный остальным. Круп слегка заносит, но нужно всего лишь немного расшевелиться и дурнота пройдет. Бед находит взглядом глашатая и прислушивается, скажет ли тот что-то еще. Кромешник произносит длинную речь, но смысл ее доходит до черного с небольшим опозданием. Ванильная...черный как-то уже позабыл про нее. А ведь верно...совсем недавно он видел ее в лагере. А после...а после он начал медленно умирать в отчаянных попытках переродиться. Сумрак в кошачьей душе словно ждал, пока появится возможность хлынуть наружу и смыть все плотины, что за свою жизнь настроил Бедокур. Доброта...верность...честность. Все это вымывалось медленно, как горная порода. Оно подтачивались реками тьмы, доставшейся Беду по праву рождения. Медленно, но неизбежно.
Странный прилив сил позволяет измученному коту дойти до Кромешника и остановиться рядом с белоснежным Пузыристым. -Я иду, - не голос, а хрип, но Бед не делает попытки откашляться. Черному очень хочется спросить, какого такого болотного лешего ответы на все вопросы получил не Кромешник и не Темнозвезд, а чужачка. И он еще спросит. Постарается спросить...сейчас нужно стоять и смотреть вперед, не скрывая болотных огней в глубине глаз, поводя худющими боками и еле заметно разматывая кончиком хвоста. Беду отчаянно хотелось найти себя и сохранить это новое что-то, рожденное сюрными видениями и играми подсознания. Максимализм зашкаливал - желание отказаться от всего прошлого, перечеркнуть и себя и свои действия, замазать всю прошедшую жизнь, чтобы начать марать белый лист заново. Все это кипело в душе Беда, согревая его продрогшее тело.
Он был готов идти в сердце болот, но не ожидал ничего от этой прогулки. Ни хорошего ни плохого. Он еще был в промежуточном состоянии: и не пуст окончательно, но и не наполнен чем-то новым. Он просто слишком сильно устал. Усталость такого формата толкает лишь на две вещи: безумства или вечный сон. Пока что Бед выбирал безумства.
как белесое сумрачное ничто ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤя ложусь небрежным кривым стежком, я вплетаюсь в полотна расшитых дней, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤне растерзанных болью — рожденных в ней.
Подбел|2
легким шагом, известным лишь мне одному, из полоски света ступаю в тьму.
как белесое сумрачное ничто ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤя ложусь небрежным кривым стежком, я вплетаюсь в полотна расшитых дней, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤне растерзанных болью — рожденных в ней.
Подбел|2
легким шагом, известным лишь мне одному, из полоски света ступаю в тьму.
Сообщение отредактировал Бедокур - День, 14-Дек-2017, 09:52
Дата: Полдень, 13-Дек-2017, 14:05 | Сообщение # 1748
из сумрака соткана пряжа тебе к лицу, княже
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 2611
...мрак поглотит нас всех...
Был холодный день, излучающий белизну колючего снега, вот только мало кто замечал всю эту красоту. Первые шапки сугробов остались для всего Сумрака незамеченными, да и вообще коты который день ходили точно восставшие мертвецы. Вот только не они были мертвецами, а то, что завладело всеобщим разумом племени. Шафран уже и не помнил что за день, он не жил, а существовал в какой-то пелене мрака, траура и неизвестности, точно какая-то блоха, что не видит в своей жизни ничего, кроме густых зарослей подшерстка, пока ядовитая желчь не травит ее. Княже потерялся во времени, забывал порою кто он и как тут оказался, а сон стал такой мукой, что до тошноты наш герой держался в бодрости, если это состояние глубокой нетрезвости можно так назвать, лишь бы не спать. Кратковременные потери памяти стали для него и всех соплеменников уже нормой. Самое страшное было то, что пара-тройка грязнокровок спокойно жили привычным днем, точно ничего вокруг не подкашивало племенных, точно неизвестная хворь.
Этой ночью жизни шестерых юнцов унес Великий мор. Ничего великого, конечно, Шафран не видел в этом удушающем недуге, но Кромешник назвал эту чертовщину именно так. Шесть маленьких котят могли когда-нибудь стать достойными оруженосцами и воителями, гордостью своих отцов и всего племени. Но уже никогда их писк после ночного кошмара коты не услышат среди ночи. Никогда больше королева-мать не споет им песнь, никогда эти котята не втянут и капли воздуха в крохотные груди. Черничный исполин негодующе вцепился когтями в нетолстый слой снега, упираясь кончиками в замерзшую землю.
Грозовая кошка, от которой веяло опытностью и склонностью лет, неожиданно появилась в лагере Сумрака. Шафран уже тогда не мог здраво соображать что-либо, но долю сил и здравого смысла сохранял. Негодование и озлобленность вызвало появление Ванильной, впрочем, лагерь тут же разделился на две группы: злобно настроенных и не доверяющих да надеявшихся на спасение, явившееся Сумраку в лице грозовой.
Пусть она ведет их... Быть может, что-то из этого выйдет.
Кот и сам себя не узнавал в своих мыслях, и то ли эта усталость так завладела им, что и сам воитель начал терять надежду, то ли ему и впрямь стало страшно.
Страшно?..
Шафран резко выдохнул воздух через рот, опешив от своих же мыслей в который раз.
Белый свет заполнил вдруг его взор, и воитель Сумрака на мгновение мог слышать только пронзительный то ли свист, то ли вой в своих ушах. А потом все смолкло. Перед его глазами была все такая же главная поляна его лагеря, такие же страдающие соплеменники и холодный, медленно падающий снег, похожий на миллионы осколков ранящего стекла, что врезалось в сердца и разумы соплеменников.
− ... те, в ком еще достаточно сил, кто готов бороться, кто хочет отправиться в путь — назовитесь и выступите вперед... В наше отсутствие за главного останется Шафран. - громом грянул звучный голос Кромешника. И хотя половину слов глашатая Шафран пропустил, суть была ясна. Соплеменники отправятся неизвестно куда неизвестно зачем под предводительством неизвестно кого. В лагере же все это время будет всем заправлять наш герой.
Вот черт!
Черничный кот как-то странно кивнул, будучи уверенным, что глашатай и не заметил его согласия. Сил совершенно не оставалось, а на плечи нашего героя возложена большая ответственность. Необходимо было собраться и распределить все дела, а их было невероятно много.
........Шафран » 35 »Сумрак ................. ....в тех ломаных лучах я насквозь .......и вокруг тебя рассмотрел только ты ничего не знала обо мне временно в отпуске
........Шафран » 35 »Сумрак ................. ....в тех ломаных лучах я насквозь .......и вокруг тебя рассмотрел только ты ничего не знала обо мне временно в отпуске
Дата: Полдень, 13-Дек-2017, 16:55 | Сообщение # 1749
Оруженосец племени Теней
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 451
Лапка преданно лежала на снегу у пещеры Бесшумного не двигаясь с места. Впускала когти в собственную лапу, нервно подергивала ушами. Ей чертовски не хотелось выдавать своего волнения, но глаза предательски раз за разом заглядывали в пещеру. Хвост метался из стороны в сторону и даже если б хотела Лапка заснуть, не могла бы. Пызырчатый выходит и Лапка тут же подскакивает. Затекшие лапы слегка болят, но какое это имеет значение!? Девчонка с надеждой заглядывает в его глаза, но друг проходит мимо. Лапка стряхивает снег и хочет подбежать, но тут заговаривает Кромешник. Бывший, хотя нет, вечный, наставник заговаривает о умерших котятах и Лапка сильнее стискивает зубы. Ей не важно за кем когда и для чего они пойдут, она почти не слушает. Лапка ведь в любом случае пойдет, лишь она и Милка не видят снов и превосходно себя чувствуют. Пузыристый высказывает желание присоединиться к отряду и Лапка не хочет отставать.
- Я пойду! - Не "хочу пойти" или "можно пойду", а именно так. Давайте будем откровенны, даже будучи котенком Лапка бы помчалась за отрядом.
Девчонка подходит ближе, касаясь боком Пузырчатого. Лапка решительно смотрит на Кромешника, но сама думает только о теплом прикосновении.
Прости
выскрёбывай серебряной вилкой все самое сладкое, розовое и мягкое из фарфорового черепа, ты - колокол, ты - море, ты - бездна, ты - кладбище.
лапка 27 сумрак
выскрёбывай серебряной вилкой все самое сладкое, розовое и мягкое из фарфорового черепа, ты - колокол, ты - море, ты - бездна, ты - кладбище.
Дата: Полдень, 13-Дек-2017, 20:51 | Сообщение # 1750
Оруженосец племени Теней
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 51
Тень за тенью сверкали коты по главной поляне. Лунолапа молча наблюдала, будто ее и не было среди них. Слишком пусто, ей вдруг показалось на секунду, что главная поляна испарилась сама, улетела в бездну, со всеми кошачьими воплями. Осталась только пятнистая на белом снежке, подламывающая под себя окоченевшие лапки, а сзади разводя пургу черным угольным хвостом. Как картинки перед глазами мелькало происходящее, но она сама не была участником ни одного из представлений театра. Она смотрела на спектакль из зала, изредка выкрикивая что-то или шумно возмущаясь у себя в голове, но вход на сцену ей был заказан. Да она и не рвалась в актрисы, ей это было не нужно.
Нужно?
Крапчатая проследила своими болотистыми глазами за Пестролистой, которая в свою очередь играла драматическую роль в нашем грандиозном представлении. Кошка что-то лепетала, быстро и с ужасающим выражением на морде, но Лунолапа сначала решила не обращать на это внимания. Пока до ее чутких ушей не долетело слово. С виду обычное, всего шесть букв, даже помпезное с какой-то извращенной стороны. Это слово всегда нагоняет страх на котов, от мала до велика бояться с м е р т и Уши метнулись в сторону разворачивающегося диалога. Смерть вездесуща, она найдет всегда, где бы ты не прятался. Найдет и конец, финит аля комедия. Всю недолгую жизнь мы убегаем от смерти, пытаемся карабкаться и счастливо жить, переживаем по пустякам и стараемся быть лучше, совершеннее. Но на самом деле каждый знает, что это лишь спектакль. Играем до момента смерти, а дальше ждет бесконечный антракт. Звоночек уже никогда не прозвенит в бесконечной тьме, чтобы начать новую часть. Мы убегаем и убегаем, упорно делая вид, что живем хорошо, а не как на бесконечном марафоне. Дольше живут те, кто сильнее, потому что пробежать этот марафон очень сложно, но главное то, что в любом случае: упадешь ты на средине или все же пересечешь черту финиша, ты попадешь в лапы вездесущей смерти. Иногда задумываешься над простой истиной: зачем же тогда вообще тратить силы, если на финише тебя ждет не золотой кубок и почет, а черная густая тьма? Ответ всегда ускользает из когтистых лап, пусть он и столь прост. Все заключается в самой сущности души, в глупости кошачьего сердца.
Котята, не начавшие еще почти даже свой бесконечный, длиною в жизнь, спринт. Смерть поглотила их, потому что ей же надо кем-то питаться, а слабые котята наилучший для этого вариант. Страшно - да. Страшно за свою жизнь, за жизнь дорогих тебе котов, за племя в целом. Кто знает, может быть на следующее утро не проснешься ты сам. Лунолапа и сама могла больше не открыть свои глаза, остаться там, с отцом, в убивающей тишине и пустоте. Могла, но видимо силенки еще есть, выкарабкалась как-то. Но где гарантии? Хоть какие-нибудь, даже плевые. Как их получить?
События на поляне после этого завертелись еще быстрее, будто кто-то непрерывно жмет на перемотку. Коты приходили и уходили, шумно разговаривали и рыдали, а крапчатая все так же непрерывно следила за ними. Она и сама играла свою роль, должны ведь быть странные коты в племени. Она была одной из тех, кто не отрывает взгляда от чужих судеб, но свою ткать не хотят. Боится неопределенности, самого слова будущее. Неуверенная в самой себе и собственных силах. Успокаивает свое собственное эго миллионами масок, которые наровят прилипнуть к шерсти, впиться в теплую кожу и не отклеиться больше никогда. Намертво присосаться к ее теплой молодой кровушке, чтобы снять уже точно никак.
Котята мертвы, надо принять как факт, потому что изменить уже ничего не в силах. Да даже отмотай они каким-нибудь чудным способом время назад, все-равно бы ничего не смогли перевернуть. Нет излечения от этой странной хвори, никто его никогда не найдет. Она либо пройдет сама, как пасмурная погода - просто прекратиться, либо останется висеть над племенем Теней, словно клеймо, пока сумрачные все не вымрут. Лунолапа не верила, что есть какая-то чудодейственная трава, снимающая усталость и изгоняя смертоносные кошмары или, допустим, святой источник - попьешь из него и в жизни все сразу наладилось. Нет, это сказки, которыми пичкают себя коты, боящиеся реальности, словно огня. Крапчатая кошка пусть и боялась будущего, но в реальность могла посмотреть смело. И этот вид, который она лицезреет сейчас, не сулит ничего радужного, никакой надежды даже. Одним словом - пусто. Кошка не знала, как помочь племени, да и вряд ли бы она смогла. Слишком слабая, немощная и молодая. К оруженосцам редко, да наверное вообще никогда, не прислушиваются старшие. Лунолапа могла лишь посоветовать, чтобы укрепили лагерь, собирали больше охотничьих патрулей и ни при каком случае не разглашали другим племенам о умертвляющей хвори. Коты - народ коварный, узнают об этом и сразу начнут строить планы по захвату территорий. Так всегда было и будет, слабые всегда погибают.
- ..И если раньше мы не знали, что делать, то теперь у нас есть шанс победить кошмары, мор... Великий Мор...
Лунолапа про себя подумала, что глупости все это. Ничего они не знают и знать не могут, а это лишь пустые слова, ничего не значащие. Если бы они взаправду нашли путь победить эту болезнь, то сейчас бы уже мчались исполнять лечение, а не собирали отряды. Даже предводитель хватается за малейшую крупицу, лишь бы не бездействовать. Но стоит ли этот поход своих свеч? Коты и так истощены, а теперь и по болотам ходить надо. Если в последствии они вернуться от туда с пустыми лапами и злыми огнями в глазах, то Лунолапа рассмеется горько и во весь голос, потому что она будет права и это пустая трата времени.
- Поэтому те, в ком еще достаточно сил, кто готов бороться, кто хочет отправиться в путь — назовитесь и выступите вперед.
Голос наставника показался Лунолапе напряженным и... горьким каким-то. Его слова режут по угольно-пятнистым ушам больнее, чем лезвие. Стать в голосе, в глазах подобие уверенность, но что скрывается за его ролью глашатого? На последних словах кошка уже готова была крикнуть "я пойду", но она слишком Лунолапа, чтобы так просто сделать это. Пусть ей надоело сидеть в лагере, и это было единственной причиной, по которой она готова отправиться на болота, пятнистая лишь поднялась на затекшие лапы, стряхивая с серебристой шкуры мокрый налипший снег. Если кто-нибудь ее позовет, то она согласится, если нет - не огорчится.
Лунолапа ✿ 9 ✿ Сумеречная Тень ____Мне бы стать сигаретой ______________И развеется пеплом по ветру
Лунолапа ✿ 9 ✿ Сумеречная Тень ____Мне бы стать сигаретой ______________И развеется пеплом по ветру
Сообщение отредактировал Лунолапа - День, 14-Дек-2017, 20:26
Когда часами напролет лежишь без движения в неприглядном, темном проеме между палатками, что удачно скрывает от чужих взглядов, вжимаясь выпирающими с боков ребрами в лагерную стену, старательно игнорируя доносящиеся с главной поляны отголоски глухих чужих голосов, то рано или поздно начинаешь терять ощущение с реальностью. Нить, связывающая тебя с ней, истончается, рвется, а вместе с ней тускнеют картинки, как будто останавливается какой-то механизм внутри, ─ но время не останавливается, песком утекает сквозь пальцы, превращается во что-то цикличное и неощутимое. Ночи сменяют друг друга, и каждая запускает внутрь тебя когтистую лапу, безжалостно отрывая кусок.
Снег одеялом укрывает спину и плечи, серебристый иней поблескивает на кончиках медных, беспокойно подергивающихся ушей.
Ему снится болото: обступающая со всех сторон зловещая зелень топей, опутанные дымом тумана хлипкие кочки, с мерзким чавкающим звуком погружающиеся в жадную пасть трясины под его лапами ─ брызги грязи попадают на взъерошенную мокрую шерсть. Снятся поющие любовные песни лягушки, стремительная крылатая тень выпи в отражении мутной воды, шуршащий золотарник и желтеющие цветочки калужницы на тонких стебельках. Между крючковатых деревьев светлеют в сумерках приманкой для путников призрачные огоньки, а густой, влажный, кислый воздух с привкусом ядовитых испарений болиголова пьяно вяжет язык и наполняет легкие, оседая на бронхах ошметками дегтя, ─ он сгибается и кашляет, кашляет и кашляет, выплевывая черные сгустки, и частицы грязи солью скрипят на зубах. Он глотает воду, а рот наполняется вкусом ржавчины и тины, бредет по тропинке, но она исчезает в серой завесе, заставляя его снова и снова рыскать по кругу, в зародыше давя подступающую панику. Уже ничего не видно и не слышно, даже лягушки смолкли и больше не посылают хриплые проклятия в спину, но тишина бьет по столбам самоконтроля сильнее и в какой-то момент он просто неловко оступается и глубоко погружается задними лапами в вечно голодную трясину, беспомощно цепляясь передними за шаткую кочку. Он дергается как муха, угодившая в липкую паутину, слыша собственное рвущееся из груди хриплое дыхание и неистовый стук сердца, вдалеке вдруг тревожным воплем оглушительно заходится выпь, ─ он вздрагивает и рвется вперед с новыми силами, с судорожным радостным всхлипом вырывается из разочарованно хлюпнувшей жижи, спиной валится на землю, закрывает на секунду глаза…
Чье-то жаркое дыхание ощущается на лице, пальцы оглаживают скулы и спускаются к шее, тихий смешок касается уха.
Нашел.
Он открывает глаза и встречается взглядом с ядовитой желтизной, перечеркнутой серпом узкого лисьего зрачка. Пальцы сильнее сдавливают горло, и полный животного ужаса крик выходит беззвучным.
Рано или поздно… начинаешь терять ощущение с реальностью.
...Лютоволк рывком поднимается с места, путается в непослушных дрожащих лапах, грудью налетает на стену. Судорожно оборачивается, задыхается, прижимается к ней спиной ─ лопатками, мокрым загривком, как дезориентированный, загнанный в угол зверь. Из глотки лезут хрипы вперемешку с рычанием, в висках стучит заведенный пульс, во рту до сих пор вкус тины и ржавчины, а еще ─ крови из прокушенной губы.
Спокойно, спокойно…
Лютоволк снова оборачивается, шарит затуманенным взглядом вокруг ─ он здесь один, но кажется на какой-то страшный, душащий миг, что под лапами чавкает болотная жижа. Он впивается когтями в землю, зачерпывает лапой снег и проходится по лицу ─ и снова, снова, яростно трет подушечкой воспаленную горячую кожу, будто вместе с пролегшими под глазами черными провалами теней пытаясь стереть фантомное ощущение чужих пальцев.
Зря стараешься.
Заткнись.
Он сжимает зубы и съезжает по стене ─ переполненное затхлой безнадежностью действие. Прикрывает глаза и откидывает голову, вдыхает воздух, наполненный запахом соплеменников и свежестью снега ─ ни намека на болотный дурман, царапающий корень языка кислым и гнилым, но все внутри по-прежнему мелко потряхивает, словно ток пустили по венам. Мысли какие-то глухие и смазанные, с правой стороны головы мерно пульсирует боль, отдающая в глаз, ─ он морщится и прижимает запорошенную снегом лапу к виску и держит какое-то время, пока снег не начинает таять от соприкосновения со слишком горячей кожей. Только тогда он вытирает щеку, на которую скатились капли влаги, и медленно встает, на пробу делает шаг вперед ─ в сторону не ведет и не мутит, а это уже хоть какой-то плюс, и сердце в груди не позволяет себе больше одного удара в секунду. С главной поляны доносится знакомый голос ─ хочешь не хочешь, а идти все равно надо. Нужно. Лютоволк наскоро приводит себя в более-менее подобающий вид, приглаживая взъерошенную шерсть, потягивается и встряхивается, позволяя остаткам кошмара одеялом соскользнуть с плеч, а одеревеневшим мышцам расслабиться, и тенью выскальзывает из своего убежища.
— Сегодня...
Такие новости немножко похожи на маленькое землетрясение в груди: хорошенько прикладывают кулаком по ребрам изнутри. Шесть котят, в числе которых его собственные племянники, которых ему так и не довелось увидеть. Лютоволк длинно выдыхает, отворачивается, лапа дергается к гудящему виску ─ ему необходима тишина, но здесь слишком шумно, и этот шум раздувает в груди мерзкий, тесный шар, слова Кромешника гвоздями вбиваются в затылок.
Шесть котят ─ слишком много смертей. Великий Мор. Знаки, лекарство, источник болезни… болота ─ зарождающаяся паника сушит гортань и леденит кончики лап, вспыхивает перед глазами едкой грязной желтизной. Но если оно действительно там…
Черта с два Лютоволк и дальше будет загибаться в лагере вместо того, чтобы действовать.
Он выходит вперед, поднимает голову, и уголки губ искривляет невеселая беззвучная усмешка.
─ Я пойду, ─но я пойду за тобой, Кромешник, за тобой, а не непонятной Грозовой, выбрав которую Звезды плюнули нам всем в лицо, ─ читается в его взгляде, направленном прямо на глашатая.
Туман перед глазами не рассеивается, и он с неким удивлением моргает. Но белая пелена не покидает взгляд, а мир вокруг становиться каким-то чуточку белесым и неестественным. Все плывет, тускнеет, а Высверк лишь рассеяно озирается, ощущая себя словно в сонном дурмане, не отпускающем ни на минуту. Все кажется таким странным и совсем капельку пугающим. Он выдавливает из себя непонимающую улыбку, чувствуя, как гулко колотиться сердце.
Хорошо, он готов признать, что это страшно.
Высверк зажмуривает глаза. Где-то недалеко он слышит чужие крики, в которых столько злобы, что даже ему невольно становиться тошно. После отчаянных рыданий это не может им восприниматься спокойно, наверное, именно поэтому ему столь невыносимо хочется зажать уши или просто сбежать прочь из лагеря. Слишком частое желание за последнее время, понимает воитель. Вокруг чересчур много отчаяния и гнева, ими заполнено все вокруг, и от осознания этого становиться горько. Горько и тошно, от чего к горлу медленно подкатывает тошнота, а он, с истрепанными нервами, лишь хочет тихо хихикнуть. Но продолжает бояться, что прозвучит слишком истерично. Высверк расклеивается окончательно и бесповоротно.
Когда он вновь открывает глаза, мир не плывет, не кажется мерклым и бесцветным, и воитель чуть слышно облегченно выдыхает. Рассеянная полуулыбка, застывшая на его лица на долгие мгновения, сменяется усталой и слабой. Он все еще чувствует себя неуютно и беспокойно, но по крайне мере мутить его перестает. Только в момент, когда мышцы расслабляются, кот осознает, как все это время был напряжен. Теперь лапы совсем чуть-чуть начинают ныть, и это немного расстраивает его. Горихвостка, та самая, что кричала со всей злостью, скрывается в палатке целителя под цепкими взглядами невольных свидетелей. Он тоже смотрит ей вслед своими чуть прищуренными глазами. Попрекая себя за полное упущение разговора, Белолапый вновь ощущает себя растерянным и практически насильно лишенным информации. Даже если последнее полностью неоправданно.
Высверк поворачивается к своему собеседнику и ловит его серьезный взгляд. За спиной мальчишки пляшут темные тени, и воитель смотрит сквозь него, на те мутные образы, ощущая отдаленный запах гнили. О Звезды. Он отвечает Меднолапому широкой улыбкой, мысленно содрогаясь и холодея. Кошмары наяву настигали всех. Он почти не удивляется.
— Кто был твоим наставником? - зато Высверк искренне поражен, услышав такой вопрос. Правда, интересно? Его улыбка становиться чуть растерянной. Малыш, тебе зачем? Слова чуть ли не срываются с языка, но он вовремя прикусывает язык.
- Наставник? Белолапый, не знаю, помнишь ли ты его. Хороший был кот, - негромко хмыкает он. Прекрасный наставник, поощряющий его рвение к обучению. - Забавно, что мое прозвище пошло от его имени, - невольно добавляет, рассеяно глядя куда-то сквозь мальчишку. Учитывая, что он погиб луны три назад, то это уже было не столь забавно, сколько грустно, но Высверк не договаривает этого. На языке горчит, на дне глаз - глубокая тоска. Он был хорошим наставником.
- Знаешь, ты тоже мог бы зваться Белолапым. - Да, это было бы здорово, - в ответ улыбался мальчишка.
И его неофициально кличут Белолапым. Это всегда будет здорово, но грустно.
Высверк хочет что-то сказать. Он уже открывает пасть, но громкий голос Кромешника тут же сбивает с мысли. Король говорит! Он слушает внимательно, чуть склонив голову на бок, и взгляд, удивительно серьезный, наконец не бегает рассеяно по поляне. Речь глашатая производит неизгладимое впечатление на многих, и даже самому юнцу хочется шепнуть едва слышно "сильно сказано". Но он лишь под конец улыбается блеклой улыбкой, щуря усталые глаза. И в голове крутиться лишь одно: Кромешник определенно умеет воодушевлять.
- Ты все же помни про охоту, - едва слышно шепчет Меднолапому воитель, заговорчески подмигивая. Он выпрямляется, растягивает губы в самодовольной улыбке и неспешно выступает вперед.
- Я иду, - как и многие, почти эхом отзывается Высверк. Он не доверяет грозовой. Но находиться в лагере, метаться, словно зверю по клетке, было невыносимо.
Сухие слова за спиной вынуждали рассеянно оглядываться, предвкушая что-то совершенно новое, то, что повисло пеленой в воздухе, оплело сетью паутины, что не была видна остальным. Медянка чуть подается вперед, вдыхая полной грудью запах разложения, что стал почти родным, отодвигаясь от фигуры сзади него, поводя плечами, чтобы скинуть голову. Его собственный кошмар начинал потихоньку надоедать, как надоедает интересная игрушка, которая престала быть страшной. У него не было в жизни столь страшных моментов, которые мог бы выкинуть его мозг, а заплывшие глаза трупа он взглядом избегал, потому в свой собственный ад не проваливался. Чудовище опять зашептало, постепенно повышая высоту звука, быстроту темпа, делая звонкими некоторые ноты, а некоторые заглушая до задушенного хрипа.
Вокруг была темень леса, черные провалы неба и кроваво-красный снег; мальчишка задумчиво ковырял его, пытаясь добраться до сказочной и волшебной белизны, ведь не может быть, чтобы ее не оказалось, чтобы кровь так глубоко проникла в стены его души, его застывшего сердца. Но ее все не было и не было, а лапы постепенно окрашивались в бурый, намокали, тяжелели и тянули вниз, вниз, вниз.. Глаза цепляли костлявые пальцы деревьев, тянувшиеся к нему, желтые всполохи в тенях, которые очерчивались зеленым кольцом моховой мешанины. Чудовище стояло рядом, просто опасалось прямо сейчас трогать мальчишку, который так задумчиво смотрел куда-то в пустоту, прокручивая в голове картинки. Это все было настоящим?.. Если оно таковым было, то Медянка не хотел здесь находится, потому что страшный гул из самого сердца леса ─ там где гнездятся болота ─ мурашки пробежали по хребту тонкой полоской, а потом кольнули в самый кончик хвоста и оставили с надвигающейся бедой.
Глаза метались в поисках выхода, то и дело натыкаясь на слишком худую фигуру чудовища, чья ранее белая шерсть, выеденная годами в некоторых местах, открывала вид на белеющие ребра, а глаза застыли спекшимися дырами, хрустальными бокалами, полными крови. Это выглядело мерзко, а лапы все так же безбожно дрожали. Оно близко. Губы, чьи уголки разошлись, открывая с одной стороны вид на белеющие клыки, разомкнулись и прошептали: «А тебе пора просыпаться.»
Глаза приобретают фокус так резко, что ему хочется загнуться от боли, но он этого не делает, лишь прикрывает зудящие веки. Пора, пора, пора, а он прослушал все. Смотрит на Высверка, чуть улыбается, стараясь выцепить из памяти их разговор. Они говорили о наставнике?
─ Наставник? Белолапый, не знаю, помнишь ли ты его. Хороший был кот, ─ негромкий голос льется в уши студеной водой. ─ Забавно, что мое прозвище пошло от его имени
медянка рассеянно кивает, начиная слушать речь Кромешника, понимая, что если он не пойдет, то его чудовище просто останется с ним, будет цепляться за исхудавшие плечи и рвать их, рвать. Поэтому резкое движение вперед, слившееся с поднятие себя из сидячего положения к шагу вперед. Меднолапый смотрел уверенно и как-то зло, а труп за спиной вдруг вцепился в шею, глуша слова, так что он ничего не сказал, удерживая себя от того, чтобы начать пытаться оторвать худые, но непомерно сильные лапы от шерсти. Ему откажут? Нет, такого не может быть, потому что слишком велико желание Меднолапого сделать это, просто пойти, чтобы убедиться, что его кошмар мертв.
И что королевы больше не будут рыдать над трупами котят. «не смей!»
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Дата: Закат, 15-Дек-2017, 13:48 | Сообщение # 1754
нãвçėгдã зãтėрявшиçь в Çумėрėчных нėбėçãх
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 2194
Otto Dix - Тёмные волны ~ они не носят корон, их мантии черны, они наносят урон тем, что приходят в ваши сны.
Костерок, отошедший на пару шагов и в бессилии опустившийся на холодную землю, смотрел, как вокруг Кромешника собирается всё больше желающих вступить в отряд — и надежда затеплилась в его сердце. Не мрачная решимость, порождённая отчаянием, и не юношеская безрассудная отвага, порождённая стремлением при совершенно любых обстоятельствах действовать вопреки усталости и страху — а настоящая, светлая, как луч полуденного солнца, надежда. Если раньше всё, что думал Костерок о происходящем, вертелось вокруг единственной оси — установки не сдаваться до последнего вздоха в этой бесконечной и бессмысленной борьбе, то теперь в голове возникали первые мысли о том, что спасение и правда близко и реально — стоит только лапу протянуть до знакомого с детства места на болотах. Робкий, неуверенный и хрупкий, грозящий исчезнуть в любой момент, вдруг убоявшись намного более сильного ужаса — но всё-таки свет. Он теперь берёг иссякающие силы: не нарезал круги, беспокойно и рывками шагая по лагерю, не не рвал когтями землю или деревья, словно то были не неодушевлённые части ландшафта, а шкуры вражьих воинов или чудовищ из мрака. Он понимал, что лишнее движение, сделанное без надобности и в бессмысленном порыве, может отнять у него ту малую крупицу энергии, которая, может, понадобится в решающий момент. Ах, неужели лишь несколько месяцев страшной мистической болезни наконец-то сумели внушить этому юнцу хоть какой-то здравый смысл, научить его элементарным правилам того, когда лучше сдерживать бесцельные всплески эмоций и жизненных сил? Костерок, подумав об этом, улыбнулся неожиданно спокойной улыбкой — но чем дольше держалась она у него на устах, тем ярче виделось в ней что-то вызывающее. То был вызов бойца, только что потерпевшего поражение, но обещающего неизбежный реванш. «Уж если я видел такую тьму, темнее которой ещё никогда не знавал этот лес, — то больше ничто в этом мире не испугает и не обессилит меня настолько же». Боишься, Костерок? Конечно же, боишься. Но уже запущена та неведомая реакция, что обращает страх во храбрость — отчаянную, порой безрассудную, но без вопросов и сомнений тянущую вперёд, заставляющую терпеть всё сложное и болезненное, что попадается на пути, яростную, дикую, бросающую вызов всему сущему. Когда твои силы иссякнут совсем — ты, Костерок, продержишься на ней столько, сколько будет нужно. Ты пройдёшь через что угодно; пускай тени впиваются ядовитыми когтями в твою плоть и пытаются остановить тебя, — не остановят. Не остановят. Не остановят? Давай ты просто будешь верить в это, Костерок, давай ты просто будешь, как всегда, кричать об этом на каждом углу, чтобы поверить ещё больше, — а там уж посмотрим. «Разберёмся», — так ты обычно говоришь, когда не хочешь мучить себя пустыми сомнениями по поводу будущего. Настоящее всегда важнее для тебя. ...Но что здесь, в настоящем? Целое племя истощённых воителей, на которых больно и страшно смотреть. Жалкая горстка тех, кто ещё готов сражаться, и Костерок среди них — юный Сумрачный, измученный Мором и доведённый до такого физического состояния, в котором вряд ли кто отличил бы его от старого и тощего одиночки. Но ему всё равно, как он выглядит, он — юный Сумрачный, а значит, он всегда готов сражаться, всегда, даже будучи едва живым. Костерок развернулся, переводя взгляд с соплеменников на сгустки темноты, скопившиеся меж ветвей и в углах — словно какая-то сила заставила его резко вывернуть весь корпус и широко раскрыть глаза. И то была вовсе не та светлая сущность, что порою подхватывает тебя, как тёплый июньский ветер подхватывает семена одуванчика, и несёт в неизбежно правильном направлении, общаясь с тобою на древнем, откуда-то смутно знакомом интуитивном языке, навевающим призрачную, полуреальную память. Эта сила была ей противоположна; она была по ту сторону Космоса — она была самим Хаосом. Хаосом, чьё порождение в тот же миг увидел Костерок. Оно медленно выступило из пространственно-временного разлома — тот был скорее ощутимым, нежели видимым: Костерок словно чувствовал, как ломается и расщепляется тонкий барьер, прежде всегда отделявший постижимое от непостижимого и охранявший земное от трансцендентного. Оно напоминало очертаниями кота, но на самом деле было тенью, единым силуэтом, безглазым, безликим и бестелесным. Оно не имело когтей и клыков, как те тени, что были в недавнем сне Костерка, но оно было неоспоримо опасно, опаснее самых опытных племенных бойцов, опаснее лис, волков и огромных свирепых псов, опаснее всего, что может встретиться в лесу. Его было не победить боевыми приёмами и силой тренированных мышц. И Костерок впервые в жизни чувствовал себя настолько уязвимым. Оно шло по поляне, ступая туда, куда ещё пробивались последние лучи закатного солнца, — и в его присутствии гасли даже они. Весь лагерь словно утонул во мраке, но тень выделялась на его фоне — Костерок не понимал, как это происходит, но это происходило. И вдруг оно закричало. Или нет, не оно, а сам тот мрак, который оно сеяло вокруг себя: он кричал тысячью голосов, полных боли и ужаса; и вокруг замелькали нераспознаваемые силуэты, источающие тусклое призрачное свечение кровавого цвета. Словно все страдания этого мира хлынули в сознание Костерка. Он скорчился от боли, от жуткого ощущения, что неосязаемое, непознаваемое и неназванное нечто разрывало изнутри его истощённую, хрупкую физическую оболочку. Поднимая голову, он вдруг увидел ту первую, главную тень совсем близко к себе — у неё не было нормальных, видимых кошачьих глаз, но воителю показалось, будто она в него всматривается — пристально, леденяще и невыносимо. Но Костерок не просто выдержал взгляд бездны: он будто бы смог заглянуть в её суть, на ту сторону, и там... там... Он не успел ничего осознать, прежде чем видение растаяло. Он не успел ничего сформулировать. Но только ему снова, как прежде, показалось, что там было нечто истинное и, может быть, важное. Он провёл несколько минут в оцепенении, в моральной и физической обездвиженности; и лишь когда страх, обыкновенный земной страх перед опасностью, стал вползать в душу юнца, тот сумел вновь вернуться в прежний боевой настрой — ведь спасительный процесс обращения глубокого ужаса в бесконечную храбрость, всегда помогающий выжить и остаться на земле, опять начался. И Костерок вновь ждал последней битвы.
~ cовсем не зная брода, в бесстрашии преступном за смыслом недоступным суётесь в эту воду.
вам никогда не узнать, что прячется во тьме, как нашу книгу читать, что между строчек в ней.
With every single day, it won`t go away The way I feel about you
Дата: Закат, 15-Дек-2017, 18:14 | Сообщение # 1755
он из болотных огней, серебра и теней
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 2340
Первым рядом с Кромешником оказывается Пузыристый — глашатай даже не заметил, когда он успел выбраться на главную поляну — и вглядывается в него с все тем же неизменным, преданным взглядом голубых оленьих глаз, умоляюще, тягуче-печально, с затаенной надеждой на дне зрачков. Глашатай смотрит в ответ протяжно и проникновенно, несколько мгновений исследуя внимательным, цепким, холодным взглядом простодушную мордашку новоиспеченного воина, будто бы оценивая придирчиво, стараясь найти изъян, который даст ему возможность сказать "нет". И это не составляет труда: Пузыристый все еще слишком мягок, нерешителен, слишком цепляется за своего уже бывшего наставника, слишком боится получить отказ — прошедший поединок мало его изменил и все же... То, как он произносит свое новое имя, то, как после смотрит тверже и увереннее, позволяет увидеть в мальчишке горячее намерение доказать, что он достоин своего нового звания. Кромешник видит в нем беззаветную наивную преданность — и игнорирует пробежавшиеся по спине мимолетные мурашки, потому что он похож на него самого лун шестнадцать назад — готовность выполнять любые приказы и идти куда угодно, желание заполучить шанс на исправление. Он все еще юн, до глупости наивен, излишне добр и жалостлив, но... Лишать его возможности исправиться было бы несправедливо.
И Кромешник дает ему молчаливый ответ прежде, чем вокруг оказывается все больше и больше готовых к действиям соплеменников — тихо хмыкает, чуть щуря несколько потеплевшие хвойные глаза, и едва заметно коротко кивает.
Костерок, Бедокур, Лапка, Высверк, Меднолапый, Лютоволк — глашатай окидывает каждого из них взглядом, когда они выходят вперед, различая бесконечное множество самых разных эмоций, искряжищхся в чужих глазах. Они все по-разному воспринимают предстоящий поход — здесь и благородный, пламенный порыв храбрости Костерка, и столь привычная тяга к приключениям Лапки, и воспаленное, больное почти что равнодушие Бедокура, решительность Высверка и Меднолапого, недоверие Лютоволка и его же преданность — всё это вспыхивает под закатным небом болотными огнями, искрится и объединяется связующей нитью, быть может, еще тонкой и робкой, почти незаметной, но все-таки наконец мелькнувшей среди мрака — надеждой. И даже воздух лагеря, пропитанный страхом, тревогой, смертью, наполняется чем-то новым и полузабытым, что заставляет дышать глубже, увереннее, спокойнее. Тени дрожат и танцуют меж стволами дервьев, порождаемые медными лучами закатного солнца, дикой пляской небесного костра — и ночная тьма надвигается с востока звездными полками, неотвратимо и поспешно — зимой день тает, едва успевая расцвести.
Глашатай осознает: они будут на болоте, когда темная медь солнца истлеет окончательно, и со всех сторон их окружат темные одежды ночи — сейчас, когда опасные трясины спрятаны под покровом снега и тонким льдом, норовящим треснуть и позволить болоту утянуть тебя вниз, этот путь становится еще опаснее. И среди них слишком много еще совсем юных, неопытных сумрачных, которые еще не знают всех опасностей зимних топей — для кого-то из них это и вовсе первый осознанный сезон Голых Деревьев. Но выбора особенно нет: Сумрак в большинстве своем — юное, молодое племя, где на оруженосцев едва хватает наставников. Прошлогодняя революция сделала свое дело — унесла с собой слишком много зрелых, опытных воителей. Но они справятся и так — их юного, сильного огня хватит на то, чтобы рассеять этот мрак.
Кромешник ощущает опьяняющий, будоражащий, накрывающий с головой прилив гордости, теплом разливающейся в груди — за них всех, готовых идти в туманную неизвестность ради того, что им всем так дорого — и улыбается одними глазами.
— Хорошо, — кивает сумрачный, всем одновременно давая добро на участие. Ловит взгляд Лютоволка, в которым ясно читаются все его мысли на этот счет, и зеркалит его тихую короткую усмешку — «Я знаю, волчонок, знаю, и ценю это». Мимолетно оглядывается на Ванильную, тихо и медленно выдыхая. Он тоже не доверяет ей до конца, хотя глупое сердце упорно шепчет о том, что она не причинит вреда, что ей можно доверять, он все еще видит в этой кошке так много непонятного и странного, чуждого, странно переплетающегося с чем-то до боли знакомым и родным. Но все это неважно, если она действительно поможет им.
Молния укажет путь.
— Тогда выходим, — объявляет Кромешник, взмахивая хвостом и разворачиваясь, первым ступая к выходу, выразительно взглянув на Ванильную — до болота их поведет он.
И только выступив из полукруга соплеменников, глашатай замечает Лунолапу, застывшую неподалеку с налипшим на темную шерсть снегом, явно глядящую в их сторону — Кромешник понимает, что девчонка наверняка хочет пойти, но кроме той причины, что она слишком юна, есть и иная: участников уже и без того набралось достаточно. Поэтому сумрачный, зацепившись за свою ученицу взглядом, чуть качает головой. Не в этот раз, увы.
И скрывается в темноте поваленного дерева.
вход/выход
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Вниз 
