Незаметно подкадывается сезон Юных Листьев, пробуждая лесную природу и прибавляя жителям новых хлопот.
С Изнанки возвращаются Грозовой воин Мрачногрив и Ветряной Хмелюшек, а также Речные Ветреный и Горный Перевал.
Горечь Звёзд и Шиповник проводят собрание на Главной Поляне, где обсуждается вопрос с нападением Изнанки. По окончанию собрания верхушки призывают воителей выступить на Остров Советов и дать отпор общему врагу.
Также происходят посвящения.
В племени Теней Зарница становиться воительницей Зарево; Таинственная, Сычушка, Песнь и Молниелап получают новых наставников — Ягеля, Полымя, Зайца и Синицу. Искалеченный Можжевельник переходит в статус Старейшины.
В племени Ветра Стая и Сладянка становятся ученицами Стаей Птиц и Усладой, а их наставниками — Стриж и Лечащий. Хмелюшек, не помнящий своего имени, принят обратно в племя под именем Зеркальный.
Новая предводительница Речного племени Танец в компании Нивяника посещает Лунное Озеро, где пока не получает дара девяти жизней, но становится Звёздный Пляс.
Воители четырёх племён прибывают на Остров Советов и вступают в бой с Изнанкой, где принимают первый удар.
Обновлено: 31.03.24
Погода в игре
Рассвет сверкает чистым золотом. За прошлую ночь облака стали реже, оголяя ясное небо. Снег стремительно тает под лучами тёплого солнца, оставляя после бывалых сугробов лужи. На оголившейся земле белеют подснежники, где-то пестрят золотые цветочки. В остальном всё ещё коричневая, редко-зелёная трава. Тонкие куски нерастаявшего льда виднеются где-то посередине озера, все остальные водоёмы и реки уже полностью освободились от зимнего заточения. Они несильно выходят из берегов к концу дня. Закат пылает ярким пламенем, а ночь радует чистым звёздным небом.
Температура: утром +5, днем +11, ночью держится +7.
Сила ветра: отсутствует до заката, после дует мягкий южный ветерок
Охота: высокая вероятность успешной охоты весь день
Травы: продолжается период сокодвижения; на голых участках земли появляются низкие жёлтые шапочки мать-и-мачехи
Ты подходишь к толстому древесному стволу, выпускаешь когти и лезешь вверх. Верхних веток не видно, будто чертово дерево уходит на километры вверх за самые облака. Кто знает, может, оно так и есть?
По-летнему зелёная листва шелестит на ветру, и в шепоте кроны тебе слышится вызов. Тебе хочется его принять.
Дата: Сумерки, 23-Сен-2017, 17:08 | Сообщение # 781
Оруженосец Речного племени
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 315
» Подземное убежище
Выскакивает из кустов. Впереди - небольшая открытая местность, посередине которой растёт одинокое дерево. Высокое такое, грустное. По бокам лес. Везде лес. А здесь его нет. Тут, как бы, большая поляна. Только она слишком огромная.
Здесь растёт много трав. И вкусный и горьких, но каждая может что-нибудь вылечить. Хотя, об их целебных свойствах чёрная одиночка слышать не слышала.
Бежит дальше, чувствуя на морде беспощадные потоки холодного воздуха, хлестающие кошку. Вдруг на кончике языка оказывается запах. Противный, едкий. Совсем рядом. Издалека замечает распростёртое окровавленное тело. Но пробегает мимо. Дальше. Не её проблемы, не её заботы. Может, показалось. Вдруг это не кот, а кто-нибудь ещё?
С другой стороны, когда в последний раз Сару подводили глаза и нос? Причём одновременно?
Не её проблема. Остановившись на этой мысли, убегает отсюда. Лес всё ближе и ближе. Все эти места знакомы чёрной кошке, ведь она знала их с детства. А вот эта дорога ведёт к амбару. Пошли туда!
Амбар «
⠀⠀ Василёк || 12 || Река
Losing hope About to break But I’m not running away
⠀⠀ Василёк || 12 || Река
Losing hope About to break But I’m not running away
Ну вот и всё, почти пришли. Странно, довольно, что сейчас, после сильных ветров и пасмурной погоды, вдруг выглянуло солнце. Тёплое, приятное, не жгучее. Последние его дни. Затем солнце будет отдалятся от котов, перестанет греть. Будет лишь светить. И всё.
Бредёт по открытой поляне, минуя дерево, одиноко возвышавшееся посередине поля. Оно здесь одно, сородичи бросили его, покинули. Прямо как Сару. Чертовски знакомое чувство брошенности. Хотя, каждый одиночка брошенный, наедине с собой. На то они и одиночки. Одни.
Сейчас бы пробежаться, а не идти. Но не может бросить раненого кота, которого вела к себе в дом, придерживая хвостом за плечи. Всё ближе и ближе к лесу. Вскоре они зайдут в него и сделав пару поворотов, окажутся у склона, в котором спрятан вход в подземное убежище - домик чёрной Сары.
Оборачивается назад. Территории одиночек, как никак, очень большие. Необъятные. И вот сейчас кошка оставляет за спиной одинокое дерево, уходя в лес.
Подземное убежище «
⠀⠀ Василёк || 12 || Река
Losing hope About to break But I’m not running away
⠀⠀ Василёк || 12 || Река
Losing hope About to break But I’m not running away
Адайна медленно брела, не наступая на девую лапу, которая невыносимо болела, а в подушечке торчал осколок стекла. Кошечка остановилась и начала аккуратно вылизывать лапу, надеясь хоть как-то ослабить боль. Через пару минут такой "процедуры" стало немного легче, но стало намного заметнее, что лапа опухшая. Адайна подняла голову, и огдядевшись поняла, что не знает куда она попала, а откуда пришла тем более. Это место, как и предыдущие, было ей незнакомо. На большом лугу, который уже начинал желтеть из-за начала осени, стояло большое дерево, с которого сыпались разноцветные листья. Адайна поднялась с земли и, хромая, двинулась дальше, заметив впереди небольшую норку, одиночка поторопилась, чтобы поскорее кого-нибудь найти. А между тем ее живот начинал еще сильнее болеть, ведь бродяга не ела уже несколько суток.
Огненная Молния выходит на новую, ранее еще неизведанную местность. На поле много дичи, это одиночка знала точно. Среди всего этого изобилия растет одно единственное дерево - многолетний клен. Чёрно-рыжая кошка принюхивается, и обнаруживает запах мышки. Дичь преспокойно сидит и грызёт маленькое семечко. Огненная Молния принимает охотничью стойку, и начинает подкрадываться к добыче. Когда между ними остаётся всего лишь один лисий хвост, одиночка готовится, напружинивает лапы, концентрируется и прыгает, быстро вонзая свои острые зубы в шею маленькой бурой мышки. Взяв дичь в зубы, чёрно-рыжая кошка идёт обратно.
Перед кошкой расстилается уже знакомая местность, этакая большая поляна, а посередине возвышается дерево. Сейчас, ночью, здесь темно, а днём здесь всегда можно погреться на солнце или полежать в тени того самого одинокого дерева. Инферно пошла вперёд, пробираясь через сугробы снега. Вскоре чёрно-серая полосатая кошка оказалась рядом с деревом. Подняв голову вверх, кошка посмотрела на небо. Сейчас оно было затянуто облаками, но обычно на нём сверкали маленькие точки - звёзды. Племенные коты верили, что это души умерших котов - Звёздные воины. Но вот Сара с ними бы не согласилась. Это всё просто сказки. Обогнув дерево, она пошла прочь отсюда.
ягодная полянка 26
⠀⠀ Василёк || 12 || Река
Losing hope About to break But I’m not running away
⠀⠀ Василёк || 12 || Река
Losing hope About to break But I’m not running away
Дата: Полдень, 31-Янв-2018, 18:53 | Сообщение # 786
Одиночка
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 91
××× Ягодная полянка ×××
Лея осторожно вышла на огромное поле, шагая на трёх лапах. Доковыляв до единственного дерева- многолетнего клёна, серая кошка завалилась на землю, и посмотрела на довольно крупный осколок, застрявший в лапе нашей героини. Шмельк зацепилась зубами за стекло, и вытащила осколок из раны, из которую тут же начала течь кровь. Лея принялась вылизывать рану, и когда та более менее затянулась, серая кошка встала, и неторопливо пошла дальше.
××× Сосновый бор ×××
Лея · 12 лун · одиночка лучше умереть в погоне за своими мечтами, чем всю жизнь прожить без надежды.
Дата: Сумерки, 03-Фев-2018, 21:57 | Сообщение # 787
из сумрака севера и железной мглы
Группа: Стражники
Сообщений: 2540
[bgcolor=#000000]пространство и время[/bgcolor]
Ветряная морозная ночь. Ясная, насколько это может быть сезоном Голых Деревьев. Холодная, колючая, как черные ветки одинокого дерева, в агонии разрывающие полумрак ночного пейзажа своими темными когтями, впиваясь в небосвод. Змееуст слушает хруст снега под своими лапами и возвращается туда, где все оборвалось какие-то луны назад. Кажется, это пролетели полгода, пять лун, если точнее, но Наследник не брался бы судить. Ему кажется, что пролетела целая жизнь. Другая жизнь. Серая и пустая, наполненная пылью и духотой даже посреди самого чистого снежного поля, наполненная хриплыми судорожными вдохами во время самых яростных буранов, колючим морозом и вырванным прямо из легких воздухом, безуспешными попытками вернуться — и полным безразличием. Вернуться куда? Треск холодных снежных льдинок под лапами. Они ломаются, рушатся, тают, слипаясь в один белый след. Он подходит к дереву и останавливается — он дрожит, а может и нет, он уже так давно наплевал на это, что не замечает, не контролирует. Дышит через раз, завороженно смотря куда-то перед собой в одну точку. Его племя совсем рядом, его семья, его жизнь и смысл, совсем рядом его родная хвоя, его родные тени, сплетающиеся под лапами в тугие вязкие сгустки липкой тины болот, совсем рядом та, старая, иная жизнь, наполненная отрезвляющей болью, в которой ты захлебываешься, барахтаешься, тонешь, которой покоряешься — или покоряешь.
Змееуст выпускает когти и впивается ими в снег на могиле Скрытного — ему кажется, или она не одна? Усмехается, ведь ему на самом деле не особо интересно. Он пытается выловить более ясную, четкую мысль, но в голове все путается и ничего не остается в итоге, он цепляется за проблески воспоминаний, но они лишь слепят и исчезают вновь.
Ему стоит сорваться с места и бежать, опаляя легкие ледяным воздухом, стоит ли тратить силы на то, чтобы скорее вернуться? Прошло так много времени. День, два, пара лун, вечность — есть ли теперь разница? Есть ли у него смысл?
Глубокий вдох. Выдох.
— Прощай, Ежевика. Не забывай меня. — Не забывай свою цель, Том.
А был ли мальчик, была ли цель? Рваный смешок, хриплый ироничный вздох, подергивание ушами. Ежевика, услышала ли ты о нем? Знала ли ты о том, каких высот достиг Наследник Мрака? О том, сколько жизней отнял, на чем построил свой путь? Чем выше — тем больнее падать.
Иногда Змееусту казалось, что с каждым днем он падает. Вновь и вновь. Как Тигриное Сердце с обрыва. С водопада. Иногда ему даже слышался хруст ледяной стеклянной линии горизонта, которую он проломил спиной, рухнув в эту бездонную пропасть безвременья, из которой больше не было пути назад.
Змееуст стоял и смотрел на древесную кору, стоял совсем близко к ней, так, что наклонись он вперед, опусти голову — мог бы упереться лбом в многолетний ствол. Такой же многолетний, такой же крепкий, как Тени — племена Котов-Воителей много лун были и много лун еще будут. Полгода в небытии — что год в племени. Время летит. А кому оно нужно?
А кому нужен он? Ему никто никогда не был нужен.
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
Открывшийся простор вышибает из груди драгоценный воздух, скручивает легкие — Кромешник судорожно выдыхает, все так же отчаянно бросаясь вперед сквозь дебри снега, на мгновение зажмуривая глаза, чуть слезящиеся от колючего сильного ветра. Но это бесполезно — пейзаж выжигается на обратной стороне век несводимым клеймом.
Он снова здесь.
Где все закончилось и началось в один дождливый день, в предверии Листопада — для опричника это был первый день нового сезона, который растянулся до бесконечности. Даже снег не спас — по-прежнему все тот же горький Листопад, однообразные дни, неотличимые друг от друга, одинаково невыносимые до закостенелости в области груди. Здесь всё закончилось: он оставил Змееуста одного, больше всего желая остаться рядом, и потерял его. Здесь всё началось: слипшаяся от шерсти кровь, въевшийся в тело голодной псиной запах смерти, серость, холод. С тех пор Кромешник ничего не знал, кроме бесконечных смертей и мутной пелены перед глазами — будто во сне. Вот оно. Мор, кошмары — они начались раньше. Возможно, все еще и не закончились — для него так точно. Кошмар начался на исходе лета, когда полынная горечь пропитывала воздух, когда в синих глазах застыло то самое выражение, которое Кромешник предпочел бы никогда не знать, когда мутные сырые дожди завоевали лес. И с тех пор опричник никак не может проснуться.
Звёзды горят в небе электрической зеленой болью, плоть неба темнеет и теряет тот сумеречно-синий цвет, цвет его глаз, пропитываясь антрацитовой морозной тьмой. Земля — неискушенная юная невеста, укрытая белым праздничным одеянием, а ветер ее беспощаный холодный спутник, жадно срывающий сверкающие драгоценности и развеивающий их по звенящему простору. Белая хрустальная пыль летит в лицо, снежинки запутываются в серебристом шелке полосатой шерсти, мышцы горят, легкие разрываются, сердце рвется прочь из грудной клетки.
Кромешник задыхается.
От яркой, горькой соли, жгущей язык и губы. От критического недостатка воздуха в легких, от мороза, от боли, от напряжения в мышцах. От ощущения, что он все больше проваливается в нереальный, сюрреалистичный сон. Или же наконец просыпается.
Он помнит ощущение тяжести на спине от бездыханного теба Скрытного. Он помнит, как слипалась от крови шерсть, как хотелось смыть все с себя и с милорда, коснуться его, позвать, окликнуть, как Змееуст был рядом и вместе с тем так далеко от него, как никогда раньше. Как горечь осени выедала легкие, как рыжие листья кружились над пожухлой травой, как всё окрашивалось в алый из-за крови еще одной предательницы, как когти и весь Кромешник вновь был в крови. «Как трогательно», сказал он тогда. «Долгожданное воссоединение возлюбленных». И как же он тогда ненавидел эти два трупа, лежащих рядом чуть ли не в одной могиле — так близко, что их уже ничто не могло разлучить. И он помнит, как бежал здесь почти в это же время: тогда землю тоже заносило снегом, но еще тонким, нежным слоем, и большое голое дерево так же качалось и скрипело на ноябрьском ветру. Это был первый снег, первая ночь, выжженная ментоловым холодом. Кромешник возвращался домой.
Это всё сон, думает опричник, когда лапы вязнут, как в болоте, и он замечает темную фигуру рядом с одиноким деревом. Сердце пропускает удар. Это всё сон, думает опричник, когда он, стискивая челюсти, отчаянно рвется вперед, а силуэт и не думает растворяться в мятном морозном воздухе. Сердце...
Следы на снегу. Запах соли. Темно-серая шерсть. Во сне — он не мог его окликнуть. Милорд никогда не поворачивался. Кромешник не видел его глаз даже во сне — только абстрактный силуэт, больше напоминающий сакральный образ из легенд о великих героях. Как бы Кромешник не пытался, но из горла вырывалась лишь тишина, а следы продолжали таять, и силуэт стирался. До него невозможно дотянуться.
И сейчас горло словно сжимают чьи-то когти, внутри растет горький ком и его никак не сглотнуть. Вдох. Выдох.
— Тис... — слишком тихо. Слабо. Хрипло.
Но он может — он может произнести его имя.
В малахитовых глазах вспыхивает абсентовое дикое пламя, Кромешник глухо рычит, вырываясь вперед, пока его тень не касается тени, отбрасываемой кривыми ветвями одинокого дерева — он все еще в нескольких метрах от застывшей у ствола фигуры. Он все еще не верит. Он дышит часто, грудь тяжело вздымается и опускается, внутренности жжет. Широко распахнутые, горящие хмельной хвоей глаза, растрепанная серебристая шерсть, легкая дрожь, волнами проходящаяся по исхудавшему, но все еще крепкому телу — сейчас Кромешник как никогда похож на себя... десятилунного?
Он ждал так долго. И ему страшно теперь: что если он окликнет его сейчас — и милорд вновь растает, а Кромешник в очередной раз очнется в палатке, разбитый и обманутый?
Если это сон, то слишком реалистичный. Если это обман, то слишком жестокий.
Но Кромешнику уже все равно. Он ведь всегда будет тянуться к нему, даже если...
— ТИС!
..Змееуст больше никогда не посмотрит на него.
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Змееуст слышит. Змееуст привык всегда все слышать. Змееуст чувствует, как чувствовал когда-то Пепел идущего за своей спиной оборванца-полукровку Тома, не оборачиваясь, не проверяя, идет ли за ним мальчишка сквозь Темнолесье. Змееуст чувствует, как чувствовал каждый шаг патрульных, что ходили за ним по границам. Змееуст чувствует, как чувствовал хруст снега под лапами переминавшегося с лапы на лапу Скрытного когда-то давно, когда шкет еще был его соплеменником, затравленным сопляком. Змееуст чувствует, как чувствовал каждый шорох, как слышал свист воздуха, рассекаемого резкими ударами на битве.
Змееуст слышит, как Кромешник существует в тишине этой замершей звездной ночи.
Но не оборачивается.
Хруст снега.
— ТИС! — он даже не дернулся, не вздрогнул от резкого звука. Медленно прикрыл глаза, делая шаг в сторону и назад, опуская голову, разрывая зрительный контакт с многолетним кленом.
— Huh, — он чуть пятится, легко разворачиваясь, чуть мотнув головой, чуть шатнувшись, пренебрежительно-дерзко, расслабленно. — Кромешник, — шепчет как-то остро, обрывисто, приоткрывая темно-синие глаза и смотря колючим взглядом прямо на опричника. Быстро, в мгновение, ухмыляется кривой, резкой ухмылкой, чуть содрогается, в полуусмешке скалится.
И смотрит. Не то расфокусированным взглядом — на Кромешника в целом, — не то чертовски ясно, подмечая внимательно и цепко каждую деталь, каждую мелочь. Куда угодно — даже не снег под лапами Сумрачного, даже на блики звездного света на его серебристой шерсти. Не смотрит только ему в глаза. Змееуст эгоист. Для него хвойная, изумрудная зелень Кромешниковых глаз — картина, застывшая на целых пять лун. Ему не нужно смотреть на нее еще раз.
Исхудал? Нездоров? Вымотан? Словно только-только пошел на поправку после долгой болезни. — В племени все в порядке? — отстраненный тон, тихий, слишком мягкий и спокойный для Змееуста, почти умиротворенный — чего никогда не было ранее. Ничего необычного для Змееуста. Стандартный вопрос, все так, как и должно быть.
Змееуст вновь прикрывает глаза. Змееуст хочет закрыть их и больше никогда не открывать. Змееуст, действительно, слишком спокоен — вместо бушующего огненного ада в его глазах только колючие жалящие искорки почти потухшего, но зачем-то вновь разворошенного костра. Змееуст был умиротворенным на протяжение.. где-то трех лун. Но теперь, когда он видит Кромешника и понимает, что в Сумрачном племени все живо-здорово и без него, он чувствует себя... так спокойно, что ему как-то уже наплевать на то, что он даже не вернулся.
Ему даже наплевать, вернется ли он. Змееуст слишком эгоист для этого.
Шаг, шаг, шаг. Открывая очи вновь, Наследник смотрит прямо на Кромешника, в упор, тихо хмыкает и щурится с удовлетворением.
— А ты вырос. Теперь тебе уже не нужно следовать за мной.
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
Мгновение, лишенное звука, времени, ощущений, всего. Мгновение между отголоском эха, тающим в зимней ясной ночи, и тихим ответом. Кромешник успевает умереть и заново возродиться в это мгновение.
— Кромешник.
Если Тис даже и не шелохнулся на отклик, то у опричника едва не подгибаются лапы: позвоночник продирает разряд электричества, забираясь под кожу, стирая в пыль кости — их, кажется, больше нет в теле, таким легким и слабым оно кажется сейчас, когда натянутая тетива напряжения наконец лопается.
Его взгляд, его движения, его голос — всё какое-то странное, неправильное, почти незнакомое, чужое — серебряными пулями простреливают дыры в грудине. Синие глаза вовсе не такие синие, они подернуты больным мутным туманом, они не освещаются инфернальными всполохами алого пламени инквизиции.
Нет огня.
Змееуст спокоен. Его голос тих и мягок. Только острая ухмылка, кривая, об которую можно легко порезаться — она похожа на прежнюю, но все равно не та.
Кромешник ждал этого несколько бесконечных лун, а теперь, когда он наконец смотрит ему в глаза, то видит в них все то же неописуемое, странное, горько-пустое выражение, что и полгода назад; и ему все так же, как и тогда, кажется, что Змееуст невероятно далек от него в этот момент. Пожалуй, сейчас — еще дальше, чем когда бы то ни было.
— В племени все в порядке?
Нет. Без тебя уже ничто и никогда не может быть в порядке. Мы все чуть не вымерли. Он спрашивает так, будто его это больше не касается.
Вопрос доносится будто издалека — в ушах оглушительно шумит кровь. Море, шторм, девятый вал, он тонет. Змееуст стоит на месте, но он удаляется, он уходит, уходит, уходит от него уже в который раз. Он не двигается, стоит на месте, когда до дома осталось так мало. Это равнозначно шагам назад.
— А ты вырос.
И Кромешник не выдерживает этого. На мгновение он кривится, будто от удара — детское, изумленное выражение слетает с лица, — так больно, так странно слышать эту полу-похвалу, скрытый смысл которой он улавливает мгновенно и ясно, он не разучился чувствовать, узнавать то, что имеет в виду милорд, когда не говорит напрямую.
Я же говорил, что я всегда...
Он срывается с места — сначала медленно, заторможенно, осторожно, но с каждым шагом все более порывисто и быстро. Он убивает оставшееся между ними расстояние — какие-то пару метров в сравнении с сотнями километров и несколькими месяцами кажутся сейчас ничтожной пылью, но идти все равно так до боли тяжело — шаг за шагом, он ступает сквозь белые дебри на дрожащих лапах, неотрывно глядя на своего повелителя, будто он может исчезнуть в ту же секунду, когда отведет взгляд. И ему страшно смотреть, потому что он видит совсем не то, что так упорно воскрешал в памяти все это время. Это даже не Змееуст.
Кромешнику хочется раскрошить, разрезать, распотрошить смотрящего своими глазами — эту мутную, словно бы сонную пелену, которой объято самое дорогое для опричника создание в этом мире. Это неправильно. От этого сердце кровоточит, отчаянно сжимается, бьется лихорадочно, мучительно распарывается кривыми осколками льда — студеным холодом по горячей плоти, по незажившим шрамам, по доверчиво раскрытым ранам. И если Кромешник думал, что больнее ему быть не может, чем за прошедшие луны, то сейчас он понимает, что ошибался: то была апатия, жалящая пустота, дергающие иногда надрывы, но теперь — пароксизм, апогей, личина, задыхающаяся в выворачивающем наизнанку припадке.
Но он же — ха-ха! — мазохист!
Поэтому раскидывает лапы в стороны — будто для распятия, чтобы проще было вбивать ржавые гвозди в нежные кисти рук, — и с размаху врезается в Змееуста всем телом, обвивая худыми лапами его шею, неизвестно какими силами заставляя повалиться в белое море.
Мир смазываются, звезды скребут чернильное небо, оставляя за собой искрящиеся борозды. Колючие снежинки оседают и медленно таят на шерсти — серебристой и темно-серой. Два цвета сливаются, соприкасаются, и Кромешник чувствует чужое тепло. Дыхание. Сердцебиение.
Это неуловимо напоминает что-то, что уже было. Только было темно, кроваво, неправильно — они сражались друг с другом, валяясь в вешнем колючем снегу. Кромешник больше не хочет делать ему больно, даже если этого потребуют тени, даже если это, возможно, пробудит его сейчас. Он не хочет так. Он найдет другой выход.
Опричник вскидывает подбородок, чувствуя, как отзывается легкой болью скула — кажется, он стукнулся ей о плечо Тиса, когда влетел в него, — и сбивчиво дышит, скользит цепким, яростным, острым взглядом по его чертам с немым вызовом. Ибо какого черта. Он так долго ждал, а вместо своего милорда, великого и ужасного Змееуста, получил это — бледное и почти потухшее.
Но все тут же обрывается. Негодование, закипевшая было почти детская злость — это все меркнет и растворяется.
Все эти луны. Мор, голод, смерти, кошмары, смерти, смерти. Бесконечная череда одинаковых дней. Беззвучные крики в пустоту. Переделывание себя, потеря себя. Растущие дети, не знающие своего отца, умирающие дети, их крошечные тельца, навсегда застывшие в снегу, их вопросительный серьезный взгляд. Крики Горихвостки, едва уловимая улыбка Змейки. Минуты, часы, дни, луны. Закаты и рассветы, неотличимые друг от друга. И вот.
Змееуст здесь. Кромешник держит его лапами и смотрит ему в глаза. От его шерсти пахнет морской солью, дорогой, бензином, городом — какой только гадостью от него не пахнет! — и личным, его собственным, неуловимым, и сумрачным, горько-хвойным.
Змееуст вернулся.
И на губах медленно рождается глупая и искренняя, княжиковская улыбка с горьким налетом прожитых лун. А им ведь все еще только двадцать.
— А т-ты все такой же... тормоз, Тис, — тормоз во всех смыслах, воистину, — как назло голос так по-мальчишески дрожит именно сейчас, но Кромешнику, впрочем, все равно. Он рвано улыбается, обхватывает лапами голову Тиса и молча упирается лбом в его лоб.
От горького, больного, вымученного счастья сводит сердце.
Он здесь. Здесьздесьздесь. Рядом. Остальное неважно. Даже если он еще не вернулся по-настоящему, всецело, даже если все еще бродит где-то потерянный, то это случится позже. Обязательно случится. А пока — они наконец вместе. А пока... Его огня хватит на двоих.
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Это даже не Змееуст. — о, нет. Это и есть Змееуст. Четкая темная фигура посреди белоснежного моря — больше не объятая слепящим, горячим пламенем с языками, сотканными из теней, с искрами, горящими ярче всех чужих солнц. И без них она... никакая.
Это даже не Змееуст.
А что есть Змееуст?
Темнее. Темнее. Темнее. Темнее, чем черная непроглядная тьма. Темнее, чем холодные пучины болот. Темнее, чем чернеющие, изогнутые в вечной агонии кривые сучья обугленных давним пожаром деревьев Темнолесья. Темнее, темнее, темнее.
Темнота колется, как мелкие колючие снежинки, ветром приносимые прямо в лицо. Она настолько густая, что становится острой для тех, кто посмел прикоснуться.
Кромешник налетает на него почти с разбегу — так кажется, — и валит в снег почти не сопротивляющегося Тиса.
И в этот момент он внезапно чувствует себя... живым? И в то же время чертовски мертвым. Он как будто вышел из комы длиной в несколько лет. Он не хочет возвращаться и просыпаться. Ему не страшно, но в то же время.. ему словно незачем очнуться. Мир жив. Что с ним, что без него. Мир меняется, дети взрослеют, племена развиваются, поколения сменяются. Старые товарищи погибают, а их дети становятся воинами. А что он? Ему двадцать пять и он словно потерял все это время. У него больше ничего не под контролем. И был ли контроль?
Змееуст смотрит в глаза опричнику и словно видит какую-то другую, чужую жизнь. Принадлежала ли она ему?
Змееуст, падая в снег, смотрел на Кромешника. Но даже не думал защищать свое чертово горло, даже не думал упираться, даже не думал стоять. Словно он потерял хватку? Словно за луны бессмысленной серой жизни ему стало все равно.
Змееуст видит словно чужое отражение в изумрудных глазах. Свое собственное, но чужое. Но..? В глазах Кромешника оно иное, оно ярче, оно лучше. Оно... но... Оно словно сжигает что-то внутри Наследника, выжигает, словно дарует ему ту саму смерть от Теней, что оковами должны были сковать его сердце многими лунами ранее, и тогда — ровно пять лун назад — подарить ему чертову смерть, более не состоящему в племени. Он не молил о ней, не желал ее — но он ждал. Ждал, пока шел, ждал, останавливаясь, ждал засыпая и ждал, только открыв глаза. Нет.
Он был жив не потому, что некому было его убить.
Он был жив по той же причине, по какой Кромешник смотрит на него сейчас. По той же причине, что отражается в глазах опричника. Это отражение, так же, как и эта жизнь.. все еще принадлежит ему.
Эта жизнь. Чужая ли, его ли — разве Тису было когда-нибудь не плевать на это? Эта жизнь принадлежит ему.
Он взял ее силой. Он возьмет ее снова.
— А т-ты все такой же... тормоз, Тис, — Кромешник прижимается своим лбом ко лбу Змееуста. Он остро ухмыляется, хмыкает, пару раз содрогается в беззвучном смехе, а затем вскидывает голову и издает пару хриплых, рваных смешков уже вслух, внезапно вновь оборвав все звуки в вздрогнув.
Тис рвано дышит.
Тис скалится.
Резко перекатившись, он вскакивает на лапы и тут же оказывается верхом на Кромешнике. Он прижимает его к земле, он склоняет голову, защищая горло, и прижимает к ней уши, он прижимает хвост к задней лапе и выпускает когти, впиваясь ими куда-то в плечо и лапы светло-серого.
— Не смей называть меня тормозом, — никто не смеет трогать Наследника! — он словно тоже, как Княжик, всего-лишь Змеелапый.
Тис легко отстраняется. Отходит. Глубоко вздыхает, машет хвостом, ударяя себя по боку. Мотает головой, скидывая многолунное безразличие. Ему придется еще побороться с ним — но разве есть враг, которого не по силам было бы ему одолеть?
— Расслабься, Кромешник. Я почти дома.
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
Дата: Рассвет, 05-Фев-2018, 20:17 | Сообщение # 792
Тень у самой кромки Солнца
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 5066
сосновый бор
С рассветом мальчишка выбрался на открытую местность, где редеющие деревья открыли ему прекрасный вид на огромный заснеженный клен. Это было похоже на сон. В морду лекарю летит снег с последней сосны, оставшейся где-то позади, в темноте одинаковых черных деревьев. Бесшумный морщится и отворачивается, чувствуя колючие снежинки. Но когда поднимает взгляд.. мир останавливается.
Казалось, будто снежинки замерли в полете. Они переливались, искрились, что можно было разглядеть каждую из граней. А за ними, далеко-далеко, но в тот же момент так близко были Кромешник и Змееуст. Бесшумный смотрит в упор, с недоверием, с укором. Во взгляде желтоглазого смешались удивление, страх и осторожность. Мокрый хвост медленно поднимается и похлопывает по задним лапам Беса. Травник старается выпрямиться, распрямиться, но не в силах оторвать взгляд. Моргает. Кромешник почувствовал нечто еще с границ, он нарушил маршрут и погнал их невесть куда, на другой край света, чтобы . . . Чтобы найти то, что не давало покоя ему столько времени. «Стало быть, здесь он получил новую жизнь?»
Некрасиво молча сверлить взглядом соплеменника. Серо-коричневый облизывает сухие губы, не в состоянии сдержать смех, опуская из-за этого голову. А-аА-А-А-А-А-а-А-а-аА-А-А-АА-а-а-А-а-а-А-А-а-А-а-а-А-А-аа-А-А-АаА. Слишком много воскресших котов за один день. Замухрышка, Змееуст, они были все время где-то за территорией Теней. Просто были. Выживали. Видели что-то новое. А теперь появляются ... как подснежники. Бес никогда не видел подснежники, но слышал про них пару раз из рассказов. Подснежники. Замуснежка и Змеснежник. Щуплый мальчишка случайно вспомнил тренировку оруженосцев Змееуста, на которую серо-коричневый попал случайно. Спутав имена Бесшумный и Беспокойный. Как он тогда невзлюбил того ученика, желая заменить его место в ряду подопечных глашатая.
- Акхм.- Глухо откашливается, поднимая взгляд. Звездные Предки, что происходит. Они ведь должны идти на Лунное Озеро, лагерь без верхушек и целителя, мать осталась на границах одна. Вдох. Покажи спокойствие. - Я ра-рад видеть вас, -живым, - в добром здравии. - Тут же прикусывает нижнюю губу с внутренней стороны, сдерживая смех, рвущийся из горла. Юнца выдадут искорки в глазах, потому что все происходящее для него невероятно и фантастично.
Упирается передними лапами в снег, выпуская когти и погружая их глубже. Искренне хотелось засмеяться в голос, упасть мордой в снег и гоготать, пока не кончится действие трав путника. А после поднять глаза и понять, что это был мираж. Но Бесшумный лишь делает несколько шагов в сторону, поджимая замерзшие лапки. Горихвостка. Она должна быть рада.
бесследный воин сумрака
не бойся с дороги сбиться иди через тёмный лес с тобой ничего не случится
я здесь
бесследный воин сумрака
не бойся с дороги сбиться иди через тёмный лес с тобой ничего не случится
Светало. Змееуст мельком поднял глаза к небу, скользнув по светлеющему ледяному полотну заинтересованным взглядом, но не найдя, за что зацепиться, вновь возвратил свое внимание опричнику. Впервые за много дней он смотрел на небосвод без привычного пренебрежения — он больше не был для Тиса чужим, как и жизнь, незаслуженно, казалось бы, оставленная ему Мраком, несмотря на долгие луны отсутствия на родине. Впервые Наследник не испытывал к небесам отвращения — они вновь расцветали голубыми акварельными красками для него, распушив ватные перины облаков, беззастенчиво красуясь перед вновь обратившим на них свой взор искушенным зрителем.
Было бы удивительно думать, что Кромешник ходил по границам один. Было вообще удивительно то, что он зачем-то пришел к одинокому дереву, прибежал к нему, одержимый идеей найти своего повелителя спустя пять лун. Именно в этот день, именно в этот миг. Тишину, на несколько мгновений затрещавшую в воздухе, нарушил мальчишечий смех со стороны леса. Наследник тут же сбросил с себя всю баловскую дурь, ощущая приятное чувство собранности, полного контроля надо всем, собственной неуязвимости.
На мгновение он замер, ошарашенный гулом внутреннего торнадо, со свистом пронесшегося по мыслям и раскидавшего их. Множество имен, множество внешних особенностей, множество прожитых лун — простая математика, мальчишке на вид не так уж и много, оруженосец, недавно посвященный. Он был совсем ребенком, когда Змееуст исчез.
— Я ра-рад видеть вас, — недосказанное повисает в воздухе, заставляя Тиса весело дернуть ухом. Конечно, ведь это все веселое, на что он способен.
О, это очаровательное заикание. Тис мельком бросил взгляд на Кромешника — а кто в детстве не уследил за воспитанием шкета? оба они были заняты более важными делами — и благосклонно ухмыльнулся, делая шаг в сторону ученика. От него пахло лекарственным растениями и знакомой Наследнику пещерой. Сильно. О, юный травник.
— Я тоже рад тебя видеть, Бесшумный, — травник и Кромешник. Кромешник, что был самым достойным, самым сильным и самым подходящим для того, чтобы заменить Змееуста. Кромешник и Бесшумный.
Изможденные и словно поцелованные смертью в недавнем прошлом, словно прожившие бок о бок с неведомым мором, чумой, несколько лун.
Мимолетно Тис прикрыл глаза и оставил их закрытыми на несколько секунд дольше, анализируя ситуацию.
— Куда вы направляетесь? Что произошло в племени, пока меня не было?
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
[indent]неуклюжее «чувство» склоняется мятой иглой по прожилкам тряпичного тела; бормочет, гундит. докарабкавшись к сердцу — проткнёт его, вышьет узор и уйдёт, заплатив за пристанище дыркой в груди.[/indent]
Кромешник почти не дышит, мысленно начиная обратный отсчет. Три: теплое дыхание задевает замерзшие щеки, опричник ловит тихие смешки-усмешки, даже с закрытыми глазами зная наверняка, какое у милорда сейчас выражение. Два: пробел, тишина, звенящее в ней напряжение — рваное дыхание, оскал. Один: сумрачный чуть приоткрывает глаза, и мир вновь смазывается, снег скрипит, лопатки упираются в холодную твердую землю.
В плечи и лапы Змееуст впивается когтями — тягучая легкая боль маленькими фейерверками взрывается под кожей — Кромешник готов радостно пищать, но он только остро, сладко ухмыляется в ответ.
О-о-о, да. Да. Вот так-то лучше.
— Не смей называть меня тормозом.
В другое время хвойноглазый уже растекся бы бессловесной покорной лужицей под тяжестью чужого тела, но теперь внутри гудит и шевелится что-то выработанное за эти луны — что-то, что заставляет Кромешника почти неосознанно, но ощутимо упираться передним лапами в темно-серую грудь, обнажать в ухмылке-полуоскале клыки. Он не сопротивляется — сам ведь этого добивался — но часть его скорее по привычке протестует. Он напряжен. Давненько, как ни крути, его не укладывали на лопатки. Отвык.
Тис отстраняется, полосатый переворачивается на живот, упираясь передними лапами в землю и чуть разрыхляя когтями примятый снег. Прерывисто дышит, привязывается взглядом к темно-серой шерсти, заострившимся и еще больше ожесточившимся чертам, темным глазам — смотрит, смотрит-смотрит-смотрит, не желая упускать и мгновения — а на губах острая ухмылка постепенно тает, оставляя после себя лишь легкий горковатый оттенок.
— Расслабься, Кромешник. Я почти дома.
Расслабься, Кромешник. Расслабься.
В ответ на это хотелось засмеяться. Расслабиться он не мог ни на минуту все эти луны: он должен был держать лицо, держать под контролем то, что в его лапах выглядело так неестественно и странно, должен был бесконечно усмирять свой нрав, должен был быть не собой, должен, должен, должен... И теперь он просто не знает, как это — расслабиться. Он полулежит, приподнявшись на передних лапах, кажется, что расслабленный, но тело не отпускает хроническое напряжение: кажется, каждая шерстинка потрескивает от электричества, каждая мышца затвердевает, и опричник в любую секунду готов совершить бросок — будто голодная, напряженная, вечно сосредоточенная змея, чующая опасность повсюду. Кромешник не мог расслабиться, когда бросался на поиски Змееуста и Лютоволка. Он не мог расслабиться, когда Темнозвезд сделал его своим глашатаем. Он не мог расслабиться, когда до смерти вгрызался в глотку Дожделовке, когда когтями рыл ей могилу в каком-то метре отсюда. Он не мог расслабиться, когда соплеменники начали пропадать. Он не мог расслабиться, когда их снами завладели кошмары. Он не мог расслабиться даже после туннелей, когда болезнь была побеждена, когда он засыпал, уткнувшись носом в мягкую шерсть Лютоволка. Даже тогда — он не мог расслабиться.
А теперь Тис говорит ему это — и Кромешник хотел бы, чтобы на него это подействовало как приказ, как однажды подействовало его тихое, но властное «спи» на главной поляне, после дней работы на износ, когда он так и уснул у соплеменника на плече, но теперь он... не может. Не может расслабиться даже сейчас, своими глазами видя перед собой Змееуста. Одна часть сознание плавится, как мороженое на жаре, а другая — натренированная, натасканная, закаленная — гудит и напряженно работает.
Кромешник не отрываясь смотрит на Змееуста, одновременно желая и упасть в его лапы, не двигаясь так недельку-другую, и не веря в происходящее, и думая о том, что они тут почем зря теряют время.
Диссонанс, ошибка в системе, тотальный сбой.
— Я почти дома. Вот именно. Почти.
— Акхм.
Сумрачный моргает, едва заметно вздрогнув, и поворачивает голову в сторону, замечая сына. Точно, я же был не один. Поднимается с земли, аккуратно отряхиваясь от снега. И осознает, как же это все чертовски странно. И то, что Замухрышка вернулась, и то, что Кромешник по пути на Лунное Озеро вдруг сорвался так вназапно, побежал неизвестно куда, следуя только интиутивному зову, и то, что в конце концов он нашел Змееуста. Спустя полгода кромешного ада. Вот так вот внезапно все решилось: и Мор, и Замухрышка, и Змееуст. Как? Почему?
Что за больная невероятная жизнь?
— Куда вы направляетесь? Что произошло в племени, пока меня не было?
Кромешник вновь поднимает взгляд на милорда — молча смотрит несколько мгновений, осознавая сколько же всего придется рассказать. Ох. И вдруг выдыхает легко, почти смеясь, и чуть встряхивает головой. Чуть улыбается, немного устало, но мягко, делает несколько шагов вперед, вновь оказываясь рядом и касаясь своим боком бока Змееуста, кивая в сторону границ. Тепло-о. От бока Тиса полосатый теперь не отклеится до конца их (жизненного) пути.
— Расскажу по дороге на Лунное Озеро, это долгая история. Ты ведь помнишь, как туда идти? — Мы с Бесом только по рассказам знаем.
Подается вперед, в сторону от занесенных снегом могил, к темной полоске хвойного леса, но так, чтобы Змееуст шагнул первым. Прежде чем перевести взгляд на горизонт, протяжно смотрит на милорда снизу вверх — и, надо же, Кромешник действительно вырос. Если раньше своей макушкой полосатый упирался точно под подбородок друга, отставая от него на целую голову, то теперь это расстояние сократилось чуть меньше, чем на половину.
А ты вырос. Слова эхом отдаются в голове, а неозвученные — скребут по сердцу. Теперь тебе уже не нужно следовать за мной.
Неправда.
Многое изменилось. Скорее всего, Кромешник пока что еще сам не осознает, насколько изменились они оба и мир вокруг них за это время. Прошло полгода, но это равнозначно четверти их жизни — безумно много, если задуматься.
Но кое-что все-таки никогда не изменится.
Кромешник смотрит на Змееуста — в пять, в двенадцать, в восемнадцать, в двадцать три луны — и сколько бы разных чувств не искрилось в его глазах, одно остается неизменным. Преданность.
Если он и вырос, то ровно настолько, чтобы не следовать за ним, а наконец идти рядом.
сосновый бор
somewhere across the sea of time a love immortal just like mine will come to me eternally
Покажи спокойствие. Покажи умиротворение. Покажи счастье. Травнику было неловко разрушать столь прекрасную идиллию, но находиться на чужих землях тоже не приносило удовольствия. Желтоглазый мягко улыбается уголками губ, ощущая полное смирение. Маленький пастырь опускал глаза, рассматривая разодранное полотно снега, в тот момент, когда Кромешник уже направлялся в сторону леса. На все воля Звездных Предков, но, если они благоволили явление Замухрышки и Змееуста, так пусть же они вернут Ледышку. Ведь Бесшумный каждый день закрывая глаза, спрашивал Предков о местонахождении брата. И безмолвно просил могучих защищать сына Кромешника.
- О-очень долгая. - И в большей части печальная, ведь племя потеряло Темнозвезда и Бедокура. Не говоря о Марево, пропавшей сразу после посвящения Беса. Сумрачный травник разминает лапы, топчась какое-то время на одном месте. Взгляд в последний раз скользит по открытой местности, представляя ее в сезон Зеленых листьев. Ученик дергает усами, вспоминая слова матери о сгоревшем доме. Его тоже хотелось бы увидеть. Ему хотелось бы увидеть и узнать все, что только возможно. Таков был Бесшумный. А с каждым шагом, прокладываемым за котами, внутри серо-коричневого затягивался узел волнения. По определенным причинам юнец не был на Лунном озере, не получил одобрение Звездных предков, а теперь самоуверенно идет к ним, когда вздумается. Тихий вздох и на дно желудка падает тяжелый камень. сосновый бор
бесследный воин сумрака
не бойся с дороги сбиться иди через тёмный лес с тобой ничего не случится
я здесь
бесследный воин сумрака
не бойся с дороги сбиться иди через тёмный лес с тобой ничего не случится
Вниз 
