Незаметно подкадывается сезон Юных Листьев, пробуждая лесную природу и прибавляя жителям новых хлопот.
С Изнанки возвращаются Грозовой воин Мрачногрив и Ветряной Хмелюшек, а также Речные Ветреный и Горный Перевал.
Горечь Звёзд и Шиповник проводят собрание на Главной Поляне, где обсуждается вопрос с нападением Изнанки. По окончанию собрания верхушки призывают воителей выступить на Остров Советов и дать отпор общему врагу.
Также происходят посвящения.
В племени Теней Зарница становиться воительницей Зарево; Таинственная, Сычушка, Песнь и Молниелап получают новых наставников — Ягеля, Полымя, Зайца и Синицу. Искалеченный Можжевельник переходит в статус Старейшины.
В племени Ветра Стая и Сладянка становятся ученицами Стаей Птиц и Усладой, а их наставниками — Стриж и Лечащий. Хмелюшек, не помнящий своего имени, принят обратно в племя под именем Зеркальный.
Новая предводительница Речного племени Танец в компании Нивяника посещает Лунное Озеро, где пока не получает дара девяти жизней, но становится Звёздный Пляс.
Воители четырёх племён прибывают на Остров Советов и вступают в бой с Изнанкой, где принимают первый удар.
Обновлено: 31.03.24
Погода в игре
Солнце продолжает посылать тепловые процедуры на земли вокруг озера. Снег стремительно тает, создавая на водоёмах опасную ситуацию: вода разливается за берега. Воителям стоит быть осторожнее, чтобы не попасть в бурлящий поток и не утонуть. Среди сухой травы и белых подснежников появляются зелёные ростки, а на ветвях деревьев и кустарников уже виднеются почки. Птицы поют, животным не сидится в норах. В конце дня на чистом небе загорается пламенный закат, после потухания которого на котов всю ночь смотрят яркие звёзды.
Температура: утром +6, днем +13, ночью +7
Сила ветра: мягко дует тёплый ветер
Охота: высокая вероятность успешной охоты весь день
Травы: продолжается период сокодвижения; жёлтые шапочки мать-и-мачехи крепнут и набираются лечебных свойств, появились почки
Только зайдя в лес, тонешь в терпком запахе благородной хвои. Какую тропинку ни выбери, каждая вьется тонкой ленточкой среди высоких деревьев с пушистыми, раскидистыми лапами и острыми верхушками, достающими, кажется, до самого небосвода. Под лапами мягко пружинит настил из еловых игл и клубятся тени.
Мрачнолесье невидимой границей разделяется на ельник и сосновый бор — отличия почти незаметны, но все же есть. Тем не менее, обе части леса являются как излюбленным местом для отдыха и прогулок, так и богатыми охотничьими угодьями. Целители же могут найти здесь огромное количество лекарственных трав.
Широкие лапы елей и сосен смыкаются над головой, образуя настоящий потолок и практически не пропуская свет — мрачнолесье окутано мягким полумраком. С журчанием по лесу пробегает, извиваясь и огибая деревья, падая звенящими водопадами в овраги и выбираясь из них тонкой лентой, звонкий ручей. Он тянется от заводи через все мрачнолесье. ⠀ ⠀ [cut=°•.⠀Нора Делореана⠀.•°] В глуши Мрачнолесья, вдали от посторонних глаз, находится громадное поваленное дерево, − скорее всего, ель. Одна из его сторон опирается на оставшуюся в земле нижнюю часть дерева, а вторая упёрлась в почву и обросла множеством растений. Под этим "навесом" обжился одиночка Делореан, где устроил мягкую постель из пышного мха. Под кустом папоротника, выросшим под упавшим деревом, кот хранит пойманную добычу. А само укрытие скрывает от глаз небольшая поросль молодых елей.[/cut] ⠀ ⠀ °•.⠀Дичь⠀.•° клесты, ящерицы, белки, дрозды, дятлы, корольки, летучие мыши, совы, тетерева, филины, мыши, кроты, кедровки, мышовки, бурундуки, чижи, воробьи, кролики (очень редко) ⠀ °•.⠀Травы⠀.•° хвощ, еловые иглы, валериановый корень, крапива, тимьян ползучий, малина, мальва, остролист, папоротник, ромашник, тис, лиственница, паутина, можжевельник, черника, боярышник, грушанка, сосновые почки, вороний глаз ⠀ °•.⠀Переходы⠀.•° заводь | река
Туман выплюнул его в лес, только лишь мокрым холодом облизав уши, да костлявыми пальцами прочесав бока; Гаденыш криво оскалился на чужой шепот, прозвучавший в голове колокольным набатом, он, знаете ли, не верующий в церкви, голос божий слушать не обязан. Ах, он так надеялся, что пробродив столько времени по лесным глушам, ему, наконец, улыбнется удача, и он вновь окажется среди вонючих помоек, но нет. Нет, сегодняшним прекрасным днем гаденыш обязан дышать чистым свежим воздухом, в котором дурь снежной изморози смешалась с горьковатым, тяжелым запахом еловых ветвей.
Ну какая же безвкусица, родные канавы были куда… предпочтительнее. Хотя бы потому, что там еда добывалась намного быстрее, чем в суматошной беготне по лесу в то время, когда он никогда в своей жизни нормально не охотился. Гаденыш выдыхает, разминая шею, суставы скрипят, как проржавевшие петли, грубая веревка грязно-бордового ошейника привычно царапает кожу.
Если ему повезет, то он за пару дней сможет добраться туда, где вонища и грязища смешались в ядерное топливо городской жизни. Он брезгливо морщится, оглядывая пушистые волны сугробов; дикая природа, дикие коты, дикие нравы, Гаденыш бы предпочел не встречаться с этими манерными огрызками, маленькими гадами другой стороны жизни.
— Вонючая тварь, — но, кажется, ему не может так свести, не так ли? Глас ли это материнский? Это едва не заставляет его хрипло закашляться, плохая, дурная шутка, вытащенная щипцами на свет, как извивающаяся крыса. Ох, его дорогая, рыжая матушка.
Гаденыш шмыгает за сугроб, тихо, почти незаметно, глазами отслеживая резкие движения незнакомца. Рыжего, почти пылающего в бликах снега, — шестой не собирается вылазить на свет божий, лишь дождаться, пока… лесная тварь уйдёт в свою нору. Каждый из городских знал, что с чокнутыми не стоит связываться, и редко кто решался уйти в сторону границ, имея там то ли мечту, — ха-ха, имея, — то ли родственников.
Его блистательная мать называла их… как только она их не называла, даже одно из наименований в итоге досталось ему, так что, в каком-то их смыслов, Гаденыш мог бы сказать, что он племенной. Рыжая же психопатка явно был племенным, городские это отличали почти что сразу, не может быть таких движений у того, чьи лапы чаще касались асфальта. Какие там у них названия племен? Племя облаков, равнин, елок, — Гаденыш беззвучно фыркнул, — болотное?..
дышит рядом туман, колышется где-то далеко, тут каждый научился прислушиваться и ощущать его движение. А Мак к Изнанке дышит неровно все еще. Там хотя бы было весело, а не как в могиле.
Тянет носом - дикий зверь, адская гончая, полыхающая искрами пожара при каждом повороте головы.
движение справа, быстрое, змеиное, растворяющееся в снежной белизне - Мак разворачивается, прожигая желтым взглядом пространство вокруг.
— Эй, ты. Выходи, — тихо, твердо, угрожающе. он никого не видит, не чует - ветер давит запахи, мешает их распознать, сносит в другую сторону. И если в лесу вокруг все же окажется пусто, Мак спокойно пройдет мимо, но сейчас в нем просыпается охотник, уже почувствовавший добычу рядом даже если здесь прячется кот - чем не добыча? Бедлам учил замечать происходящее вокруг, даже когда кажется, что не происходит ничего. Он учил слушать свои ощущения, а абсолютно все органы восприятия орут о том, что где-то поблизости есть другое живое существо
Мак делает шаг в сторону, позволяя лапам самим выбрать направление, и сокращает расстояние на несколько сантиметров.
прячется тот, кто боится - одна из заповедей. Мак не прячется никогда
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
Гаденыш страдальчески морщится, когда понимает, что его заметили; события комкаться и поворачиваются к нему начищенной до блеска попой, насмешливо, искрометно. Что ж, ему не привыкать, что все, что он когда-либо хотел, не воплощается по щелчку пальцев в реальность. Разочарование можно и придушить в зародыше, ничего кроме озлобленного дыхания оно ему не принесет.
Рыжий замирает на освещенной поляне, и шестой уже по линии плеча знает, что его заметили; движение головы, наклон ушей, его пока не слышат, но уже — прислушиваются. — Эй, ты. Выходи, — недосказанностью — а то вытащу.
В этом не было никакой нужды, он был осторожным, но не глупым; а потеряй он лесного из виду — стал бы последним беззащитным ду-рач-ком. Гаденыш пару секунд думает, пока лесной хрустит снегом под лапами, хруст бродит эхом в черепной коробке, путается в шагах; но потом со вздохом выпрямляется и шагает на открытое пространство, лапы сразу увязают в снегу, пока он останавливается, сохраняя достаточное расстояние между ними.
Кривовато улыбается, склоняя голову, солнце слепит, тени вьются под лапы, мечтая о прикосновении, как только выпущенная стрела, увязшая в киселе прокуренного воздуха. — Заметил все-таки? — Вздыхает, пушистый бубенчик качается на груди маятником часов — тук-тук-тук, — скоро полночь. — Ну, привет, белколап. — У них же там эти смешные имена, подбираемые под цвет глаз, шерсти, зубов. Может он угадает? — Может разойдемся мирно? Ты домой к своей маме, я домой к своим помойкам, м?
Он выбирается из-за сугроба, темно-серый, с рыжими ожогами поцелуев возле глаз. Мак смотрит на, смотрит сквозь - видит худое, верткое тело, гладкую и такую бесполезную зимой шерсть, тонкий прут хвоста, насмешливо-жгущая серостью радужка глаз
веревка на шее
одиночка
Мак не расслабляется, потому что привык к напряжению в мышцах, всегда готовый ударом ответить на удар, увернуться, напасть. И обманчиво неопасный облик чужака не обманывает сумрачного - за любым слабаком может скрываться какой-то опасный навык. и мало ли чему в городе был обучен этот тип?
а тип тем временем открывает рот, что делать ему, по жизни, явно противопоказанно. Мак тянет губы в нехорошей улыбочке, скулы сводит
белколап..? не с того начал, малыш
— Твоих помоек больше нет, острячок, — с холодным удовольствием произносит, убивая расстояние между ними плавными, тягучими шагами, — вокруг только лес. только снег. и только я, — Мака тошнит от чужой нахальности и от скуки, в которую превратилась его паскудная жизнь. ему нужны эмоции, как наркоману нужна очередная россыпь мерцающих таинственно и отвратительно одновременно кристаллов
и в этот момент в лесу действительно больше никого нет
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
Кажется, белколапу его маленькая саркастичная речь не понравилась, гаденыш другого и не ожидал; то ли зовут его не так, то ли мать у него уже на небесах, шестому плевать, но от чужих масляных движений сердечный ритм начинает частить. И это бесит до зубного скрежета, когда эмаль с хрипом оттачивается, крошится на язык. Противный, мерзкий звук, как под чужими лапами, когда снег оглушительно вопит, лучики снежинок ломаются, прогибаются, чтобы остаться лаконичной формой, отпечатком подушечек.
— Твоих помоек больше нет, острячок, — а что, вы все съели? Гаденыш едва ли не закатывает глаза, слишком много чести отслеживать чужие движения, слишком много страха в неотрывном прикосновении зрачков. Так что шестой остается стоять на том месте, на котором остановился, расслабленный и мягкий, как разогретый в пальцах пластилин. — Вокруг только лес. Только снег. И только я.
Расстояние между ними тает, и Гаденыш со скукой склоняет голову, едва ли напуганный чужими словами. Даже если ему становится не по себе, здесь всего один кот, но шестой заметно уступает ему в размерах, и от этого ему хочется бессильно выругаться; линии чужих шрамов рождают едва ли не горькое отвращение, разваливающееся по корню языка. Гниль, хвоя, металл, — Гаденыш почти чувствует это, когда желтая сталь глаз оказывается слишком близко, чтобы это не расценивалось прижатой гранью клинка к тонкой коже шеи.
— Видимо как и твоей матери. Как жаль, — Смешливо отвечает, щуря темные глаза, едва ли не приподнимая брови, будто пальцами отводит от себя острие с нахальным «а давай сегодня без этого». — Это угроза? Давай только без ваших брачных игр, или как тут у вас принято, я, как видишь, не хочу проблем, ну, — сахарно улыбается, тянет слова, игриво, шипяще.
А белколап то с характером, не будь гаденыш после изнаночной пьянки, то точно бы повелся и на красивые глазки, и на цепляющие манеры. Жаль, конечно, что кажется, рыжик не разделяет его пузырящегося веселья.
Он останавливается на расстоянии, позволяющем действовать - провоцирующем, подстегивающем, подталкивающем. ну же - начинай продолжай делай что хочет, только р а з в е с е л и меня
— Видимо как и твоей матери. Мак не сдерживает тихого, урчащего и короткого смеха, точно заводится мотор дорогой машины - его мать детский кошмар, но такой древний для него самого, повидавшего кошмары и похуже, что ее упоминание и уж тем более сравнение с .. помойкой? не задевает перед ним стоит ребенок, считающий себя остроумным, и это, пожалуй, самое интересное в сегодняшнем дне
ребенок - потому что только дети шутят про мамок
— Это угроза? птичий холодный отблеск в глазах, Мак сладко и отравлено улыбается — О, ну что ты. Какие могут быть угрозы, — выдыхает в морозный воздух, — разве мне нужно тебе угрожать? — особые ударения, мягкие и пьяные, на местоимения.
голова кружится - брачные игры? Маку плевать, как называется то, что происходит, но играть с маленькой дерзкой мышкой гораздо лучше, чем беситься и орать в сугроб если мальчик так хочет уйти - он может повернуться к нему спиной он может повернуться к нему спиной?
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
Так он пока что в клоуны не нанимался, да и не собирался идти в эту область, знаете ли, там нужны профессиональные бойцы. Шестой кривовато улыбается, ему приходится даже немного приподнимать подбородок, чтобы чужое дыхание призраком ложилось ровным слоем на щеки, размазывая соленую сукровицу и мятное прикосновение холодных от железа пальцев. Кажется, ему сегодня тотально не везёт, может быть он отыгрывается в этой русской рулетке за то, что пережил своих братьев и сестер. Шестой оказался первым, какое же у вселенной остроумие.
Лесной продолжает стоять рядом, проводит пальцами едва ли ему не по ребрам, фантомно, невесомо, прощупывая решетку, чтобы понять, как открыть, как вытащить все внутренности и размазать их кашей по снегу. Простите, заперто, пароль шестизначный, кодовая панель отсутствует.
— О, ну что ты. Какие могут быть угрозы, — Гаденыш дергает ухом, хочется машинально прижать подбородок к шее, чтобы защитить ошейник, — разве мне нужно тебе угрожать?
Мерзкая лесная тварь, — гаденыш хочется улыбнуться, но оскал получается налипшим сахарным сиропом по губам, сковывающим и сладким, как раскаленные до красна кандалы, прожигающие до кости. Как отблески медной стружки на чужой шерсти; пахнет паленым мясом. Чьим?
— Вот и славно, — делает шаг назад, почти чувствует, как мышцы воют, взгрызаясь в кости. Слабость, слабость, — он отступает. Нет. Он не отступает, он возвращается к себе, ему нет смысла оставаться здесь, рядом, дышать угарным газом, чтобы вывернуть потом наружу почерневшие, слипшиеся легкие. — Что мы пришли к соглашению. Можешь теперь идти по своим важным лесным делам, — ловить белок, мурлыкать с соплеменниками, лизать — ой простите, — целовать лапы своему главарю, — было приятно познакомиться, белколап, но мне, как же жаль, уже пора.
Машет хвостом и плавным движением отступает назад, а после, прыгая по своим же следам, начинает улепетывать. Мать была права, лесные абсолютно чокнутые.
Он замирает стеклянно-острый, посыпанный снежной трухой, как сладкая конфета кокосовой стружкой. Только дотянись и можно слизать эту гасладость. Но Мак не движется, не разрывает зрительного контакта, не разбавляет кислородом скопившийся между ними воздух. пусть плавится
и первый же шаг чужака назад отдается в груди приятным теплом - потому что Мак любит заставлять отступать, и не важно, кто перед ним, удовольствие неизменное. а это создание еще и не портит удовольствие слезами и соплями. такого хочется погладить по голове просто чтобы посмотреть, что будет - приручать Мак не умеет, его бы самого кто приручил.
но когда перед его носом начинает маячить кончик чужого хвоста, Мак не сдерживается - сводит расстроенно брови и хмурится, как ребенок, у которого отняли его конфету. пусть невкусную, пусть отдающую жженным сахаром и дешевым ароматизатором - но его!
Мак догоняет остряка двумя прыжками - легкими и стремительными, и ловит лапами его бедра, заставляя остановиться, извернуться, зашипеть, заорать, укусить - что угодно, но только не уходить
— Ну куда же ты, мы ведь еще даже не познакомились и голос патока, приправленная кориандром
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
Таких игрищ, он, конечно же, не ожидал, даже если его шутки и попахивали дешевым ацетоновым флиртом; гаденыш с судорожно бухающим сердцем пытался унести лапы как можно дальше, но не успел добежать и до кромки этого вонючего леса в тот момент, когда холодные лапы сжали его бедра, ошпарив прикосновением. Шестой почти что захлебнулся воздухом, пульс ударил в виски, подушечки вспотели, и снег стал липким и колючим, как угольная крошка; ему не понравилось это ощущение, обычно с едой игрался он, наблюдая как его мать пронзительными зрачками смотрит за движениями его лап.
Он почувствовал себя белкой, бурым мышонком, с которым не успели наиграться, оставалось только дернуть назад леской чужого голоса. Мягким, как подушки в доме человека, сахарным, как карамельная патока, выдавленная из шебуршащей упаковки: — Ну куда же ты, мы ведь еще даже не познакомились, — гаденыш с шипением выворачивается, опрокидывая «белколапа» на землю, пока тот не успел устойчиво встать. Тут же прижимается подушечкой лапы к чужой груди, склоняясь к чужой морде; за это время зрачок успевает сожрать темную синеву радужки.
Он чувствует тепло чужой кожи, мягкое, ровное биение сердца, лишь отголосок, потому что под кожей подушечек — мягкая шерсть, кто которой шестой размазывает январский холод, мокрый снег, почти вытирает всю грязь, которую только успел насобирать.
— Слушай, мне кажется, что ты что-то напутал, рыжик, — почти прикасается к чужому носу своим, чужой запах деликатно льнет к слизистой, тут же впитываясь — горький, терпкий, со следом морозной крошки, — я не твоя мышка, и сегодня не настроен на знакомства. Ладненько? Отвали от меня, — ядовито шипит, бубенчик раскачивается на уровне чужой шеи, почти касаясь.
Все здесь почти; почти прикосновение, почти запах, почти пульс, почти его собственный испуг, размазанный по стенке ребер, почти что сжавшееся в спазме горло. Почти что ядовитая желтизна глаз напротив, отдающая то ли выстуженным солнечным светом, то ли медным золотом, крошки которого сдули в угли.
он дает уронить себя на землю, мягкой податливостью ложится под чужие лапы безумец, которому не бывает страшно, потому что он привык, что его страх сжирают опасные монстры, окружающие его по жизни. Если бояться - тебя уничтожат. Если показывать испуг - тебя ударят и втопчут в грязь
мальчишка-одиночка его не пугает, вызывает только лавину разнообразных, искрящихся, как дорогой лимонад, вспышек. он нависает так близко он забывает, что лапы Мака свободны.
одиночка плюется ловами, обжигает морозным городским дыханием Мак ловит его лапами за плечи и легко с себя сбрасывает одним выверенным движением, вжимает в землю в один момент меняя позиции, не забывая держать - обездвижен, безоружен лучше бы он продолжал шутить
— Это ты напутал, острячок, — касается когтями тонкой кожи под шерстью, всматриваясь в черные расширенные зрачки, — это мой лес, и я не рад хамоватому отродью с игрушкой на цыплячьей шейке, — в голосе низкий хрип в глазах крошево золота жадность
его раздразнили
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
Ему хочется надавить сильнее, сломать клетку ребер, вмазаться в слизь сердца, по плечи, по лопатки, чтобы через пару дней от него пахло падалью и грязью, потому что у этого кота явно гниль внутри. Или пьяная вишня, от которой в голове шумит, а прибойные волны размазывают скалы черепной коробки. Гаденыш хочется провести лапами по лицо, снять с себя мутную пленку чужого взгляда, вырвать жилы из чужой шеи, закрыть нежным, аккуратным движением глаза — пожалуйста, перестань на меня смотреть, это похоже на крысиные повадки, когда маленькие блестящие грани чужих глазок смотрят из темноты канализации.
Перестань трогать — когда лапы находят его плечи, когда с нажимом сжимают, гаденыш давит вскрик в горле, почти закашливаясь, когда позвоночник встречается с землей. Жмурится, как ребенок, луной больше, луной меньше, внутри все обиженно скалится и воет; он никогда раньше не стремился к тому, чтобы подраться, стычки в городе были злобными, но редкими.
— Это ты напутал, острячок, — Гаденыш насмешливо усмехается, фыркает, пытаясь выдохнуть теплый воздух в чужую морду. На пробу пытается вырваться, но после — замирает, — это мой лес, и я не рад хамоватому отродью с игрушкой на цыплячьей шейке, — при упоминании ошейника прижимает подбородок к шее.
Чужие когти с обманчивой ласковостью жмутся к коже. — Не твоя игрушка, вот и не трогай, а то трогалку оторву, — ему не нравится эта… позиция. Не нравится, что его сердце стучит ровно в чужую ладонь, открытое и беззащитное, как птица в клетке, которую выставили в арт-галлерее. Наблюдайте, сколько хотите, все бесплатно для вас. — Ох, ну раз уж это, — гаденыш насмешливо тормозит, а после выделяет слово, ядовито выплевывая, — твой, — он раздражен и немного напуган, — лес, то будь добр, дай мне спокойно уйти. Или я тебе так сильно приглянулся?
Хохочет, облизывая пересохшие губы. Вот это да, его, сына помойки, жмякает наверняка чистокровный лесной, настолько чистокровный, что там без кровосмешения наверняка не обошлось.
— Не твоя игрушка, вот и не трогай не твоя вот и бесишься
Мак смеется хрипло, как ворон, кружащий над похоронной процессией. Изнанка ли исказила, отразила в разбитых зеркалах это создание, или он таким уродился - не имеет значения. но было в пришельце что-то такое, что хотелось сжать в руке, как нежный фиалковый цветок, из чего хотелось выдавить все соки - фиолетовые капли на белоснежном паркете. фразы одиночки разбиваются, как о стену - Мак рос в обстановке и похуже, слышал вещи и порочнее - а эти слабые попытки манипулировать его эмоциями максимум забавны.
— Ну куда же ты уйдешь? — сладко выдыхает на ухо, не ослабляя хватки, не меняя так быстро положения тел в пространстве, — с этой бренчалкой на шее.
ошейник ему, дерзкому и свободному, явно дорог. Маку от этого противно, словно он видит что-то неприличное и недостойное, похабное или уродливое. и ему хочется прикоснуться к игрушке, задеть ее пальцем, однако.. он этого не делает
решает, что не хочет об нее пачкаться - а глубоко в сознание закрадывается заноза, еще не идея, не план - предвидение? предчувствие трогать эти бубенчики еще рано
— Не боишься сдохнуть с голода? Или замерзнуть на смерть, м? — он позволяет маленькой змейке вывернуться из хватки - посмотрите, как заботлив Мак. Не дал сбежать глупому одиночке в зимнюю стужу.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
Сообщение отредактировал Мак - День, 25-Янв-2024, 20:11
Когда белколап наклоняется ближе, шестому хочется цапнуть его за высокомерный нос, откусить кусочек, лишь бы улыбнуться потом окровавленными губами. А кровь то на вкус — металл и ржавчина, никакой голубизны; вот же неожиданность, оказывается, у них намного больше общего.
— Ну куда же ты уйдешь? — Выдохом — прямо в ушного броненосца, заставляя сжаться от неожиданности, злобно сверкнув глазами, едва ли не щелкнув клыками по чужой морде. Промазал, — с этой бренчалкой на шее.
Гаденыш хрипло откашливается, запрокидывая голову, защищать шею не так важно, как поношенный бордовый шнурок, который все еще слабо пах теплом первого дома и ласковым прикосновением к голове. Кислая нотка чужого презрения оседает на языке, шестой почти что с упоением давится ей, потому что… ему плевать. Это его шнурок, его бархатная игрушка, его метка, надетая другим.
И хочется, и колется? — Какая забота, — тянет, что ему аж кажется, что эти слова так и останутся висеть между ними, — я впечатлен. Но не волнуйся, место найдется. Главное, чтобы таких отшибленных, как ты, там не нашлось. Псих, — бормочет себе под нос, морщась.
Только чувствует слабину — выворачивается, отскакивая подальше. Он бы попробовал убежать еще раз, но валяние в снегу не пришлось ему по вкусу. От осознания, что любой побег закончится мышеловкой, его почти что выворачивает, хочется схватить чужие плечи, встряхнуть и прошипеть в лицо оскольчатым — что ты ко мне прилип? Захотелось новшества? Острых ощущений? Занюхнуть пыль и грязь города? Болотный запашок уже не тот? — Не боишься сдохнуть с голода? Или замерзнуть на смерть, м? — Гаденыш поднимает брови, думая, что ему послышалось. Языком стирает чужой запах с плеча, брезгливо морщась.
Он что, похож на?.. Домашнего отщепенца, потерявшего свой дом? По нему можно сказать, что он не может себя прокормить? Гаденыш сипло хихикает себе под нос, вот это… ну и дела… Боже, ему точно стоило поклониться матери в лапы перед уходом, может быть, в таком случае ее проклятья не осели бы на нем пепельным смогом.
— А если боюсь? Покормишь меня и отогреешь у себя в норке? — хрипло хохочет, запрокидывая голову. — Белколап, ну ты и….
Острячок никак не уймется. От смешанных чувств с хрустом ломаются ребра от скуки и следа не осталось, от тоски и пустоты - ничего. Все взрывается каскадом, друг за другом, рушится в пропасть и с грохотом там пропадает и пропасть становится больше
глаза Мака темнеют, загораются плохим, стылым огнем. Он никогда не умел слишком долго контролировать свои эмоции, и в детстве, когда рядом был Потемка, всегда умный и уравновешенный Потемка, Маку было проще. Просто потому что брат умел заткнуть и его и Аху, если приходила такая необходимость. и вот Мак вырос, рычагов влияния на него осталось так мало, он слишком привык принимать свои неправильные решения в одиночку.
он не любит, когда его называют психом. потому что Мак не любит сомневаться в собственном разуме, тонущем порой в болотной жиже а эта маленькая дрянь..ставит под сомнение... все
он рвется с места, его движения - быстрее глаза. о, Бедлам бы гордился им Бедлам, который скрывает тайны о своем разуме, Бедлам, которого Мак боготворит - за всю свою жизнь он так ни разу и не сумел отразить самую быструю и внезапную атаку наставника
— меня зовут Мак, — скалится в чужую морду, удерживая мальчишку на месте когтистой лапой за плечо, — а ты лучше перестань выпендриваться и иди в лагерь.
он и сам не знает, на кой черт ему в лагере нужен этот вонючий дерзкий мальчишка но Мак так боится скуки, что готов потратить на него свое время
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
ㅤстолько дней ты ломаешь мой сейф? ㅤㅤтыменяешь отмычки. ㅤㅤㅤможет быть как обычно ㅤㅤㅤㅤмы увидимся лично? ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМалина|0|Сумрак опустеет вокзал, и, всего не сказав, я кричу на весь зал: ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— меня нужно спасти.
Сообщение отредактировал Мак - День, 25-Янв-2024, 20:56
Псих психом, гаденыш был полностью прав, когда его так называл. Единственный плюс — пахнет вкусно: сухим мхом, снегом, еловыми ветвями и чем-то незнакомым, любопытным. Шестой знает, что нарывается, но не может остановиться, он готов и по морде получить, но отстоять свое право открывать рот тогда, когда он захочет. Именно поэтому он никогда и не думал о том, чтобы выменять свою свободу на что-то другое.
Лесная тварь дергается в его сторону слишком резко, гаденыш успевает разве что дернуться назад, как его опять припечатывают к месту, благо, что теперь обошлось без швырковый через бедро. Что-то новенькое, м? Чужие кости выжимаются в кожу, прямо в то место, которое он успел очистить, прикосновение холодное, влажное, темный уголь шерсти тут же липнет.
— Меня зовут Мак, — не Белколап? Гаденыш сейчас расплачется, как же так, он не сумел угадать. Но было близко.
Успевает вклинить слова между чужими кусками речи: — О, я обязательно постараюсь запомнить. Но Белколап тебе определенно больше к лицу, — да хоть одуванчик, гаденыш не обязан. Ему даже не интересно — ложь, ложь, ложь. Чужого имя царапает, обманчиво мягкое, простое, пьянящее, он почти чувствует шепот тумана у уха.
Ему нравится выводить на эмоции, ему нравится… обжигаться. — А ты лучше перестань выпендриваться и иди в лагерь, — вот это заявочки пошли.
Гаденыш почти комически выпучивает глаза на лесного — на Мака, имя удобно устраивается у него в голове, уже готовое свить там осиное гнездо. Шестой фыркает, а потом впивается зубами в чужую лапу, отрывая от своего плеча, чтобы потом отступить на шаг и слизать кровь, оставшуюся на подбородке. — Нет, — вызывающе выплевывает, — не пойду, — приближается, почти касаясь чужой щеки, ему приходится для этого едва ли не на цыпочки встать. Чтобы выдохнуть гарью, шумом, треском, чужой кровью. А пахнет от лесного все так же — тень, мокрый снег, хвоя. — Привыкай получать отказы, принцесса. И не трогать чужое.
Вниз 
