Незаметно подкадывается сезон Юных Листьев, пробуждая лесную природу и прибавляя жителям новых хлопот.
С Изнанки возвращаются Грозовой воин Мрачногрив и Ветряной Хмелюшек, а также Речные Ветреный и Горный Перевал.
Горечь Звёзд и Шиповник проводят собрание на Главной Поляне, где обсуждается вопрос с нападением Изнанки. По окончанию собрания верхушки призывают воителей выступить на Остров Советов и дать отпор общему врагу.
Также происходят посвящения.
В племени Теней Зарница становиться воительницей Зарево; Таинственная, Сычушка, Песнь и Молниелап получают новых наставников — Ягеля, Полымя, Зайца и Синицу. Искалеченный Можжевельник переходит в статус Старейшины.
В племени Ветра Стая и Сладянка становятся ученицами Стаей Птиц и Усладой, а их наставниками — Стриж и Лечащий. Хмелюшек, не помнящий своего имени, принят обратно в племя под именем Зеркальный.
Новая предводительница Речного племени Танец в компании Нивяника посещает Лунное Озеро, где пока не получает дара девяти жизней, но становится Звёздный Пляс.
Воители четырёх племён прибывают на Остров Советов и вступают в бой с Изнанкой, где принимают первый удар.
Обновлено: 31.03.24
Погода в игре
Солнце продолжает посылать тепловые процедуры на земли вокруг озера. Снег стремительно тает, создавая на водоёмах опасную ситуацию: вода разливается за берега. Воителям стоит быть осторожнее, чтобы не попасть в бурлящий поток и не утонуть. Среди сухой травы и белых подснежников появляются зелёные ростки, а на ветвях деревьев и кустарников уже виднеются почки. Птицы поют, животным не сидится в норах. В конце дня на чистом небе загорается пламенный закат, после потухания которого на котов всю ночь смотрят яркие звёзды.
Температура: утром +6, днем +13, ночью +7
Сила ветра: мягко дует тёплый ветер
Охота: высокая вероятность успешной охоты весь день
Травы: продолжается период сокодвижения; жёлтые шапочки мать-и-мачехи крепнут и набираются лечебных свойств, появились почки
У самого входа в лагерь растянулись папоротниковые заросли, закрывая собой Главную поляну. И пусть палатки эти не столь прочны, как пещеры, они служат особым оборонным пунктом в защите лагеря. Поскольку попасть на Главную поляну нельзя, не миновав их, любой вошедший сразу попадает под взгляды воителей. Сами палатки сплетены особым способом. Рядом с кустами воткнуты гибкие ветви, вокруг которых оплетены кусты, а крыши выложены листьями папоротника так плотно, что даже дождь не попадает внутрь. В таких палатках хранятся материалы, которые пригодятся для укрепления лагеря. ⠀ ⠀ [cut=~°·⠀Склад⠀·°~] пуст[/cut] ⠀ ~°·⠀Переходы⠀·°~ главная поляна | поваленное дерево
Отписывайте в оффтопе, когда приносите/уносите что-то. Последний учтенный пост: 89
Дата: Полдень, 01-Мар-2023, 16:24 | Сообщение # 31
тень небесного ветра на одинокой реке
Группа: Стражники
Сообщений: 4066
Хм-м. Получается, кот, которого Асмодей спас от монстра на реке, пользуется авторитетом в племени Ветра — пускай он больше и не лидер. Жаль, что Шиповник сразу ответил тем же и не остался в долгу, но из этого все равно выйдет неплохой повод познакомиться поближе. Главное, притвориться, что он не слышал о позиции Ветряного и хочет подружиться из доброты душевной.
Бедлам говорит все меньше, прикрывает глаза. Одиночку тоже клонит в сон — день выдался невероятно долгий и наполненный приключениями, которых Дей бы хотел избежать.
— Понятно. Спасибо Вам за помощь и объяснения, — тепло улыбается он, решив, что получил достаточно информации.
Асмодей закрывает глаза и сворачивается полноценно, спрятав морду в шерсти — показывает, что разговор закончен. Анонсировать свое намерение спать было бы странно, когда они уже лежат в палатке.
Спать рядом с незнакомцами всегда рискованно, но у него не было особого выбора. В лесу, судя по всему, больше нет безопасных пристанищ, а ненавязчиво покидать Бедлама и быстро знакомиться с кем-то еще было бы... странно. Асмодей тяжело вздыхает. Знать бы, что Сумрачные о нем думают; но будь у одиночки приятель из Теней, готовый честно отвечать на такие вопросы, Бедлам бы ему в принципе не понадобился.
Осталось лишь надеяться, что Асмодей завтра проснется — желательно там, где уснул, а не в яме пленных.
Бедлам не собирается спать - спокойный сон давно покинул его, еще до Изнанки, до посвящения в воители. Он не любит засыпать - в темноте закрытых глаз его приветствует лишь.. темнота. Пустота и безмолвие - единственное, что заставляет Бедлама тревожиться.
Поэтому он молчит какое-то время, проронив тихое, невыразительное "не за что" на благодарность Красноперого.
Когда новый знакомый затихает окончательно, вендиго оборачивается, чтобы рассмотреть его. Черная шерсть, яркие рыжие отметины, точно полоска святящейся оранжевой крови от макушки до хвоста. Не выглядит сильным, но Бедлам не слишком обращает на это внимание. он думает, что мог бы убить одиночку - не сейчас, когда он лежит доверчиво рядом с ним в лагере. Потом - в лесу, где снег скрывает следы и ворует запахи. Забавно, но, когда Бедлам проводи время с Полынной, он не думал о том, что хочет сломать ее тонкую шейку. у Красноперого шейка не тонкая, возможно поэтому интересно. Детей забавно ломать, взрослых забавно топить в болоте.
Бедлам спокойно опускает голову на вытянутые лапы и прикрывает глаза. Его сумрачная клетка, полная пустоты, ждет, распахнув стальной рот.
- сон -
то ли сон у тебя, то ли явь нарисована, или же я? наверное, я этот бор тропками крив, небо, око луны закатив, засыпает. и мир засыпает, тишиною звеня ...я вдали промелькну...
то ли сон у тебя, то ли явь нарисована, или же я? наверное, я этот бор тропками крив, небо, око луны закатив, засыпает. и мир засыпает, тишиною звеня ...я вдали промелькну...
Его чуткий сон прерывает чей-то властный возглас снаружи палатки. Асмодей быстро сморгнул сон и обнаружил перед собой беззаботно спящего Бедлама, подтверждение того, что события минувшего дня не были странным кошмаром. Он лежит на подстилке пару мгновений, пристально глядя на него, пока сознание не загрузится до конца. Вокруг них все еще ни души... И мысли, поставленные на автопилот, начали самовольно сворачивать на запрещенный курс.
Никто ведь не видел, как они вместе вошли. Если внимание всех котов привлекло что-то другое, он без труда выскользнет из палаток после того, как...
Взгляд одиночки наконец-то становится осознанным, и он резко поднимается на лапы.
Что за дурные намерения. Бедлам отнесся к нему с добротой, пусть они ни разу ранее не встречались, провел к палатке и охранял его сон. Было бы безрассудно избавляться от ценного союзника.
Дата: Рассвет, 20-Мар-2023, 03:18 | Сообщение # 34
одинокий бог
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 615
« Главная поляна [indent][/indent]..А мышь была костлявой, мохнатой, худющей да и в целом нелицеприятной. Но, как говорится, за неимением лучшего...
[indent][/indent] — «Если что-то кажется не вполне вкусным, значит, ты недостаточно голоден», — припомнил бандит, глядя на скудное кушанье. Да как это вообще есть? Не селёдка, не сардина, даже не кусманчик «докторской»!
[indent][/indent]Спираль, глубоко вздохнув, нырнул в сухие зелёные заросли, торчащие из снега, и морально приготовился к трапезе. Он не был довольно брезгливым, но осознание того, до чего он докатился, задевало его персидское достоинство.
[indent][/indent]«А кишочки тоже есть?..»
[indent][/indent]Всевышние, этот любезнейший из вашего пантеона никогда не падал так низко! [indent][/indent]Бывало, бродяжничал, ночевал в трущобах, но чтобы питаться.. этим вот...
[indent][/indent]Спирали было тоскливо.
[indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent]“я умру дураком, бесконечно ища на вопросы ответы. карнавальный дракон из вчерашней газеты — на снимке в газете. спираль ✷ 62 ✷ разбойник-бродяга карнавальный дракон так хотел бы дышать огнём на меня, но он боится огня, а это просто рассвет, это пламя грядущего дня”.[/indent]
м.калинин ✷ dragon cave
[indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent]“я умру дураком, бесконечно ища на вопросы ответы. карнавальный дракон из вчерашней газеты — на снимке в газете. спираль ✷ 62 ✷ разбойник-бродяга карнавальный дракон так хотел бы дышать огнём на меня, но он боится огня, а это просто рассвет, это пламя грядущего дня”.[/indent]
Дата: Сумерки, 25-Мар-2023, 03:19 | Сообщение # 35
одинокий бог
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 615
[indent][/indent]Какой бы мерзопакостной ни была пища, голод не тётка, и за неимением лучшего Спирали-таки пришлось съесть мышь.
[indent][/indent]Он кривился, жуя косточки, плевался внутренностями, и создавалось впечатление, будто он слопал резиновую галошу. Которая, ко всему прочему, ничуть не утолила голод.
[indent][/indent]«Только желудок растравил,» — с сожалением думал рыжий, закапывая кучу останков в снегу.
* * *
[indent][/indent]Ветер не унимался, и к полудню сидеть снаружи стало прямо-таки тяжело физически. Спираль трепало со стороны в сторону, и он, в очередной раз разразившись тирадой про немытых лесных рембо, собирался уйти, как прямо на его глазах древо, что торчало сверху оврага, угрожающе покачнулось, издало протяжный стон и полетело прямо в овраг.
[indent][/indent]Бандит прямо-таки подскочил на месте и помчался вглубь кустов, но ветки, длинные, голые и увесистые, шлёпнулись буквально рядом с ним, едва ли не оставив без пары конечностей.
[indent][/indent] — ... ... ...! — (что за кошмар) смачно выругавшись, Спираль обессиленно плюхнулся между веток, окативших его горой пыли, коры и сухих листьев. — Инсульт. Инфаркт! Я щас поседею, — сердце, чуть не выпрыгнувшее из груди, едва ли хотело становиться на место.
[indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent]“я умру дураком, бесконечно ища на вопросы ответы. карнавальный дракон из вчерашней газеты — на снимке в газете. спираль ✷ 62 ✷ разбойник-бродяга карнавальный дракон так хотел бы дышать огнём на меня, но он боится огня, а это просто рассвет, это пламя грядущего дня”.[/indent]
м.калинин ✷ dragon cave
[indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent]“я умру дураком, бесконечно ища на вопросы ответы. карнавальный дракон из вчерашней газеты — на снимке в газете. спираль ✷ 62 ✷ разбойник-бродяга карнавальный дракон так хотел бы дышать огнём на меня, но он боится огня, а это просто рассвет, это пламя грядущего дня”.[/indent]
— Туда, где тебя не найдут. — Звучит интригующе! Я аж весь воспылал!
И не поймёшь, то ли так начинаются психологические триллеры про маньяка-убийцу, то ли романтические мелодрамы… Лиса вполне устраивает вариант, при котором будут совмещены оба жанра. Убей меня нежно. Жуй мое ухо, проглоти мое сердце, поглоти меня, чтобы я мог стать частью тебя.
Птичий приводит его в…
— Это же какие-то кусты, — снисходительно-ласково, но он приятно впечатлён. Ты не повёл меня в те самые пещеры, потому что?..
Зато Птичий выбрал задетые павшим деревом кусты. Уцелевшую их часть, но от их неповреждённости лишь острее пахнет кровавым хаосом, поселившимся на главной поляне. Бросающийся в глаза контраст, как алое на белом, животрепещущее противоречие. И совсем не похоже на пещеры. Здесь пахнет землей, влажным снегом, прошлогодней листвой — будоражащий запах, нутряной.
Они остаются наедине. Совсем. И прежде, чем тишину захватит что-то липкое и удушающее, Лис изворачивается, обхватывает Птичьего всеми лапами, заваливаясь на старый мох. Лучшая защита — это нападение. Он делает это так легко, будто нарочитая легкость сотрёт собой вспыхивающие электричеством нервные клетки от каждого касания, замаскирует собой скопившееся дымящим взрывоопасным топливом ожидание, желание, страх, ужас. Есть два пути: сохранять дистанцию и уничтожить её, чтобы она перестала что-либо значить. Он будет упрямо игнорировать притаившуюся за близостью опасность, пока она не исчезнет вовсе.
Она ведь должна исчезнуть?
— Ну, рассказывай, — Как подружка-сплетница на совместной ночевке. Он с привычной ухмылочкой подпирает одной лапой свою щеку, чуть приподнимаясь над соплеменником; одну из передних и одну заднюю лапу он оставляет лежать на Птичьем, когтями подцепляя шерсть на острых лопатках, — Чем был занят? Зачем Синичку кусал? Выглядишь так, будто и сам попал под дерево. Я хочу знать всё.
Он старается не заострять внимания на чужом ободранном виске, чуть подсохшей капельке крови, застывшей карминной ягодкой — ссадина как назло маячит перед глазами и притягивает взгляд. Он знает, что любая кровь на вкус — металлическая и солёная, душная.
Обниматься можно. Слизывать кровь с чужого виска — травмоопасно. Внутренности размажет в кашу, их уже мажет от одной только мысли.
Лис опускает взгляд на чужое плечо и небрежно смахивает прилипший когда-то листочек.
[indent]Может тебя еще в щечку лизнуть?[/indent]
У него начинает гореть огнём засохший укус на щеке после посвящения Зарехвата. Он так кстати прокусил ему щеку, будто всё предугадал заранее. Это заговор. Определённо.
— Звучит интригующе! Я аж весь воспылал! — Птичий давит в себе желание окунуть Лиса мордой в снег. Остынь, поганец, ты меня сейчас поджаришь на гриле. — Это же какие-то кусты.
Это не какие-то кусты. Это безопасные кусты. Кусты, которые не успели заиметь ассоциацию с блестящими глазами и сбитым дыханием. У Птичьего просто тело не повернуло в сторону пещер, он бы не пережил взгляда на развороченную подстилку, с которой сбежал, подгоняемый в спину желанием спрятаться в коробку. И чувство дежавю лишь клацнуло зубами у его хвоста, не успев перемолоть позвонки в кашицу.
Удушье петлей обхватывает шею, и он не может больше держать Лиса за ухо, потому что под кожу начинает забираться то самое пугающе-интимное. То что поднимало голову и жадно скалилось лишь тогда, когда чужие взгляды прекращали прожигать кожу. Птичьему хотелось и сбежать, и смиренно подставить шею, тяжело вздохнув. Делать вид, что ему плевать с каждым разом было все сложнее, нет становилось все больше похоже на выстраданное, вырванное да, которое он пытался прятать как мог.
Он думает, как это пережить, как перетерпеть, хочется сжаться, попросить прощение и выпрыгнуть из лагеря обратно куда-нибудь в овраг. В подвал. В одиночную камеру. Но он не успевает, его перехватывают раньше, чем он успевает дернуться. Сжимают в объятиях привычно-непривычно. Птичий морщится, упирается лапой в чужой нос, отталкивая. Ухо теперь вне зоны доступа, зато чужая лапа прижимает его к земле, почти невесомо, он чувствует, как пальцы зарываются в шерсть и легонько касаются кожи.
— Ну рассказывай, — Птичий переводит мутный затравленный взгляд от прокусанной щеки, чтобы напороться на лукавые глаза и застыть перепуганным хомяком. Что рассказывать? — Чем был занят? Зачем Синичку кусал? Выглядишь так, будто и сам попал под дерево. Я хочу знать всё.
Он почти не понимает, что ему говорят, его слишком отвлекают чужие лапы. И от борьбы внутри между хочется и не хочется его размазывает по земле, как под гидравлическом прессе.
Лиса нужно изолировать от него.
Птичьему нужно переехать куда-нибудь. В другой город. На другую планету. — Что ты прикопался? Искал шишки, — бурчит себе под нос, скашивая глаза, когда чужая лапа начинает движение, — с Синичкой. — Взгляд автоматически после движения вверх цепляется за укус на щеке, Птичьему хочется впиться поверх или плоскогубцами повырывать зубы из пасти Зарехвата. — Мы заблудились, — признается с неохотой, умалчивая и про позорное падение в овраг, и про синичкину попу, которой она села ему на лицо радостно. — Потом нашли Зайца, хотели вернуться в лагерь, а там дурацкое дерево, еще и полужмурик под ветками. Клуша порастеряла все мозги, когда проход оказался забит снегом и мешала мне пройти, — почти жалуется, ворчит, как Хрен, про свое маленькое путешествие рассказывает недовольно. — А что это тебя так волнует, что я Синичку укусил? Завидуешь что ли?
Конечно, Птичий не ждет ответа: да, завидую. Птичий ничего не ждет, он варится в котле проблем.
Птичий привычно пушится, ерзая и устраиваясь поудобнее, в сжатой позе, резко контрастирующей с расслабленным положением Лиса. И главное — лапы держать при себе, потому что если он не вытянется по струнке, его тело заживет своей жизнью. Например, лапы потянутся прикоснуться в ответ. Зубами — к свежему незажившему укусу, все еще покрытому вязкой сукровицей. Птичий знает какова она на вкус — медь и соль, кислота, разъедающая нёбо.
Почти как неспелые вязкие ягоды.
Облизывается, вспоминая облепиху, во рту — все еще кислинка с легким привкусом летней сладости.
Весь его ворчливый рассказ насквозь пропах дурацкой облепихой. Это сводит с ума и запускает тлетворные процессы в лисьей черепушке. Его глаза намертво прилипли к двум заветным точкам — ягодным губам и кровяке на светлом виске. Отодрать можно только с мясом.
Но Птичий не смотрит на него, и Лис может сколько угодно пялиться туда, куда хочет. Главное только не потерять нить истории. Он же хороший друг, замечательный, он умеет слушать.
— Какой насыщенный событиями день. Ты наверно жу-утко устал, — Лис надувает губы, сочувственно изламывая брови. Сюсюкается.
В нем равная доля насмешливости и искреннего сопереживания. Птичий действительно выглядит уставшим, помятым и весь он словно бы внутренне скукоженный, запертый в неведомой Лису тесной клетке. Он достаточно хорошо его знает, чтобы улавливать самые разные градиенты его хмурости, каждый оттенок сварливости, каждую грань грубоватой шероховатости. И он может заявить со званием заслуженного птичеведа, что друг ведёт себя странно.
Да уж. Пока Птичий шатался по лесу, Лис сидел в лагере, как отпетый домосед. У Птичьего приключения, Синичка, Заяц, у Лиса — жена, дети… То есть Зарехват и минихтоньцы. Но на полужмуриков и жмуриков он тоже успел насмотреться.
— А что это тебя так волнует, что я Синичку укусил? Завидуешь что ли?
Ему хочется его придушить. Чтоб не мучился сам и не мучил его, чтобы перестал… перестал задавать вопросы, на которые сам же и знает ответ. О, Лис более чем уверен, что он прекрасно все осознает; Птичий его жалеет, и потому позволяет оставаться рядом, кидает подачки, но взамен ершисто и колко тыкает по больным местам. Вполне справедливый обмен.
Он примет это тычок с достоинством и праздной невозмутимостью.
— Завидую, конечно, — чуть обиженно канючит, не обращая внимания на вошканья соплеменника, лишь вжимаясь поближе. Не отпущу, — Какой же ты мне после этого друг… Нашёл себе Синичку, шишки с ней ищешь, жмуриков вытаскиваешь, кусаешь её за всякое… Все друзья так делают… А я как же?.. — тяжелый, драматичный вздох.
Все друзья так делают. Они же обалдеть какие близкие друзья.
Да, возможно, он нарывается. А судьи кто? Пусть первым в него камень кинет тот, за кем нет хоть маленького грешка.
Где-то Птичий явно совершает неправильный выбор в своей жизни. И когда все успело найти по наклонной? Когда он перестал расслабленно лежать рядом с Лисом и ворчать, что ему слишком жарко просто потому, что соплеменник нагревается как печка, а не потому, что внутри разверзается личный ад? Когда он начал замечать, что Лиса в его жизни слишком много? Прикосновения теперь обжигали, перетягивали канат его внимания от мира на себя, хотя до этого могли быть проигнорированными, принятыми как данность.
Птичий просто начал понимать, что они совсем не такие, какие ему хочется. И это обидно.
Как было обидно то, что Лис совсем расслабленный рядом, держит лапой, когтями касаясь нежной кожи лопаток. Но у этого держит другая подоплека, это держит ничего за собой не скрывает, и Птичьему хочется вцепиться и показать, как нужно.
А еще у Птичьего есть мозг, и он прекрасно понимает, что если так сделает — то после будет собирать свои же ошметки по всей палатке.
Ему бы и в радость оторвать мох от постилки и вновь запихнуть в чужой рот, потому что слова неожиданно больно режут, скребут коробочку легких. Все друзья так делают — Птичий не вздрагивает, но чувствует себя так, будто на него вылили ушат холодной воды, по позвоночнику тонкой ниточкой ползут мурашки, заставляя поежиться в поисках тепла.
Все друзья так делают — звучит как приговор, палач зачитывает их перед тем, как голову отпустят на подставочку, а лезвие блеснет еще незапятнанной сталью.
Птичий знает, что они с Лисом друзья, и друзья не так уж плохо звучит, но когда это слово выедается чем-то болезненно-лихорадочным, он понимает, что звучит отвратительно.
Если бы его мать не попросила приглядеть за ним, обратил бы Лисенок на него внимание? Птичий знает, что ответ отрицательный. Нет, не обратил бы. Они были полярными, у них не было точки пересечения.
Птичий так ненавидел проигрывать, но здесь он чувствовал себя заранее проигравшим, хотя свисток ещё не прозвучал. — Ого, так это дружеский обряд, а я и не знал, — Сердце долбится о грудную клетку, и Птичий чувствует себя странно, когда мир смазывается по краям. Ну, давай, воспользуйся этой возможностью, сделай то, чего до ломоты в суставах хочется, — Зарелап тоже тебя кусал поэтому, да? — Ну да он ревнует, и что? Глаза опять цепляются за отпечаток чужих зубов, Птичий сжимает челюсти почти до хруста, говорит едва ли язвительно, скорее с налетом флегматичности, пытаясь удержать внутри что-то, что пытается выломать клетку, освободиться. — Я могу выбрать любое место, или тебе принципиальна попа?
Ему не хочется, чтобы на лисьей морде оставались чужие прикосновения. Все это напоминает огромный такой котел, в котором Птичий варится, а в него только подливают кипятка — ну давай, укуси же, разрешение дано.
Оторвать глаза от запекшейся корочки, спокойно заглянуть в чужой зрачок, чувствуя себя слишком неловко, почти на грани разрыва сердечной мышцы. Янтарь чужих глаз горит медью, плавится, Птичий неосознанно облизывается, почти загипнотизированный, в груди тянет желанием податься вперед, коснуться, как тогда, в палатке, но он терпит, держится лапками за соломинку в океане, наблюдая, как оплот его жизни скоротечно уходит под воду.
Дружеский обряд. Ну да. Интересно, если Лис ему скажет, что произошедшее в пещерах той ночью тоже было дружеским обрядом, Птичий согласится повторить? Занесёт это в их привычную абсолютно дружескую рутину?
Лис не находит в себе смелости поднять эту тему. Не то что бы она нуждается в поднятии, она присутствует между ними незримо, она никуда не уходила, стоит позади сущностью с непропорционально длинными конечностями и чёрными глазами, сверлит им затылки, нависает сверху угрожающей тенью.
— Зарелап тоже тебя кусал поэтому, да?
Лис хехекает, отмахиваясь:
— В этот раз — нет, это ведь было посвящение, — и едва не осекается, чудом сохраняя всё ту же беспечность. В этот раз. Был ведь и другой.
То, как Птичий спросил — совсем обыденно, казалось бы, равнодушно-флегматично, лениво — заставляет чертей внутри напрячься и хищно принюхаться, насторожившись.
Лис не понимает, отчего ему вдруг становится как-то не по себе от мысли, что Птичий может узнать. Даже если он узнает — ему должно быть все равно. Да и не было в их с Заром кусачих драках-заигрываниях чего-то опасного, они ведь оба цеплялись друг за друга в каком-то дружном понимании, злости — на себя, на мир, на все сразу, на то, что не могут по-другому и с другим. Вымещая друг на друге скопившееся отчаяние. Выражая солидарность через боль и кровь.
Что-то есть в укусах, кровавых метках и желании их монополизировать совершенно омерзительно сумрачное. Лису злостно смешно с этого. Ему хочется плюнуть себе самому в лицо. Как бы он ни пытался противопоставить себя своему племени, в итоге… он все равно его часть. Продукт. Его дитя. Его потомок.
— Я могу выбрать любое место, или тебе принципиальна попа?
Он серьезно готов это сделать?
Птичий смотрит на него с восхитительным спокойствием, и цвет глаз у него совершенно дурацкий. Ржавчина. Разрушение металла, когда кислорода слишком много — допьяна. Лис смотрит в его глаза, и он сам — металл, который коррозия разъедает медленно, но верно. От прохладцы его невозмутимости, от того, как он невзначай облизывается, и как что-то дурное блестит в зрачках — он не может разобрать. Слишком занят тем, чтобы во вновь обострившемся осознании близости не потерять контроль.
Его внутренне мажет и колотит оттого, как легко Птичьему даётся его равнодушие. Как легко он соглашается. Как для него абсолютно ничего это не имеет значения, как ему не страшно и фантастически наплевать.
Очень вкусно.
— Я вообще не особо принципиальный, — тянет слова, вытягивает их из себя карамельной тянучкой, щурится голодно, — Что больше нравится, то и кусай.
Как будто ему вообще что-то в нем может нравиться, но допустим.
Птичий может быть внимательным, когда хочет. Чаще всего он не хочет, конечно, мир слишком большой и шумный, а на переваривание информации уходит слишком много времени. Но в здешних полуразрушенных палатках почти что смертельная тишь, голоса соплеменников доносятся как из-за плотного стекла, если прислушаться — можно различить неровное биение чужого сердца совсем рядом.
Рассеивать внимание бесполезно, это Птичий осознал давно, насколько бы он не старался увести свои мысли куда-то подальше от Лиса, те послушными собаками возвращались обратно, утыкаясь в чужие лапы, уши, щеки, глаза. Его надрессировали, приручили, как лесного зверька, теперь свобода кажется клеткой, а ошейник — глотком свежего воздуха.
— В этот раз — нет, это ведь было посвящение, — ему не трудно выцепить это промелькнувшее в этот раз.
Ему не трудно развить эту мысль, растребушить, как клубок ниток и добраться до сердцевины. Если был этот раз, то были и другие, уже не посвящение, уже что-то более личное, что Птичий пропустил, не заметил, проморгал отвернувшись. Становится кисло, вяжуще во рту, язык сворачивается в клубочек, как броненосец. Птичьему теперь хочется убрать чужие лапы, не грубо, щемяще-нежно, попросить больше не трогать. Пожалуйста, больше не трогать.
Уйти. Птичий же не пойдет следом, он развернется в противоположную сторону.
— В этот раз. — повторяет, это не он говорит, это кто-то другой, — Какая крепкая у вас дружба.
Стоило правда закрыть себе рот. Стоило никогда его не открывать, не в этой жизни, не рядом с Лисом. Не задавать вопросов, найти Гадюку, зажать в темном углу и потребовать рассказать. Чтобы его, видимо, окончательно вывернуло наизнанку. Птичий чувствует себя слишком беззащитным, будто его правда вывернули, как изношенную рубашку, дернули за шовчик, и он развалился на лоскутки.
Отводит глаза, потому что кажется, что Лис сейчас все поймет, что Птичьего слишком задело, настолько, что ржавчина со зрачков слезла, оставив только личное, оголенное. — Что больше нравится, то и кусай, — мне все нравится, придурок.
Птичьему уже не хочется кусаться, ему хочется просочиться сквозь чужие лапы и сбежать.
А Лис будто на зло везде разбрасывает свои конечности, и усмехается-усмехается-усмехается, лукаво блестит потемневшими глазами. И получается всё как-то болезненно, нездорово, только так у них и выходит — через раскуроченные жилы. Птичий тяжело вздыхает — по привычке, корчится — тоже.
Сгорел сарай, гори и хата. Птичий на доске посреди океана лезет на самую высокую волну, может быть, она расплющит его о берег.
— Странные у тебя предпочтения, а ты еще что-то про мои говорил, — почти насмешливо тянет, блекло. Расслабляется в чужих лапах, растекается, сдается без боя. Но все еще не смотрит, потому что если посмотрит — остановится, сожмется, вывернется, — если так сильно хочется, — тянется лапой, властно касаясь чужого загривка, притягивая ближе, — попроси нормально, — утыкается глазами в закатную муть чужого взгляда, Птичьему кажется, что ему в золото пустили кровь, такой оттенок рождается только из боли.
Он не хочет быть похожим на Зарехвата. Он может понять, как это происходило.
Птичий приставляет клинок к чужой шее и ждет, чтобы ему сказали провести. Чтобы его попросили, чтобы это не лихорадочно загорелось, а заползло под кожу — ядом. В Птичьем было больше сумрачного, чем то казалось на первый взгляд.
Птичий в его лапах, Лис чувствует его тёплый бок своим животом. Птичий в его лапах, так близко, но он никогда не был от него так далеко, как сейчас.
Всё как-то неправильно. Лис не понимает, в какой момент всё стало неправильно, перестало складываться, склеиваться, в какой момент каждый шаг, каждое слово приравнялись к движению по заминированному полю.
— В этот раз. Какая крепкая у вас дружба.
Ему незнакомы эти интонации. Ему непонятно, как их считывать. Их раньше не было, такого раньше не было — и у него нет подходящего ключа. Что это — собственничество, вредность, обида, ревность? Садистическое желание поиздеваться? Подразнить? Но Птичий не может быть настолько жесток. Как и не может его ревновать, не только потому, что не к чему и не к кому на самом-то деле, но и потому, что… для ревности нужно что-то чувствовать. Мысль эту он отгрызает на половине, не давая ей развиться, но она падает вниз, разлагается в его глотке, копошится личинками в желудке.
Тебя это беспокоит? Хочешь об этом поговорить? Ему бы строгий костюм и очки, сесть в кожаное кресло, взять блокнот и ручку. Внимательно слушать и задавать правильные вопросы. Смотреть понимающе и мудро, нет, цепко и проникновенно. Вычерчивать на бумаге кривые линии, изгибающиеся в такт его сердцебиению. Сплошные пики и падения, и в конце — прямая линия, уходящая за край листа, уходящая за край.
Птичий расслабляется, обмякает в его лапах, и это.. всё. Всё уже за краем. За границей его понимания.
Лис напрягает лапу, когтями — теми же, что совсем недавно беспечно путались в мягкой как шёлк шерсти — впиваясь в мох.
У него глаза застилает пелена алого, кровавого тумана, дрожащего и горячего, когда чужая лапа вновь — как тогда — ложится на загривок властно, с нажимом.
— Если так сильно хочется, попроси нормально.
— Птичий, — не Воробушек и не котеныш, потому что их нельзя рычать низко, предостерегающе, ими можно звать только нежно и с теплом.
Но так уже не получается.
Ему хочется, так сильно хочется, что его аж клинит, и у него нет гордости — он бы попросил. Умолял бы.
Он не сделает этого, потому что вдруг осознает почти с религиозным, восторженно-отчаянным ужасом — Птичий бы сделал то, о чем бы он его ни попросил. А потом они бы захлебнулись в последствиях, растеряв всё, что у них есть, но, вот беда…
Всё рушится карточным домиком прямо сейчас. Рычание, поднявшееся откуда-то изнутри вместе с едва заметной, рваной, хищной дрожью — рычание зверя, загнанного в угол. Выхода попросту нет, он его не видит, ни одного из тех, что привели бы к спасению, он видит только ржавое золото радужек напротив, такое тёмное и глубокое, какого он никогда раньше не видел.
Но он всегда подспудно знал, что Птичий опаснее его самого. Опаснее всех тех, кого он знает — в своей совершенно особенной, непредсказуемой радиоактивной манере. Его опасность расползается рентгенами по воздуху, пропитывает землю, отравляет воду, от неё мутируют клетки и умирают деревья. Его опасность незаметно и убивает медленно, но верно, с каждой секундой увеличивающейся радиацией.
Птичий — убийца. Возможно, Лис недооценил его наклонности к садизму. Или ему нравится мучить лично его? Как мило.
[indent]Если так хочется…[/indent]
— Ты- — прекрати, перестань, умоляю. продолжай
[indent]Попроси нормально.[/indent]
Если честно, он забыл, о чем должен был попросить. Если честно, он так зол на Птичьего за эти глупые игры, что он уже не хочет ничего просить.
Он всё сделает сам.
Наклоняется вперёд резко, вжимая Птичьего в подстилку, своей передней лапой впечатывая чужую переднюю в пол, и роняет своё лицо ему в шею, вгрызаясь — обиженно, отчаянно, зло — не до брызжущей крови, но до легкого привкуса стали, соли, горючего жара на языке.
Он напарывается на приставленный к глотке клинок сам, с фанатичной самоотверженностью смертника. Попутно отрывая чеку гранаты, позволяя ей взорваться, и молнии ударить в темечко.
Если бы он знал, что это приведет к катастрофе, стал бы поступать по-другому? Птичий не задумывается об этом, когда подушечку обжигает теплом чужой шерсти, жадно тянется вперед. Мир — пустыня, Птичий — заплутавший путник, он оправдывает себя тем, что это жизненная необходимость.
В горле моментально пересыхает, чужой взгляд — прямые солнечные лучи, перед глазами начинает плыть, Птичий то ли пьян, то ли постепенно слепнет. Но глаз не отводит. Он уже попал в собственную же ловушку, рассчитал силы, взвесил все решения, поставил на кон едва ли не свою жизнь.
Какой ценой? Ценой всего.
Чуть ли не прислоняется горячим лбом к холодному дулу пистолета — чужие зрачки смотрят, как перед выходом пули, если выпустить несколько — сталь нагреется. Птичий не думает, крутит на повторе картинки в голове; так легко сейчас потянуться вперед, прижаться носом к щеке, прямо к пахнущей морем ране, провести, невесомо, нежно, напарываясь грудью на собственные же шипы. Хоть как-то отыграться за всю ту мешанину, что бурлит у него в легких нечаянно сделанным вдохом под водой.
Чужие когти соскальзывают с его спины, отчетливо слышится едва ли не хруст мха, у него получается отогнать от себя ощущение, что это расходится его кожа.
— Птичий, —предупреждением, незнакомой интонацией, рычащей, пробирающей до костей, Птичий вздрагивает, но не убирает лапы. Все еще с напором держит, не позволяя отстраниться.
Уже поздно — с щелчком понимает, уши омывает то жар, то арктический холод.
Ему почти что страшно, на грани, все внутри вспыхивает, пока не оставляет за собой лишь выжженное поле. Лис никогда не разговаривал с ним так, грубо, предостерегающе, будто черта была стерта, смыта, вымыта, будто Птичий где-то допустил ошибку, доломал отлаженный механизм их взаимодействия. Проковырял дырку в плотине, думая, что ничего не случится.
Вот только Птичий думал. Он знал, что так будет, он знал, что последует за его действием, но результат превзошел его ожидания. Должно было быть не так, Лис должен был попросить. Сохранялось хоть какое-то подобие шутки, они натягивали на все свои взаимодействия цирковой купол и игнорировали любые сдвиги тектонических плит. Поэтому Птичий ковырял без страха и опасения, ковырял, не думая, что вода обрушится на его голову.
Это ему было позволено кусаться, ему позволено было засовывать мох в рот, ему были позволены любые рискованные авантюры, которые проскальзывали мимо чужого внимания, игнорировались и забывались. Птичьему все прощалось, его баловали, кормили с рук, вытаскивали из шерсти веточки, укладывали спать и приносили шишки.
Лис никогда не- [смотрел так говорил так делал так]
Птичий судорожно облизывается, смотрит почти круглыми глазами в чужие — совсем темные, влажный зрачок лихорадочно дрожит; от ягодного послевкусия теперь дурно.
— Ты- — чужая хрипотца — почти пощечина.
Птичий жалко выдыхает, понимая, что что-то явно идет не так, потому что у Лиса глаза бешеные, расплавленная сталь, подбрось и ударь — железный фейерверк. — Лис, — сдавленно, предупреждающе, шипением сквозь зубы, он хочет продолжить говорить, упереться лапой в чужой лоб.
Но не успевает. Его дергают в сторону, вжимают в подстилку, перехватывают лапы, хотя Птичий даже дернуться не успевает — на запястные косточки давит чужой вес. Единственное предупреждение — горячее дыхание на шее, зубы смыкаются не так больно, как гулко ударившее в горло сердце, отдающее пульсом не только в уши — в каждую клеточку тела.
Секундное промедление, позволение, щелчок боли, ударивший по нервам — свежо и ново.
Птичий шипит, выворачивается, в этом действие нет никакого «нет» — только желание дотянуться, впиться зубами в ответ, до крови, до мяса, до разрыва сосудов. Пинается задними лапами, свободной передней тянется до лисовской лопатки, чтобы вцепиться когтями и провести вниз — с нажимом, глухой яростью. — Лис, — почти рычит в чужое ухо.
В голове: только попробуй пожалеть. Птичий сожрет и не подавится, его такого только удерживать, прижимать за горло к земле, окунать в холодную воду.
[indent][/indent]Должно быть, у других богов лесного пантеона в кои-то веки появилась совесть: кто-то да уберёг его от лицезрения вышеописанных непристойностей с элементами садомазо; какой-то чересчурный дружеский порыв, ну не по-мужски, не православно всё это.
[indent][/indent]Может, кустики-то и скрывали весь визуальный срам, но Спираль натурально пожалел, что не достарел до глухоты. Съеденная мышь запрыгала в животе, просясь обратно.
[indent][/indent] — Ух, содомиты!
[indent][/indent]Проверять, кто пришёл демонстрировать кустам техники боя в стиле «гачи-мучи», он, конечно же, не стал, да и вообще как можно скорее постарался ретироваться.
[indent][/indent]Показательно (или не очень) потрещав папоротниками, рыжий вылез, оглядел упавшее дерево — очередной подарок Перуна, ни иначе, — и полез напролом в сторону выхода из лагеря, всё ещё басовито осуждая потревоживших трапезу.
» Главная поляна
[indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent]“я умру дураком, бесконечно ища на вопросы ответы. карнавальный дракон из вчерашней газеты — на снимке в газете. спираль ✷ 62 ✷ разбойник-бродяга карнавальный дракон так хотел бы дышать огнём на меня, но он боится огня, а это просто рассвет, это пламя грядущего дня”.[/indent]
м.калинин ✷ dragon cave
[indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent][/indent][indent]“я умру дураком, бесконечно ища на вопросы ответы. карнавальный дракон из вчерашней газеты — на снимке в газете. спираль ✷ 62 ✷ разбойник-бродяга карнавальный дракон так хотел бы дышать огнём на меня, но он боится огня, а это просто рассвет, это пламя грядущего дня”.[/indent]
Вниз 
