это был ты. и я, прямо за тобой - Флешбеки - Ролевая Коты-Воители Знамение Звезд

это был ты. и я, прямо за тобой

Зарехват

Дата: Полдень, 29-Янв-2025, 21:31 | Сообщение # 1

чьи тени тебя окружали,
оскалов клинки обнажая?

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 198

Персонажи: Смоль, Зарехват

Время событий: начало листопада 2024

Место событий: озеро

Сюжет:
Зарехват и Смоль отправляются на прогулку по территориям, параллельно собираясь набрать хвоща для целительской. Зарехват рассказывает Смоли о своем наставнике.

останусь пеплом на губах, останусь ㅤпламенемㅤ в глазах,
вㅤ [bgcolor=#333333]твоих[/bgcolor]ㅤ руках дыханьем ветра.

﹉﹉﹉
зарехват 30 сумрак

Смоль

Дата: Полдень, 29-Янв-2025, 21:39 | Сообщение # 2

сквозь туманы, тени и холода

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 171

светлый лес

Он бы мысленно пожелал Темноцвету всего наилучшего, и в этот раз неиронично, искренне поблагодарил бы его за эту дурацкую веточку хвоща, но теперь он не может думать.

Всего лишь мгновение спутанного дыхания. Зарехват так близко, ближе, чем в их первую встречу на вересковых холмах, ближе, чем Смоль посмел бы желать, так близко, что он мог бы рассмотреть каждую крапинку, каждый оттенок в прохладных серо-карих глазах, но их окутывает ночной полумрак, и ему достается лишь жаркий блеск.

Этого уже слишком много.

— Хищные воды.

Этого все еще недостаточно.
Смоль осознает, чудом многолунной выдержки удержавшись на ослабевших лапах, что он безбожно врёт, когда убеждает самого себя в том, что ему достаточно чужих следов на тропе, улыбок и бесед.
Это неправда. Ему отчаянно мало.

Он не дышит несколько мгновений, пытаясь подольше удержать в себе чужой выдох, и задыхается хищными водами, пока они пропитывают изнывающие легкие. Он знает, что такое тонуть, и знает, что такое пожар — хищные воды на чужих губах в опасной близости от его собственных ощущаются, как потоп и пожар разом.
Ему требуется еще несколько мгновений, чтобы успокоить сердце, заполошно бьющееся в груди, и заново научиться дышать. Он сжал веточку хвоща так крепко, что теперь во рту травянисто горчит. При мысли о том, где эта веточка была чуть ранее, Смоль смотрит на чёрную воду с нестерпимым желанием в неё окунуться. Ему нужно... остудиться.

Сквозь утихающий шум крови в ушах становятся различимы звуки ночного озера; лягушачьи песни в тростниковых зарослях, стрёкот цикад. С легким серебристым плеском берег облизывают тихие безмятежные волны. Смоль невольно вспоминает, как они были здесь с Зарехватом в первый раз. Отражение солнца на льду. Лёд растаял, и теперь в озёрных чернилах тянется вдаль дрожащая лунная тропа.

Они проходят вдоль берега в молчании, но, заметив невысокие кустики хвоща почти у самой кромки воды, Смоль останавливается. Кладёт на землю помятую веточку, медленно наклоняется к воде, подавив желание броситься к ней, и аккуратно пьет, слизывая лунные блики.
Теперь, он надеется, его голос не будет хриплым.

Напоследок мазнув взглядом по озеру, он переводит его на Зарехвата — задумчивый, усмирённый осенней хмарью, но не слишком успешно скрывающий беспокойный блеск на дне зрачков.

— Хищные воды, — негромко повторяет он, соединяя в голове то, что слышал от Зарехвата в их первую встречу. Мимолетно касается взглядом чужих кончиков ушей, подёрнутых бледным огнём, — Твое посвящение в оруженосцы было во время потопа, верно?

Его поколение посвящали на Хищных водах. Смоль смутно помнит собрание, но он помнит, как они готовили вместе с Псиной и Полуночником временную стоянку. Помнит дурманное тепло трав и простуды. Сны, которые он доверил Полуночнику.
Он помнит Нежнолистую, которая в его памяти была загадкой — почему они вообще дружили? И почему там, на Хищных водах, он, простуженный, обещал ей... что он ей обещал?

— Твой наставник гордился бы тобой сегодня. Или наставница? — на собрании к Зарехвату не подошел никто из старших, и Смоль осторожно предположил, что его учителя либо нет в живых, либо он остался по ту сторону. Что почти одно и то же. Смоль опускает взгляд на кустик хвоща, рассеянно касаясь его лапой, — Какой... или каким он был? Есть?

Ему хочется узнать имя, но отчего-то он не решается спросить, и сердце несколько раз тяжело, больно ударяется о рёбра.

останусь снегом на щеке, останусь ㅤсветомㅤ вдалеке,
я дляㅤ [bgcolor=#702f2d]тебя[/bgcolor]ㅤ останусь светом

﹉﹉﹉
смоль 40 сумрак

Зарехват

Дата: Полдень, 29-Янв-2025, 21:39 | Сообщение # 3

чьи тени тебя окружали,
оскалов клинки обнажая?

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 198

светлый лес

Спокойная озерная гладь встретила их безмолвием и лунной тишиной. Зарехват посмотрел на затянутое облаками небо. Когда красивый лунный луч все же снизошел до них, роняя свой свет на темные спокойные воды, Зар пожелал ему исчезнуть. Смолянка склонился над отражающей луну непроглядно-темной водой и выпил воды.

Его недосягаемый лунный свет был прямо перед ним, и он хотел, чтобы все вокруг погрузилось в темноту в этот миг.

Но отражение луны в воде было очень важным, как солнце отражалось на льду, тоже казавшись значимым больше, чем мог бы обычный пейзаж.

Хищные воды смыкают волну над его головой, рокочут, наполнившись дождями того сезона, ~~уносят прочь Ненастье-водолазку~~,
вторят грохоту сердца в ушах.

— Твое посвящение в оруженосцы было во время потопа, верно?
— Так очевидно? — Зарехват тихо хмыкнул, искренне пораженный, и позволил Смолянке продолжать свои рассуждения, заинтригованный.
Смоль всегда обладал живым умом, и теперь Зар замер, ожидая, что крупица воспоминаний вернется к нему, что изменчивая память, упорядоченная строгим мышлением-

— Твой наставник гордился бы тобой сегодня. Или наставница?

[indent]— Если ты пожелаешь знать, — что захочешь, обо мне, о мире, — я расскажу тебе всё, о чем спросишь.[/indent]

Я ведь пытался, — Зарехват почувствовал, как вокруг разгорается пламя, но пламя было злым, отчаянным, как загнанный в угол зверь, готовый оскалить клыки на каждого, кто потянется в его сторону, будь то угроза или нежная заботливая рука, обещающая облегчение. Он не знал, что пытался. Заслужить его гордость, всеми силами стать и остаться достойным? Не тревожить воспоминания, от которых Смолянке станет хуже, обходить опасные темы, позволить ему жить, как обычно, уберечь от самого себя?

Зарехват готов уронить бесконечную тьму на мир, чтобы оставить ответ при себе, и на мгновение он почти зол на Смоль, потому что он хочет оставить Смолянку себе.

Этот прекрасный, нежный, спокойный воитель — холодный, строгий, смотрящий на него с непередаваемым коктейлем чувств Смолянка, в лапах которого он умирал, позорился, рос? Это Смолянка, видевший его, знавший его, имел право сказать, что гордится им. Это его слово имело вес, его слово разило в сердце, его слово врезавалось ровно в темную метку на сердце.

Каким он был?

Зарехват молчал всего пару биений сердца, идеальная копия ледяной сдержанности Смоли, не показавший большей части своих чувств. Он не наклонился к воде, потому что была высока вероятность сделать что-то безумное, выдать в кривом, ломаном движении истинное смятение. Просто понадеялся, что голос не подведет его.

Это был ты. Это всегда был ты.

— Туман разделил нас, — ответил на последний вопрос. И вздохнул, наполняя легкие воздухом.

— Иногда он приходил к нам и читал лекции, когда я был ребенком. Он был строгим, но в то же время мягким, и я постоянно ссорился с другими детьми, когда они не уделяли его словам должного внимания. Во время посвящения я и не мечтал, что такой добрый, чуткий и благородный наставник достанется мне. Он был юн, но уже на тот момент я не был его единственным учеником. Но я единственный из всех перешагнул порог воительства.

Зарехват перевел дух, рассказывая все это скорее лунному свету на черной воде, чем Смолянке, и это было трусливо — он заставил себя мучительным усилием посмотреть соплеменнику в глаза и продолжил, неожиданно обретая больше храбрости, чем когда-либо ощущал в себе.
Примерно с таким безрассудством, возможно, бросаются в самый огонь.

— Он всегда был сдержанным и никого не подпускал к себе. Он был требовательным и мне приходилось много стараться, чтобы не вызывать его недовольство. Он казался мне одиноким, поэтому я стремился догнать его. Я громко пообещал, что превзойду его, когда стал его учеником, но все, чего я когда-либо хотел на самом деле, — умереть, вероятно, будет верным ответом, если он сейчас не закроет рот, — это обернуться на него, оказавшись впереди, и быть тем, кто заботился бы о нем. Я хотел стать сильнее, стать достойным, чтобы, не привыкший полагаться на других, он позволил мне шагать рядом.

Шли луны, и я больше не мог звать его по имени. Я был послушным учеником и не давал ему повода быть недовольным.
Мне казалось, что я только отдалялся от него, что бы я ни сделал.
Его следы уводили меня все дальше от того, к чему я хотел прийти.

В вековом лесу он подумал, что Смоль, вероятно, никогда не обратит на него внимание, но, озаренное лунным светом, его лицо сказало Зарехвату, привыкшему читать все подо льдом и без намека на слово, что
еще немного поиграв в хороших соплеменников, он никогда не сможет признаться Смолянке в чем-либо, слишком увлеченный этой игрой.

Он никогда не смог бы ему лгать. Ловушка захлопнулась и Зар выпалил, едва осознавая себя от того, насколько безрассудным это было:

— Это был ты.

Это всегда был ты.

Зарехват знал, что, вероятно, Смоль оттолкнет его, слишком принципиальный, слишком закрытый, чтобы вот так просто согласиться, но в этой жизни не было никого, кто мог бы им помешать, в этой жизни он вызвал у Смоли симпатию — каким-то диким, неведомым ему самому образом.

Это был ты.
— И я, — в той и этой жизни, — прямо за тобой.

Так все и было.

Смоль

Дата: Полдень, 29-Янв-2025, 21:40 | Сообщение # 4

сквозь туманы, тени и холода

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 171

Он трус.

Он боялся змеиных туннелей с чернильной тьмой и молочным блеском детских костей, он боялся спать; он боялся грязи, и во время кровавой клятвы, стоя перед ожившей легендой, стоя перед самим Змееустом, он едва заметно дрожал от страха, что в клятвенную ранку попадёт грязь, и он умрет; он боялся огня; и он боялся огня чужих прикосновений. Он боялся, боялся, боялся, но

едва ли когда-то ему было страшнее, чем сейчас.

— Это был ты.

Он в ужасе.

— И я — прямо за тобой.

Серебристый высокий звон крепчает — им наполнены небеса, что рушатся на землю падающими звёздами. Звёзды падают вишенным цветом, падают хрупкими снежинками и тают, не долетая до земли. Звон крепчает, превращаясь в тревожный гул, с которым по венам бежит вскипевшая кровь, с которым грозовой шторм баюкает мутные волны; гул разрастается до воя пламени, до рёва пожара, уничтожающего лес.

Его дым коптит небеса, заслоняя августовские звёзды.
Звёзды падают-
пеплом.

Ему больно.
Почему ему так больно?

Смоль, застывший, ослепленный, глядящий сквозь — отмирает, и всё, что он услышал, заново накрывает его тёмной волной.

Он отворачивается от Зарехвата, пряча горящее, абсолютно потерянное лицо в прохладную ночную тьму.

Это был ты.

От ужаса, топкого и мглистого, темно в горле.
Он не убегает, но малодушно тянет время. Было бы справедливо загрызть его за это, и он не сопротивлялся бы.
Смоль молчит, молчит, и молчит, судорожно пытаясь уложить всё в голове, но оно не хочет укладываться, вместо этого уложиться готов Смоль — пеплом по траве. Он понимает, что не в силах всё осознать — грохот сердца перебивает все его мысли.

Он пытается представить, как всё было, соединить паззлы, но это кажется искусственным и нелепым, как прикленное на фотографии лицо.
И он мысленно спотыкается каждый раз, пытаясь представить Зарехвата юным — и задыхается от ласковой боли. От зависти к себе самому. От отчаяния, ведь он

Он никогда не узнает его так, как раньше.
Он восхищается им, благородным воителем, светлым рыцарем, но — он больше не знает его другим, даже если он с той встречи на пустошах чувствовал, будто знает его давно, это все равно не то, это не так-

Ему кажется, что проходит маленькая вечность, сменяются сезоны, вместо звёзд падает снег, геологические эпохи сменяют одна другую, пока в конце концов землю не засыпает пеплом, и она погибает — и перед её последним вздохом Смоль наконец открывает свой молчаливый, сдержанный рот:

— Я соврал, когда сказал, что здесь у меня нет любимых мест.

Он смотрит на воду, позволяя своему голосу бесхитростно литься.

— Я люблю пустоши.

Он не может убежать, не может молчать вечно, он не может позволить это себе, только не перед ним, не после того, как Зарехват был честен с ним.
Ему остается только быть честным в ответ.

— Там... я почувствовал себя живым впервые за долгое время, — за всю жизнь, какой её оставила ему Изнанка, — Я почувствовал себя дома.

Он бросался в тёмные воды дважды, он направлял отступление сумрачных в огне, он подставлялся под тяжелую лапу Дуболома, он рвал клыками взбесившуюся псину, в три раза превосходящую его в размерах, он сражался с изнаночными тварями, но-

— Я люблю пустоши, потому что там я встретил тебя.

Он никогда не чувствовал себя таким смелым, как в этот момент.

Он ощущает себя храбрейшим из когда-либо живших на земле, наконец поворачиваясь к Зарехвату. Боль, тёмная и нежная, так распирает ему грудь, всё тело, каждую косточку — и ему кажется, что он должен сломаться сейчас, но разве можно сломаться дважды? Он давно и безнадежно был поломан, и теперь в трещины лишь проникает тонкий серебристый свет.

Он думает, что Зарехвату пришлось больнее. Смоль обращался к нему, как к незнакомцу, к тому, кто ждал его, к тому, кто вопреки всему почему-то выбрал его-

Зарехват был с ним так бережен.

Прости меня.

Я был жесток, я наверняка был жесток к тебе, и я ненавижу того себя, и я ненавижу, что не смог уберечь тебя хотя бы в ледяных чертогах своей памяти.

Я посмел тебя забыть.
Я не смогу простить себя за это.

Я не достоин тебя.

Он не посмеет сказать этого, глядя ему в глаза, а отвернуться он уже не в силах. Он чувствует себя живым, он чувствует себя дома, он чувствует себя храбрым настолько, чтобы-

Его лапа дрожит, когда он отрывает её от земли, и на мгновение зависает в воздухе, прежде чем бережно касается чужой щеки.

— Он не позволял тебе, и я не помню, почему. И не могу представить. И не хочу, потому что я, — я ненавижу себя, и мне страшно, и больно, но в разы сильнее этого я — хотел бы быть рядом с тобой.

Но тебе ведь нужен был он,
а не я?

Туман разделил нас.
Смоль, с последним словом растеряв весь кислород в легких, всего себя, всматривается сквозь этот туман на Зарехвата. Он кожей ощущает эту туманную завесу, сотканную из всего, что он — забыл, а Зарехват — сохранил.

Она разделяет их невысказанной пепельной горечью, и Смоль не может её разорвать.
Он улыбается Зарехвату так мягко, как только способен. Не позволяя боли коснуться хотя бы этой улыбки.

Зарехват

Дата: Полдень, 29-Янв-2025, 23:26 | Сообщение # 5

чьи тени тебя окружали,
оскалов клинки обнажая?

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 198

Зарехват знал, что он выживет, каким-то нелепым шестым, седьмым чувством. Он знал, что слова на самом деле не могут убить его, особенно собственные, но признание вырвало у него из легких последний воздух и последний удар сердца из груди, оставив бездыханным и застывшим в восторженной агонии:
что-то, что он всегда мечтал сделать, но
нечто настолько дерзкое, что он не решался даже фантазировать о подобном поступке всерьез. Никогда не позволял облечь идею — чувство, — в слова, и потому все сказанные слова казались ему недостаточными, сырыми, поверхностными. Он не репетировал. О, как бы он хотел.

Это было вовсе не то, что он чувствовал на самом деле, но как только он закончил свою речь он потерял право голоса, ему оставалось только смиренно ожидать приговор, молчать и внимать. Ход сделан и он не мог набраться решимости даже для осознания собственных действий.

Никакой рефлексии.
Блаженный момент безвременья.

В этом ожидании было нечто столь долгожданное, что он был готов застыть в нем на луны. И даже когда он поймет, что каждая секунда будет мучительнее предыдущей — он будет наслаждаться своей обреченностью. Каждым вдохом, что у него есть.
Зарехват вдохнул теплый ночной воздух, ощущая небывалое умиротворение — мгновения рая перед тем, как прекрасная сказка, в которой он подносит себя к лапам Смоли и укладывается в них, обратится очередным тревожным предрассветным сном.

Когда сказка обращается в кошмар, конечно, она обращается, Зарехват искренне готов. Смоль отворачивается. Тени подступают и скалятся клинками-оскалами, а лунный свет не мешает, меркнет, как он и мечтал, и теперь только они со Смолянкой в звенящей ночной темноте. И звездопад.

Он улыбается — не заметил, как начал, едва выдохнув свое горящее признание, — и это ломаная, мягкая, нежнейшая улыбка из всех, что когда-либо были на его лице. Он умирает и ему больно, но он не жалеет об этом акте бесовского мазохизма, беспощадного садизма — за мгновение отчаянной честности перед Смолью он мог бы умереть и он мог бы убить, и теперь, когда Смоль все слышал, ему поздно бояться всех этих последствий.

Смоль никогда не позволил бы ему всей этой дерзости. Зарехват просто никогда раньше не был настолько смел, чтобы нарушить его молчаливые требования.
Ударьте его по лицу, сбросьте в ловушку, убейте на месте — он улыбался, смиренный и ласковый, потому что он вырос, ступая по чужим следам, обратиться в след и навеки застыть под чужим шагом станет высочайшей наградой. Достойный конец пути.

— Я люблю пустоши, потому что там я встретил тебя.

Если он позорно, тихо взвизгнул через закрытый рот и бездыханную агонию, то да, он сделал это — едва слышно за грохотом крови в ушах, но.

Маленькие милости. Зарехват чувствовал, как у него увлажняются глазки. Это никогда не было то, что он хотел от Смоли.
Он просочился в его жизнь, выгрыз себе место рядом, научился идти в шаг, обратился в идеально ложащийся в руку клинок, изучил все касания, что может подарить ему чужая обожженная ладонь.

Он знал все варианты ответа.

Он затаил дыхание, ожидая —
и в чужеродной бережности была смерть, которую он еще не знал.

Изучив все варианты, все удары, которые он научился принимать от Смолянки, он был готов к каждому новому — кроме этого, кроме удара от Смоли, который еще не знал, как его касаться. Он не лежал грязный на полу перед ним, он не смотрел на него пылко после толчка в ловушку, он не обвивался вокруг его лапы сопливым котенком, он не дразнил его улыбками во время кровавых клятв. Зарехват знал в равной степени то, что во всех временных линиях и всех вероятностях он любил бы его, но также знал, что он любил сильнее всего того самого Смоль, что изломал его под себя. Он ожидал касание наставника, что обратил своего ученика безупречным клинком.

— Он не позволял тебе, и я не помню, почему. И не могу представить. И не хочу, потому что я,

Зар наклонил голову, наслаждаясь теплом на щеке.

Я громко пообещал, что превзойду его, когда стал его учеником, но все, чего я когда-либо хотел на самом деле — это обернуться на него, оказавшись впереди, и быть тем, кто заботился бы о нем. Я хотел стать сильнее, стать достойным, чтобы, не привыкший полагаться на других, он позволил мне шагать рядом.

Он смотрел на Смоль, не позволяя себе закрыть глаза.

— хотел бы быть рядом с тобой.

[indent]— Вместе.
— Прямо за тобой.[/indent]

Смолянка никогда так не него не смотрел. Зарехват зажмурился, еще сильнее склоняясь к чужой ладони, но Смолянка, которого он видел перед собой, смотрел на него

[indent][indent]Он смотрит в серо-карие, отцовские глаза Зареушко, и твердо произносит:
— Клянусь.[/indent][/indent]

смотрел

[indent]— Мы дома, — да, я знаю, — Зар глубоко вдыхает: и правда, они дома, вокруг пахнет лагерем и... и все еще — кровью. — Можешь встать?
— Нет, — Зарелап прижимается к чужой лапе щекой и от души врет, закрывая глаза обратно.[/indent]

совсем не так.
Зар резко распахнул глаза, смаргивая слезы, и отшатнулся, выдыхая.

— "Он не позволял тебе", — процитировал Зарехват почти недоуменно, жгуче уставившись на Смоль в упор. Ты знаешь? — Ты так думаешь?

Ты ничего не знаешь.

Он позволял ему все.

Зар испытывал так много чувств одновременно, они скручивались внутри и сжимали его сердце, легкие, горло:
Зарехват хотел закричать и кричать так долго и высоко, что вселенная схлопнется, звук рассеется в небытие и достигнет прошлогоднего или будущего льда на озере, такой высокий и звонкий, что лед треснет, как банки со святой водой, и после
после
когда мир окропит водой
может быть, это мракобесие кончится.

Этот Смоль, такой нежный, такой хороший, вежливый с ним, может просто сделать вид, будто плохой Смолянка никогда не выпускал когти, протягивая к Зару эту самую лапу? Или, наоборот, хочет сделать вид, будто Смолянка делал именно это?

[indent]Не могу представить. И не хочу,

не хочу

не хочу[/indent]

Пустоши, молчаливые на заре, знали, что было легче сдохнуть, чем его любить. Но Зар, живой, не сдохший, перетертый в муку, пыль и пепел в жерновах старого Сумрака, сделал это. Зар сражался с призраком в своем отражении каждый раз, когда Смолянка смотрел на него.
Он хотел Смолянку — так вот же он, ласковый, как никогда, бесконечно чуждый в своей милости —
или наконец победить?

Или сдохнуть?

Сдохнуть, потому что он предпочел бы сдохнуть, утонуть в крови и болоте, сгореть в пожаре, быть гордо казненным, быть ударенным молнией, рассыпаться на снег и пепел — любым способом себя изничтожить, чтобы этот добрый, ласковый, уязвимый Смоль никогда больше не смотрел на него так, будто у них все хорошо.

Этот Смоль не заслуживал все те раны, что Зарехват — он закрывал глаза и видел Смолянку, ожидал укол когтей и иногда даже слышал смех Лиса, слышал почти на своих губах, не способных на нежные поцелуи, потому что все, что он отныне знал, было сдержанным яростным пламенем — намеревался нанести ему.

Что бы он там не придумал от его слов.

Зарехват так и знал.
Всё в его речи было поверхностно. Оно не дало Смолянке истинного понимания.

В его речи все это не было чем-то проклятым, таким, каким оно на самом деле было между ними все это время.

а ты
а не он
знаешь, кого ты хочешь?

— Прости-
за то, что сделал резкое движение
Смолянка не потерпел бы от него этого колебания
Зарехват кисло улыбнулся, мотнув головой и шумно вздыхая, и шагнул обратно, давя желание вжать голову в плечи или скулить, как виноватая псина. Или не давя. Он едва сдержал скулеж, но он опустил уши и виновато склонился, глядя исподлобья.

— Это не будет так просто.

Я не такой милый, как ты себе представил. Я никогда не был. Смолянка должен был знать.
ведь это он создал

— Я не знаю, как мы могли бы... начать. Я знаю слишком много о тебе. Нас.

А ты ничего обо мне не знаешь.

Ничего — ровно столько, сколько знали все, кто не был Смолянкой. Это убивало. Он бы рухнул ему в лапы, если бы мог выразить действием, как сильно это убивало, и он почти сделал это, хватая Смоль за лапу (хватая даже если бы Смоль начал убегать от него) и вновь стремясь подлезть под нее.

— Для меня ты — это всегда ты. Кем бы ты ни был, кем бы ни стал — я был твоим и я уже твой. Все было начато очень давно.

Сообщение отредактировал Зарехват - Полдень, 29-Янв-2025, 23:56

Смоль

Дата: Ночь, Вчера, 00:33 | Сообщение # 6

сквозь туманы, тени и холода

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 171

Но тебе ведь нужен он,
а не я?

Смоль понимает это. Неозвученное, оно затаилось в сладком озёрном воздухе предчувствием беды. Он понимает. Но — открывшийся и безнадежно больной — не может не украсть для себя это касание, хотя бы одно,
даже если мокрый преданный взгляд и доверительная ласка не предназначены ему на самом деле.

Он безнадежен.

И когда Зарехват отшатывается от него, обжигая взглядом, Смоль чуть сжимает пальцы, словно стараясь удержать в ладони осколок чужого тепла, и внутри всё горько сжимается следом. Улыбка тает, как тают сахарные звёзды в небесах, сдаваясь под дыханием рассвета. Лишь взгляд остается уязвимо открытым, тихо блестит подтаявшим льдом.

— Ты так думаешь?
Смоль медленно, растерянно моргает.
Нет? Да?
Он не знает, что думать. Ничего не знает.

С их (не) первой встречи на заснеженных пустошах он очаровался безнадежно и безысходно — так, как он думал, никогда не умел и не смел бы. Иногда его пугала эта неведомая безотчетная привязанность, заставлявшая его тайно наблюдать, ловить чужую тень-

[indent]По лесной тропе он возвращался в лагерь, ступая по следам, оставленным Зарехватом.
Смоль ощущал себя глупо, юно и безнадежно, вминая — осторожно, бесшумно и будто украдкой — собственные лапы в призраки чужих.[/indent]

-ступать по его следам. Это было похоже на одержимость, на изнаночный дурман, на ворожбу. Только под его взглядом он переставал быть призраком самому себе, а во все остальное время — он был потерянной крупицей тумана, он был ходячим мертвецом. Теперь он понимает, что, наверно, это тосковала, ныла и тянулась навстречу та его часть, которая всегда всё помнила. И к которой не было доступа.

Та пустота, что болела в нём фантомной болью отрезанной конечности, обернулась бездной, сдерживаемым холодным пламенем в глазах напротив.

— Это не будет так просто.
Конечно, не будет, — обреченным эхом.

Не заметив, как задержал дыхание, сумрачный прерывисто выдыхает. Что-то болезненно, надрывно ёкает, когда он смотрит на Зарехвата сверху вниз, оскольчато проблескивает дежавю, и на мгновение Смоль зажмуривается, чуть отклоняясь назад. выставляя перед собой свободную лапу. Упирается в чужое плечо незаконченным, неопределённым жестом — то ли пытаясь отстранить, то ли удержать.

— Для меня ты — это всегда ты. Кем бы ты ни был, кем бы ни стал — я был твоим и я уже твой. Все было начато очень давно.

Это бесценные, желанные слова; Смоль распахивает глаза, жадно ловя каждый звук, лелея надежду, и она отражается во взгляде осколками предрассветных сумерек. Он молчит несколько мгновений, прежде чем с тихой горечью спросить — больше у дурацого мира, чем у Зарехвата:

— Но кто я — без тебя в своем прошлом?

[indent]Добрый, чуткий
благородный

"Он не позволял тебе" — ты так думаешь? [/indent]

Окидывая взглядом жизнь, какой Смоль её помнит, он не может отыскать в ней того, о ком говорил Зарехват. Смоль перестал быть собой, он стал кем-то другим с тех самых пор, как Изнанка забрала у него опыт, который и делал его тем, кто...

Он мягко, но уверенно высвобождает лапу из чужой хватки, выпрямляясь.

..кто имел бы право быть рядом с Зарехватом.

Взгляд касается их размытых отражений в воде — может там, в зазеркалье, всё иначе? — и внутри тихо, незаметно скручивается чёрная, страшная злость на силу, отобравшую у него нечто столь важное. Это отрезвляет, запускает холодный и яростный процесс в сознании.
Смоль тонко хмурится, вглядываясь в посветлевшую водную гладь так, будто она нарочно утаивала от него ключ к решению всех проблем.

— Думаю, мне нужно узнать всё. Это не то же самое, что помнить, но, возможно, со временем... память вернётся? Даже если нет, — он возвращается взглядом к Зарехвату, гораздо спокойнее теперь, дисциплинированно подобравший свои раздробленные внутренности, — Я все равно хотел бы узнать тебя... заново.

Даже если на это потребуется вся оставшаяся жизнь.

Зарехват

Дата: Ночь, Вчера, 18:46 | Сообщение # 7

чьи тени тебя окружали,
оскалов клинки обнажая?

Группа: Лесные Коты

Сообщений: 198

— Но кто я — без тебя в своем прошлом?
Зарехват вскинул брови, глядя на Смоль почти изумленно: еще пару часов назад он жил, едва ли задаваясь этим вопросом. Кто я — без твоего взгляда на меня? — вот, как мог бы парировать Зар, но не стал, всматриваясь в глаза Смоли с позабытой нежностью.
— Ты — всегда ты, — повторил он, обреченно вздыхая и делая шаг вперед, расправляя плечи, чтобы перестать прятаться в чужой тени; прижимаясь лбом к его лбу.

Он делал все, что Смоли требовалось от него, всю свою жизнь. Он ухмыльнулся, почти скалясь от восторга, потому что теперь он мог продолжать.

Он был его гордостью
и он же был пятном черной сажи на чистейшем снежном холсте его благородства. Смоль не знал этого. Знал ли он, что добрый, нежный, благородный, чуткий Смолянка ни к кому не был так требователен? Знал ли он силу своего холодного, жесткого взгляда?

Он лишился совсем не того, о чем беспокоился.
Но он не знал, что ни он, ни мать, что дала Смолянке право выбрать имя, ни Змееуст и Морок Звезд, чем бы их коллективный разум ни руководствовался-
никто не имел права решать, что позволялось Смоли.

Это был Зар. Он любил Смолянку всю свою жизнь. Он также знал, что легче было бы сдохнуть, потому что Смолянка никогда не любил сам себя.

в отличие от призрака, что надоедливо мельтешил в глазах смолянки все это время
зар выбрал выжить

Зар не последовал за ним, когда Смоль отстранился, и с восторгом наблюдал за тем, как меняется лицо бывшего наставника при взгляде на воду. Он застыл рядом, также повернувшись к отражению, и опустил уши, виновато, будто пойманный с поличным — хмурый взгляд и затаенная злость в глазах отражения Смоли были знакомыми, почти укоряющими. Будто Смолянка мог бы спросить у него: "чем ты здесь занимаешься, пока меня нет?"

Но, о, Предки.

Он видел Смоль, когда ему было — сколько? — семь, восемь? Он справится с очередным его миражом. Если нужно, он справится с сотней.
— Я все равно хотел бы узнать тебя... заново.
— Тогда тебе придется, — Зарехват лукаво улыбнулся, приближаясь к нему, следя глазами за их отражениями до последнего, до мгновения, когда он вторгся в чужое личное пространство и почти ощущал тепло, исходящее от Смоли; тогда он впился глазами в него самого, отвернувшись от их отражений, и это было так же просто, как соврать восьмилунке, что он — Лиходей.
— Рассказать мне заново и свою историю в ответ.

Кто ты без него?

Кто я без Смолянки?

Зарехват не знал, вспомнит ли Смоль однажды — но он накрыл своей лапой лапу Смоли, не давая ему удрать, приближая лицо к его лицу, и отныне он был пожаром, который оставит свои следы.
Отныне он должен был стать тем, кто покажет, что это неправда —

— Смолянка.

сдохнуть не легче;
тебя было совсем не сложно любить.