горячая юность - Флешбеки - Ролевая Коты-Воители Знамение Звезд

горячая юность

Василисник

Дата: День, 11-Июн-2020, 00:42 | Сообщение # 16

он из болотных огней,
серебра и теней

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 2362

Полёт заканчивается приземлением на что-то в меру мягкое и горячее — опричника обдает волной встречного жара, что-то под ним шевелится, напрягаясь, переворачивается, и сумрачный утыкается расфокусированным, темным взглядом в морду соплеменника, хмельные янтарные глазища, и расплывается в сладкой ухмылке.

А потом его сжимают чужие лапы и переворачивают, отправляя на вешний примятый снег вместо теплого тела. Сумрачный не сопротивляется, издавая глухой смешок, и смотрит в раскинувшееся наверху хвойное кружево и горячечные пятна уже темнеющего, сумеречного неба.

Кромешник почти не ощущает колючего холода: из-за пробежки тело разгоряченное, из-за дурманных трав — сознание топленое, и жаркая кровь течет по жилам кипящей лавой, гулко шумит в ушах. Он лежит, весь расхристанный и приятно утомленный — искорки адреналина еще встряхивают вспышками организм, но постепенно мягко таят, как кусочек льда в крепком виски, и внутри всё стягивается чем-то тягучим и томительным.

Сквозь гул до него доносится смешливый голос Псины:

— Ты теперь пахнешь мокрой псиной!

Ой, велика беда! Кромешнику сейчас так плевать — на растрепанную, вьющуюся от влаги шерсть, на прилипшие острые запахи зверья. Да вообще на всё!

— А ты и есть мокрая Псина, — с ухмылкой отзывается опричник, лениво разглядывая хохочущего соплеменника. А сам только улыбается ломано.

И ему бы хотелось смеяться так же легко — но он отсмеял своё по пути к оврагу, и ни травы, ни всколыхнувшее нутро опасность не могут прогнать изнутри что-то сжатое, горькое, темное.

Ему легко сейчас — но он знает, что легкость это обманчива. Она пройдет совсем скоро, и после себя оставит липкое, мерзкое послевкусие. Потому что там, под дурманной травянистой дымкой, под лихим, отчаянным весельем — поломанное и грязное, брошенное и воющее.

И это хочется заглушить — как угодно, чем угодно, кем угодно.
Чужое тепло рядом слишком подкупает.

Даже если это не тот самый, кто ему действительно нужен.
Такой грязи, как он, сметь ли надеяться на что-то иное?

Плевать.

Кромешник вдруг быстрым, точным, но при этом плавным и слитым движением неожиданно вновь оказывается сверху — перетекает, как вода, как тягучий морок, на грудь и живот соплеменника, накрывая лапой его губы и невольно заставляя притихнуть гипнотизирующим хвойным взглядом.

— Тш-ш-ш, хмельной мой, — тихо и вкрадчиво шепчет опричник, медленно убирая лапу, когда чужой смех стихает, кладет её на чужое плечо, слегка выпуская когти, чтобы впутать их в лохматую темную шерсть, чуть склоняя голову набок,— Вдруг медведь прибежит на твой хохот и решит отомстить? Я тебя спасать не буду, — Кромешник хмыкает насмешливо, мягко, второй лапой ласково приглаживает шерсть на щеке Псины, не прерывая зрительный контакт и обдавая теплым, травянистым дыханием чужое лицо, — Уяснил?

тысячи врат не остудят ли, тысячи звезд не сожгут мою нежность бездушным огнем.
будет нам пристань, не будет ли так далеко, бесконечно далек наш сверкающий дом?
что ж вы, мой рыцарь, мне верите,ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ
шагом не мерите в тяжких раздумьях серую пыль?

что же сокрыто молчанием, верный расчет, непреложное знание,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤжуткая быль?

василисник | 6 | путеводный свет

Воевода

Дата: Закат, 12-Июн-2020, 01:25 | Сообщение # 17

убитый тенью

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 2507

— А ты и есть мокрая Псина. — значит ли это, что ты пахнешь мной?

Легко у Грязного на душе: не тяготит его жизнь гуляки шального, лихого молодца, что и от медведей по весне бегает, не бередят воспоминания о былом раны сердечные. А что было-то? Ничего и не было — просто и нелепо само существование Псины, бессмысленно и слепо воительство в племени, от того и скучно Псу без увеселений дурманных. Не умеет он отношения строить, только служить годится. По первому зову примчит на битву, первым полезет драться с одиночками, а в мирное время куражится Грязной по полной, и устраивает его всё.

Так и живет, ни о чем не думая. Пятьдесят листьев мяты, пятьдесят ночей в канаве, пятьдесят лун беспамятства.

Лежит Псина, смеется, тонет в своем маленьком счастье, до того как...

Кромешник — этот извилистый уж, загадочный Вестник, бок о бок с которым Пёс рассекал территории — полосатым серым туманом ложится прямиком на Грязного и кладет лапу на смеющиеся уста.

— Тш-ш-ш, хмельной мой, — сладкий бессовестный шепот.
Псина, пораженный прикосновением, тихо, послушно замолкает. Чужой взгляд магнетически пробирает до костей, проскальзывает в самые мысли сокровенные, и под ним он стал будто зверь, в миг растерявший всё бесстрашие юности. Грязной так открыт и беззащитен, устоять не может, открывает душу хмельную нараспашку. Вот он на ладони — делай, что хочешь.

Заглядывает в глаза напротив: пятьдесят оттенков зелёных крапинок малахита.

— Я тебя спасать не буду.

Что-то внутри обрывается куда-то вниз, Пёс забывает дышать. Это... как же? Ты меня не спасёшь?..

— Тогда... кто спасёт тебя?

Вопрос глупый, ведь догадывается Псина, что он лишь развлечение, знает, кому посвятил сердце серый демон, почему он сейчас так рьяно тонет в травяном забытьи, какое чувство заглушает. Но это для Пса неважно, от тела горячего кровь закипает, хочется Грязному, так отчаянно, до дрожи хочется, чтобы Кромешник принадлежал только ему. И весь этот день, эта зима поздняя, это тепло дыхания, мятное, дурманное — всё только ему, ему одному.

Кромешник щеки касается нежно, улыбается мягко, и Псина удивленно, завороженно следит за чужим лицом, пытается понять, что творит бес-соблазнитель. И путаются мысли, скачут в стороны, пока Грязной не расслабляется окончательно, сдаваясь в лапы Сумрачного. Подставляется под бархатное касание, кивает, мол, уяснил я, смекнул.

Разгорается сердце глупое, отдаётся ритмом в грудь, стучит пульс бешено, рвано, поглощающе. Нравится Псу Кромешник: весь из себя василиск, змей хитрый, летящий, красивый, аки девка молоденькая, шальной и... Псина вдруг голову теряет, будто рычит слегка, тянется лапами, переворачивает сумрачного и оказывается сверху. Едва сдерживается от этого взгляда зелёного, туманного, боится разорвать ниточку тонкую создавшейся связи, пока в итоге не прислоняется щекой к лицу Кромешника и не вдыхает жадно аромат мокрой серой шерсти.

— ...В таком случае и я тебя сегодня не спасу, — едва слышно шепчет в ухо. — Но... если бы ты дал мне попробовать, я бы сделал всё, что в моих силах.

Заранее Грязной знает ответ, он всё знает. Уже слышит насмешливый отказ, видит, как опричник уходит, злорадно фыркая. Да, посмел Псина надеяться, посмел представить что-то большее: ему слишком мало одного такого момента, и плевать на все ухмылки — попробовать стоит. И тогда бы он всю жизнь служил Кромешнику только ради этого.
Вот так просто — за секунды переплетенных тел — всю жизнь.

У Псины всегда всё предельно просто.

Но только не у Кромешника.

пустолайка⠀⠀7⠀⠀сумрак

вот теорема, вот аксиома:
сможешь? надейся, живи, люби

⠀⠀я ⠀р а з б и в а ю с ь

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀горит Сверхнова
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀прямо по курсу
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀моей груди.

Сообщение отредактировал Воевода - Сумерки, 13-Июн-2020, 22:05

Василисник

Дата: Ночь, 28-Ноя-2021, 04:36 | Сообщение # 18

он из болотных огней,
серебра и теней

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 2362

— Тогда... кто спасёт тебя?

Что?..

Искренность, отразившаяся на чужой морде, повисший в воздухе тихий вопрос, неожиданно будто бы трезвые янтарные глаза напротив — всё это на мгновение сбивает опричника с толку.

Откуда вдруг такие вопросы в этой хмельной, дурной голове?
В другое русло это все куда-то ведет. Это не по плану. Псина не должен был... Он же не?...
Глупости какие-то.

Был бы трезвее — разозлился бы. Что он, дама в беде, чтобы его спасать? И что себе позволяет вообще этот... пёс?

Но Кромешник хороший актер, и незначительные отклонения в сценарии его не смущают; удивление, едва мелькнувшее во взгляде, в мимолетном ироничном изгибе бровей, сменяется обратно на тягучую ухмылку.

Одна из лап когтисто проглаживает путь с плеча на загривок, мягким, но цепким рывком притягивает ближе.
Ласковый голос произносит жестокие слова.

— А это уже, — теплое дыхание мажет по виску, — тебя не касается, — острые клыки играюче прихватывают чужое ухо.

Внезапный глухой, короткий рык отдаётся колючими мурашками по коже — вот так правильно, вот так и надо было сразу — Кромешник смазано, глухо смеется, вдруг снова встречает лопатками землю, и смешок обрывается рваным вдохом. Дурным жаром от Псины веет — горячий, как печка, и тяжёлый. Растрепанный весь, будто с битвы вернувшийся, янтарные глаза диковато горят — заглядеться можно. И в сугробе, что уже превратился в маленькую берлогу от телодвижений и влажного дыхания, становится тепло, как в натопленной избе. Кромешник так изголодался по теплу за эту бесконечную зиму, за этот проклятый февраль, так устал и так отчаянно пьян, что голова мгновенно отключается — сам её отключает. Одно горе от этого ума.

— ...В таком случае и я тебя сегодня не спасу, — холодное, замерзшее ухо согревается от чужого дыхания, и смысл слов ускользает; остаются только хриплые интонации и бледные облачка пара, тающие в воздухе, — Но... если бы ты дал мне попробовать, я бы сделал всё, что в моих силах.

В полуприкрытых глазах — бездонная хвойная темень.
Слышит чужие слова, но не понимает — всё путается, тонет в хмельном дурмане. Кровь одуряюще шумит в ушах.

Кромешник почти поддается своей сиюминутной прихоти. Получается всё действительно очень просто: и лапы, ядовитым плющом обвивающие чужие плечи, прижимающие ближе, теснее; когти, жадно зарывающиеся в темную, взъерошенную шерсть; и лёгкий наклон головы, открывающий касаниям изгиб шеи. И биение сердца напротив ощущается, как своё, вот так оно близко — тяжёлое, быстрое, заполошное. И если глаза закрыть, то представить можно кого угодно.
«Кто угодно» в его случае безнадежно и фатально сводится к одному единственному: Т и с о в ы й

Всё очень просто за мгновение до осознания — и у Псины, и у Кромешника.

Но потом смысл произнесённых слов все-таки доходит до него, пробирается через хмельные, мятные чащобы.
Как удар в солнечное сплетение — опричник вдруг замирает хищно, впивается когтями в чужой загривок.

И тянет за невидимый ошейник от себя.
Смотрит в глаза — неожиданно трезво, холодно — и прищуривается.

— Что ты там скулишь? — змеиным шепотом.

Что-то странное Псина сказал. Вроде чушь пьяная, и можно было мимо ушей пропустить — девкам, может, и не такую лапшу на уши вешает, лишь бы своё отхватить — да вот только… Не пропустишь такое. Чует Кромешник, где бредни хмельные, а где слова от сердца идут.

И внутри всё рвётся надвое. Клокочет злость и разочарование — я не так хотел, мне не это надо, что ты несёшь такое, дурень запойный — и хочется затолкать в чужую пасть февральской слякоти, чтоб неповадно было. Но что-то другое, непрошенное, тянет болезненно и горько.

Потому что нельзя с беспризорными собаками так. Забирать к себе домой, усаживать у камина, накормить до отвала, а потом — обратно, на мороз, за порог. Собаки верные, они от тоски умереть могут. Им хозяин хороший, заботливый нужен.
Псина-то может и согласен на подачку, по глупости своей да наивности, но...

Выше этого его Кромешник ставит. Искал грязное дно, в которое можно упасть, не боясь никого испачкать, а нашел что-то чистое и искреннее. Проклятье это, что ли, какое-то?..
Им как мёдом намазано. Волчонок вот, Замухрышка, теперь еще и этот...

— Странный ты, —получается то ли нежно, то ли снисходительно; губы кривятся горьковатой усмешкой. Опричник берет в обе лапы лохматые щеки, приглаживает, и — глаза в глаза — будто заклинание шепотом, — Кошку себе лучше найди, Грязно́й. Красивую, ласковую, озорную. Детишек нарожайте. Их и спасай, — хмыкает, отстраняясь, прячя потемневший взгляд, — А мне этого не надобно.

Разобью ведь.

Выскальзывает из-под соплеменника гибкой змеей, но отчего-то не уходит совсем — садится рядом, медленно дышит, чувствуя, как с прохладой постепенно отпускает шальной хмель. Оглядывает себя, оценивая нанесенный ущерб: лохматый весь, в соринках каких-то, с прилипшим снежком к спине и бокам. Жуть.

— Всего помял, дурьё косолапое, — ворчит капризно, но почти беззлобно, смахивая с себя последствия попойки, — Чего разлегся? — обернувшись через плечо, бросает властно, подставляя спину, — Помогай теперь чистоту наводить.

Будто и не было ничего — так, дурман, наваждение. Показалось тебе всё, Псина.
Просто упал в овраг, башкой ударился, вот и привиделось всякое.
Всё равно всё забудет, как проспится.

василисник | 6 | путеводный свет

Воевода

Дата: День, 26-Янв-2023, 22:33 | Сообщение # 19

убитый тенью

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 2507

Долго, долго Пёс ждет ответа, в разуме мятном будто два года пролетело — на деле ж секунды прошли. Пролетают в голове мысли разные: шальные, и больные, и крамольные, и с чаянием. Жжется тело о чужое, будто в огонь летит мотылек на свет, и Псина от Кромешника оторваться не может, жмется крепче, ловит последние утекающие из-под лап возможности. Закутывается в запах соплеменника, как туманное облако, купается в бархате шерсти. Пока чужие когти не оттаскивают его назад.

— Что ты там скулишь?

Не скулил, не выпрашивал, предлагал — на языке вертится, так и просится озвучить. До хмельного Пса смысл верный доходит-то медленно, много времени надо пробраться словам, дабы пробиться о высокую дозу дурман-травы.

— Странный ты, — морду берет лапами как-то ласково, или чудится то Псине, — кошку себе лучше найди, Грязно́й. Красивую, ласковую, озорную. Детишек нарожайте. Их и спасай. А мне этого не надобно.

И выползает, утекает серебристой струйкой, оставляя обескураженного воителя с отпечатками лап на щеках и сердце горячем. Под Псиной остается лишь пустота, и пронзает февральский холодок брюхо нагретое.

Пёс смотрит в сторону неожиданно прямо и серьезно для состояния хмельного, с грустной легкой полуулыбкой на устах, и в выражении лица его, в задумчивом янтарном взгляде мелькает что-то нечитаемое — непривычное слишком для шальной натуры, что-то мягкое, глубинное.
Не уязвимое и больное, острое, обиженное от отказа, а мудрое и спокойное, как гладь воды в безветрие.

Не кивал Пёс, мол, понимаю. С самого начала знал, на что идет, и принимал, — давно ж принял и ждал. То было совсем другое.

Разочарованья нет — надежда его погасла, не успев и искрой вспыхнуть. Спало наваждение возбужденное, однако зелье всё перекатывается в крови, не кончается действие. Не перебить эмоциям эффекта душистых растений. Удивляется Псина только когда голову поворачивает, а Кромешник тут еще всё сидит.
Протрезвел, что ль?

Чего разлегся, говорит. Ишь, повелевает-то как, ни стыда, ни совести. Неловкость, поди, смахивает? Фу ты, какие тараканы в пьяную голову-то лезут. Лыбится Грязной, внутри снова плут просыпается Да чтоб неловкость и Кромешник!

— Помогай теперь чистоту наводить.
Усыпан весь листьями да хвоинками, а держится, аки царь стран северных, со стылым сердцем и душой холодной. Игрив и жесток король — меняет гнев на милость за мгновенье.

И Псина подходит, треплет макушку бережно, стряхивает аккуратно листья, проходит языком по серо-полосатому загривку, спине, шее. Ухватывает удовольствие и шаловливо щеку облизать, щурится, залихватски улыбается. Никому не сбить с Пса настроение веселое, тот возвращается в русло прежнее. Все ж снесет да забудет, собака, какие ему слова говорили, и речи какие он молвил.
Не зря его Пустолайкой звали.

— Дай угадаю: меня ты приглаживать не будешь, оттого что я лучше не стану? — хохочет Пёс и Кромешнику в глаза заглядывает, оценивает смутно, в какой стадии похмелья тот находится. Долго, впрочем, не смотрит, а резко отряхивается, аки дворняга из воды вылез. Летит грязный снег во стороны — всю красоту, что Псина навылизывал, портит.

Ответа и не ждет, стрелой по склону оврага — или где они вообще тут лежали — вверх, полон сил, все еще пьян, готов к новым кутежам. Идет подле Кромешника, аж припрыгивает и хвостом машет.
— Люблю, знаешь, в этаком состоянии работу в лагере делать, очень необычно и удивительно всё выходит. Попробуем? Отвлечешься от забот своих, а то морда кислая стала сразу как из объятий вылез! — ухмыляется, шкодник, будто не было ничего.

А что было-то? Как с гуся вода.

пустолайка⠀⠀7⠀⠀сумрак

Сообщение отредактировал Воевода - День, 26-Янв-2023, 22:38