Незаметно подкадывается сезон Юных Листьев, пробуждая лесную природу и прибавляя жителям новых хлопот.
С Изнанки возвращаются Грозовой воин Мрачногрив и Ветряной Хмелюшек, а также Речные Ветреный и Горный Перевал.
Горечь Звёзд и Шиповник проводят собрание на Главной Поляне, где обсуждается вопрос с нападением Изнанки. По окончанию собрания верхушки призывают воителей выступить на Остров Советов и дать отпор общему врагу.
Также происходят посвящения.
В племени Теней Зарница становиться воительницей Зарево; Таинственная, Сычушка, Песнь и Молниелап получают новых наставников — Ягеля, Полымя, Зайца и Синицу. Искалеченный Можжевельник переходит в статус Старейшины.
В племени Ветра Стая и Сладянка становятся ученицами Стаей Птиц и Усладой, а их наставниками — Стриж и Лечащий. Хмелюшек, не помнящий своего имени, принят обратно в племя под именем Зеркальный.
Новая предводительница Речного племени Танец в компании Нивяника посещает Лунное Озеро, где пока не получает дара девяти жизней, но становится Звёздный Пляс.
Воители четырёх племён прибывают на Остров Советов и вступают в бой с Изнанкой, где принимают первый удар.
Обновлено: 31.03.24
Погода в игре
Утро сохраняется ясным после звездной ночи. Согретый солнечным теплом воздух продолжает прогреваться все больше. Весь лес постепенно зеленеет. Яркими коврами расцветают весенние первоцветы: подснежники, крокусы, прострелы. Золотятся на березах сережки, многие кусты набирают цвет. К обеду легким ветром приносит облака, но они не застилают небо целиком. К вечеру спокойная погода сохраняется, но ночью облаков становится больше, так что звездной ночи можно не ждать. Вода в водоемах возвращается в свое обычное состояние.
Температура: утром +9, днем +16, ночью +8
Сила ветра: мягко дует тёплый ветер
Охота: высокая вероятность успешной охоты весь день
Травы: почки превращаются в листья, травка зеленеет, лечебные травы продолжают расти и наполняться силами, а вот сезон сокодвижения подходит к завершению
Образовался глубокий и опасный разлом в земле: он начинается примерно от входа в лагерь и идет до дерева объявлений. Палатки не разрушены, но есть риск падения дерева объявлений на поляну. Разлом перепрыгнуть возможно, но котятам, старикам и больным это не под силу — лучше обходить.
г л а в н а я · п о л я н а
Вечный полумрак, причудливая игра света и тени, легкая вуаль тумана, хвойный дурман. Говорят, что племя Теней — Тёмное Сердце Леса, и здесь, в самом центре сумрачного лагеря, оно бьется особенно жарко. Чужакам здесь будет неуютно, холодно и слишком темно: колючая ежевика окольцовывает надежной стеной вершины оврага, вековые сосны-великаны пронзают острыми верхушками небеса, заслоняя их пушистыми ветвями, а поваленное дерево отбрасывает на поляну темную тень, заботливо укрывая сумрачных от солнца, дождя и снега. С каждым вдохом легкие пропитываются истинно сумрачным ароматом: терпкой, благородной хвоей, теплым запахом солнечной смолы и тонкой ноткой густой болотной влаги. Здесь кипит таинственная, бурная жизнь племени, отсюда можно попасть в любую точку лагеря: вы можете увидеть и расположившиеся вдоль стен оврага надежные палатки, и могучий дуб, возвышающийся в противоположной от входа стороне, с которого главы племени сообщают важные новости, и тонкий ручеек с чистой водой, где можно утолить свою жажду. Густые заросли древнего папоротника услужливо приглашают отдохнуть в своей тени, неподалеку находится склад, где сумрачные хранят добычу, но самое время поближе рассмотреть всё то, что таит в себе сумрачный овраг.
в х о д/в ы х о д · и з · л а г е р я
Вход в лагерь трудно найти тому, кто не знает, где он находится: его надежно скрывают малахитовые ветви елей и сосен, и только тонкая тропинка из следов и сгущающихся запахов приводит вас к сумрачному дому. Первое, с чем сталкивается каждый, кто подходит близко к лагерю — неприступные заросли кустарников. С трудом можно заметить небольшой просвет меж ними, и тогда вы ступаете на узкую тропинку над глубоким рвом, окольцовывающим лагерь. На его дне хищно поблескивают опасные осколки и колючки, выступают острые колышки, которые, к тому же, воткнуты и по краям рва — падение грозит если не смертью, то серьезными ранами, но сумрачные давно научились без труда преодолевать это препятствие. После тропинки вы попадаете в прикрытую ежевичными плетями пещерку в корнях дерева, которое перекинуто через овраг. Корни все еще в земле, и именно за счет них дерево все еще живое. Пещерка в корнях выходит в туннель внутри дуба, а он в свою очередь заканчивается дуплом, выходящим вниз. Когда дерево стояло вертикально, это было просто глубоким дуплом с выходом у корней, а теперь Сумрачные коты оборудовали туннель под вход и выход из лагеря. Из-за того, что дупло-выход находится достаточно высоко от дна оврага, сумрачные котята даже при особом желании не смогут самостоятельно покинуть лагерь, пока не подрастут достаточно.
с к л а д
Если перейти через ручеек, что пересекает главную поляну почти пополам, можно попасть не только к дереву объявлений, зоне отдыха и целительской, но и к складу, где хранятся добыча и различные нужные для лагеря вещи. Находится он... Под землей. Тоннель вниз прикрывает небольшой навес, что защищает его от снега и дождя, не позволяя полностью залить склад, хоть и приходиться зимой часто раскалывать лёд, чтобы не поскользнуться. Мягкий изгиб тоннеля ведёт нас в небольшую пещерку, что пустует, но ведёт дальше в два других туннеля, заканчивающимися основными помещениями. Первый проход — левый — оканчивается небольшим, но очень холодным хранилищем дичи, а пол обвит тонким слоем мха. Это все позволяет дичи храниться дольше. Второй туннель — правый — оканчивается сухой и достаточно большой пещеркой, в которой хранятся пласты мха, всякого рода приспособления для работ по лагерю — камни, ветки, плети, лозы. Склад был построен умелыми лапами наших воителей и оруженосцев после пожара, что случился на территории племени, и приспособлен под хранилище.
Внимание! В оффтопике нужно указывать не только название принесенной/съеденной дичи, но и ее размер (маленькая, стандарт, большая)! Если размер дичи не указан, то она автоматически определяется маленькой.
[cut noguest=Списки]Список дичи:
- ничево тут нетъ
Протухшая/испорченная дичь:
Список остальных материалов:
- 4 пласта мха
Последний учтенный пост — #5194
в зимнее время года срок годности составляет три реальных недели в весенне-осенний период - две реальных недели в летний период - одна реальная неделя.
за вынос протухшей дичи вы получите галочку в системе патрулей.[/cut]
п е н ё к
На первый взгляд пенек не представляет из себя ничего особенного. Старый, но крепкий, не трухлявый, сзади обвит колючими ветвями боярышника. В его корнях зияет тёмная дыра, которая ведёт в тёмную тесную пещерку. Однако вокруг этого места сам воздух будто бы гуще, душнее и холоднее, отчего по коже невольно пробегают колючие мурашки. Пенёк — это тюрьма. В нем содержатся пленные, отбывающие наказание, а снаружи проводятся казни и порки ежевичной плетью. Само оружие хранится под кустом боярышника, что растет рядом. Если внутри кто-то есть, у входа обязательно стоит внимательный конвоир и охраняет "тюрьму". Кроме того, здесь же временно живут те, кто принят в племя на испытательный срок.
п о г а н о е · м е с т о
Гуляя по главной поляне и проходя недалеко от пенька, можно заметить укрытое растительностью отверстие в стене оврага. Оно приведет вас в не самое приятное, далеко не благоухающее, но необходимое для функционирования лагеря место. Пройдя через небольшой туннель, вы попадаете в расширенную часть рва, того самого, что расположен вокруг лагеря. Ближе к стене лежат все те же осколки, а вот остальное пространство и есть поганое место. Видите в разных местах лежат тонкие пласты коры? Под ними компостные ямы. Вещь вполне удобная, но весьма неприятная, особенно если вы пленник и в наказание вас туда посадили. Впрочем, сажают в них не только пленников, но и самих провинившихся сумрачных. Еще эти ямы заставляют выгребать, копать поглубже, погружают туда только голову... Применений им масса, ибо сумрачная фантазия безгранична, так что "биологические отходы" сумрачных не пропадают напрасно. Есть яма, что побольше остальных — сюда выкидывают старые подстилки, протухшую еду и прочий мусор. Благодаря тому, что поганое место находится фактически за лагерем, на главной поляне не витает каких-либо неприятных запахов — сумрачные основательно подходят к вопросам чистоты, и продуманное устройство отходных мест тому подтверждение.
В ушах гудит прибой, и ему кажется, что это на него катятся все его проблемы и ошибки; перед глазами — грязная подворотня, где он провел большую часть своего детства, ветер воет в ней по-волчьи и ржуще проходит по бокам, пахнет закисшим в консервной банке отчаянием. Миша — подарок танцующего божества, рассыпается на песочные фанфитики и чуть улыбается, будто кто-то смешной крючками проткнул уголки его губ и дёргает за тонкие прозрачные ниточки.
Он дышит глубоко, правильно, так, как дышат люди, полные спокойствия, а не вовсе захлебывающиеся волнением и лёгкой паникой. Сумрачный оленёнок отвлекает его от страха и дрожи, захвативших его тело; чужие глаза, шерсть, запястья — все изучено, продумано взглядом. Миша облизывает пересохшие вновь губы, гладит внутри себя пустынную жажду, ждёт. Жизнь по бокам от его течет горным ручьем, быстро и суетливо, безымянный племенной с острыми янтарными глазами молчит и смотрит в другую сторону. Не ожидает побега, да и мальчишка-завоеватель не собирается сбегать.
Раз-два-три — чужие шаги, пока они почти не станут носа к носу, и Миша сможет уловить оттенки чужого запаха. Многогранный, пропитанный чужими ароматами, его оленёнок стоял совсем близко, ссутулившись.
Чужой взгляд пытается просвеиль дыру в его лбу.
— Смотри мне в глаза, — достаточно тихо, чтобы их не услышали, улыбаясь безмятежной улыбкой, Миша шепчет эти слова четко, как побуждение к действию.
Смотри. На. Меня.
Взгляд впивается в чужой зрачок, дрожащий, полный испуга, любопытства и неуверенности в собственных силах.
Кто ты.
Миша глубоко дышит, Миша живёт понарошку, пытаясь придумать имя у себя в голове. У мальчишки и правда мягкий взгляд, влажные глаза, блестящая капелька у уголка рта, ещё не соскользнувшая вниз; городской склоняет голову, покровительский жест остаётся лишь приветливой привыкой.
Если немного сократить расстояние, то они столкнуться лбами, глаза в глаза, и он сможет почувствовать, как ощущается щужая шерсть на кончике носа.
Миша смотрит с едва заметной жаждой, как только пробежавший человек, ещё не отдышавшийся, но уже смотрящий на воду; тонкие светлые ресницы, обрамляющие глаза, серебрятся в лунном свете, отражаются щёточкой на глубине и прячут за вуалью самые страшные сказки.
Которые никто не хочет знать.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Лунатик сводит острые лопатки, слыша за этим движением тонкий треск натянутой кожи. Будто бы его уже поцарапали, порезали, смешали темную шерсть с густой кровью.
Промаргивается и вспоминает о том, что следует дышать. Вдыхает неспешно, немного устало, - он весь такой: хмурый, как грозовая тучка, настороженны, как бродячий пёс. В голове роятся какие-то вопросы, которые Лунатик не успевает оформлять в слова, да и зачем? Все равно он никому их не собирается задавать. Олененку нужно понять, зачем он стоит здесь, почему подошел и чего так напряженно ждет, поводя бликами в болотных глазах. Ему кажется, что он стоит на подиуме и от этого становится еще не уютнее. Незнакомец смотрит слишком сильно и Лунатик чувствует, что его начинает это утомлять. Старается незаметно встрепенуться, но в итоге стоит застывший, как неказистая садовая скульптура.
Лунатик сначала слышит тембр голоса, окраску интонаций, переливы самых разных материалов, запечатанных в произнесенных мальчишкой словах. И лишь потом до него доходит смысл услышанного. Лунатик надорвано фыркает и совсем не улыбается. Он смущен и испуган, рассержен попыткой влиять на него. И чьей? Чужака!
Что ты себе позволяешь?
Но ко всему этому примешивается жгучее до обветренных слез желание подчинить и сделать так, как велено. Спрятав это движение, конечно, за возмущением и собственным выбором, но разве Лунатик так часто лжет сам себе? И чем четче он осознавал в себе необходимость заглянуть в глаза светлого, тем с большим упрямством хмурил брови, глядя поверх головы одиночки.
-Не приказывай мне, - звучит глухо, но не агрессивно и не обижено. Немного пыльно, точно Лунатик устал просить всех вокруг ему не приказывать. Проскальзывает взглядом по лицу, словно дразнится, - ведь блеклая болотная зелень не задерживается ни на одной черте еще неизученного лица, ускользает со скулы на плечо, и дальше - прочь за спину.
Сколько бы не сводил лопатки за спиной, как высоко ты бы ни задирал подбородок, не закроешься, не сбежишь. Лихорадочный блеск глаз всё ещё виден в темноте ночи, но, как бы Миша не приглядывался, он не может различить ничего кроме широкого зрачка и тонкой, тёмной каймы радужки. От напряжения сводит лопатки и плечи, лапы мелко подрагивают от долгой ходьбы; мальчишка заметил, что они с ней торопились, словно боялись не успеть. Мышцы тянуло, гудела каждая косточка, и кровь сильными толчками омывала каждую клетку тела. В ушах не переставало стучать, а земля чуть подрагивала и расширялась, плыла пред его глазами.
Растворяясь в ночи, мальчишка перед ним упрямо смотрит поверх головы; непонятно-серый, с лёгким оттенком шоколада, который пахнет навязчиво и сладко, племенной упрямится, а ведь Миша всего лишь вежливо попросил. На него дует привкусом страха, но не тем кислым, городским, а горьким, с оттенком полыни, который оседает в лёгких непонятной ненавязчивой сладостью, забирается в вены и сворачивается мерным гулом бесконечности в голове.
Чужое лицо становится горячее, запах леса и тела густеет, наливается той самой тьмой, робкой, чуть напуганной, но разозлённой тем, что он посмел. Миша уверен, что протяни он лапу, успей коснуться уха племенного оленёнка, он почувствует обжигающий румянец сквозь тонкую перегородку шерсти; но он достаточно хорош в том, чтобы сдержать себя и лишь шумно потянул воздух, сдавленно вдыхая ставший влажным, горячим воздух с нитями болотных огнёй и ночной мглы.
— Не приказывай мне, — Миша поднимается на лапы, недостаточно плавно, непривычно лениво, потому что подниматься ему, честно говоря, не очень хочется. Но давить словами сложно, когда мысли в голове путаются, а ты всего лишь ребёнок, который никогда не пробовал найти подход к чему-либо.
И делает шаг вперёд, врываясь в чужое личное пространство. Пугает, неосознанно, ведь даже не знает о том, чего боится чужой мальчишка.
Здесь всё для него чужое: воздух, голоса, атмосфера, проблёскивающий белок влажного, тусклого взгляда сумрачных, — так пусть же он тоже чувствует это, густое волнение вперемешку с собственными страхами, вязкой топью мыслей и раскалёнными до бела нервами. Перед глазами мечутся тени, темные, светлые, рыжие, они сливаются в один клубок, и Миша чувствует, как внутри сводит судорогой лёгкое, мешая дышать полной грудью, но не отступает.
Между их носами пара сантиметров, Миша может выхватить взглядом разве что блёклые искры в глазах, да гладкий кончик носа. Неожиданно хочется отступить назад, потому что он нутром чувствует, что собеседнику(ха-ха, можно ли так назвать того, кого к разговору принудили?) это не понравится.
— А то что? — перехватывает чужой взгляд, это почти необходимо, как дышать, и раскол в груди чуть стягивается краями, чтобы что-то еле слышно шепнуть. — Боишься тут только ты.
Чего ты боишься? — хочется ему спросить, но Миша знает, что ему не ответят.
Он отступает назад, не отводя глаз от чужой морды, но после плавно соскальзывает, впиваясь с жадным любопытством в происходящее под деревом; Миша не понимает происходящего, ловит только обрывками слова: клянёшься, защищать, быть. Быть кем или чем? Оружием, воином, преданным?
— Как тебя зовут? — вдруг спрашивает, возвращая уже спокойный взгляд глаз на мальчишку. Надо же хоть как-то ограничить спектр кличек, придуманных в голове.
Он даёт достаточное расстояние между ними, чтобы хрупкое спокойствие восстановилось, и его не били хлёсткими взглядами и глухими словами.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Лунатик ждет реакции долго, как ему кажется всю ночь, что укладывает течение своего времени, закатную темноту, сладкие запахи и стрекот ночных насекомых, в одно мгновение. Он стоит неподвижный - высеченный тенями и лунным светом на полотне пространства. Маленький, но не сжимающийся до никчемной точки, он точно знает кто он и где, родная поляна придает ему сил и уверенности, отнимая их у чужака, выкачивая это из его белесой шерсти и светлых глаз. Сколько же у него уверенности, что, несмотря на это, он все равно выглядит сильным? Или Лунатику просто кажется это, ведь прочесть что-то детальнее в городском мальчишке у него не получается, как бы он не старался. Это злит и пугает и олененок борется с самим собой, сдерживает дрожь своих зрачков, так как не хочет, чтобы его поняли неправильно. Он не боится чужака, что стоит перед ним. Он боится того, чего о нем не знает.
Лунатик отточил в себе умение видеть краем глаза, замечать движения и мимику, не глядя на собеседника впритык. Реальность вздрагивает, рассыпаясь осколками битого зеркала, и одиночка вдруг оказывается слишком близко, нагло и без спроса вторгаясь в личное пространство сумрачного. Это вопиющая наглость от которой у Лунатика заходится протестующими ударами сердце, но он не хочет отступать, ведь ему тоже интересно, чем пахнет городской. Лунатика обдает запахом гари и асфальта, тяжелым ароматом металла, законсервированной тоски и помойных объедков. Все это настолько резко контрастирует с привычными ароматами леса, что сумрачный олененок поводит ушами, сдерживая себя от того, чтобы поморщиться. Он не считает все эти запахи неприятными, но ему нестерпимо хочется смыть их с палевой шерсти, выжать их из взглядов и голоса, испепелить из души. У пришельца же есть душа? Лунатик так не посмотрел в его глаза, чтобы в этом убедиться.
- А то что? -А то я доведу тебя до ручки своим непослушанием
Лунатик улыбается, немного нервно изгибая темные губы в неровной усмешке и даже негромко смеется. Его смех - туманное волокно над поверхностью болотной трясины. Собственное нежелание посмотреть в чужие глаза уже кажется игрой, приз в которой - этот самый взгляд.
-Я не боюсь, - раздельно произносит Лунатик, замечая краем глаза другое движение - воителя-надсмотрщика. Тот проверяет, не затевается ли драка и, удовлетворенный обычным диалогом, слов которого не слышит, садится обратно, - тебя, - добавляет олененок колко улыбаясь, обнажая фарфоровые тонкие зубки, уже заточенные во множестве самозабвенных игр. Палевый пытается поймать взгляд болотных глаз, но он ускользает, как невесомый шелк, раз за разом опускаясь то на шерсть на шее, то на тонкие лапы, то касаясь кончиков ушей. Лунатик не бегает взглядом, как неврастеник или паникер, он скользит им, уверенный в своей дурной привычке избегать омута чужих зрачков.
Городской отступает и Лунатик снова может дышать свободно. Он даже слегка расправляет плечи, должно быть такой же непонятный для пришельца, как и пришелец - для него.
-Лунатик, - произносит после короткого раздумья и словно бы впервые слышит свое имя со стороны, - а тебя? - спрашивает деланно-лениво, пытаясь скрыть жгучий, струящийся потоками ледяной воды, интерес за равнодушием пыльных слов.
Сообщение отредактировал Сабельник - Ночь, 26-Май-2019, 12:15
— А то что? — А то я доведу тебя до ручки своим непослушанием.
Дерзко. Миша усмехается, качает головой, но почему-то не чувствует раздражения, может большую часть эмоций успела сожрать усталость, а может просто пепельный образ вредного мальчишки всасывал всю пыль, накопившуюся в уголках его души. Он краем глаза замечает рывок воителя, но не реагирует ни на что другое, поняв, что пока что он вовсе не достоин чужого взгляда. Что ж. Это вполне исправимо. Сумрачный оленёнок прячет глаза, увиливает с той ленцой, которую хочется сжать и раздавить меж пальцев. Брызнет сок наигранного безразличия, уж интерес мальчишка вынюхивать умеет мастерский, закаленный огнем городских фонарей, что светит, но никогда не согревает.
.непослушание. Миша вполне может стереть приставку -не-, оставив лишь безвредный, сладкий корень слова, что врезалось в память неожиданно резко. Не сейчас, не так, ему не хватает ни сил, ни мастерства, ребёнок, безродный и не выделяющийся, вовсе не может перестроить чужие заводские настройки.
Чужая улыбка, чуть нервная, но слишком — чересчур — обаятельная, трогает тёмные губы. Мягкая линия, лишённая капризности, плавно изгибается, тень прячется в острых уголках. Миша улыбается в ответ той самой капризной городской улыбкой, кривоватой, но искренней, и видно мелкий ряд острых зубов. Голос у оленёнка приятный, тихий, а смех похож на легчайшее прикосновение пуха пера к нежной коже щеки. Он у всех в этом племени такой? Миша помнил, как смеялась мать и сестра — тихо и с надрывом, который был слышан истерикой меж переливов радостного предвкушения.
Племя — единый организм, и Миша — встроенный лишний орган, который без таблеток будет отвергнут. И что же будет панацеей для его безболезненного нахождения здесь?
— Лунатик, — Миша удивлён. Имя звучит странно и чуть знакомо, лишенное лесного налёта, оно будто уже когда-то встречалось ему в совершенно ином значении.
Ему подходит, — Лунатик и правда такой, окутанный лунным серебром, плавящийся в тьме ночи, его трудно было представить при свете солнца, когда его шерсть утратит задумчивый блеск, а зрачок сожмётся до тонкой сосновой иголочки.
Миша хмыкает в ответ и не спешит садится вновь так, как сидел раньше, испуганно и в порыве спрятаться. Внутри толкнулось что-то смелое и горячее, шепчущее, что он справится, что он останется здесь, вплетется грязью в чистое полотно и, словно хамелеон, поменяет окрас.
Стоило отказаться от прошлого.
— Лунатик, — тянет имя, буквально пережёвывает, разлагая на вкус и цвет: полынь и серебро, — вот как.
Его имя. Безликое, неодушевленное, полное их голосами и улыбками; мать никогда не говорила, что оно значит: пустой набор звук. Мягкие гласные и согласные, оно было мягким и сладким, как карамельное печенье с шоколадной крошкой. Ми-иш-ша-а, тянется на языке и срывается мягкими вязкими каплями вниз, глухо ударяясь о землю.
— Миша, — чуть хмурится, когда голос срывается на шепот у второго слога.
Воителю он не сказал, промолчал, не хотел, чтобы знали, чтобы знали. И сейчас бы не сказал, если бы не чужая искренность, на которую хотелось ответить тем же. Это стало чем-то неправильным, ложным, он не такой, так не выживают. Ложь — броня, за которой нужно скрыть своё лицо, оставив лишь крошево осколков впереди. Миша был уверен в этом, но его уверенность, подпитывающаяся жестокими совами, злобой и глухой тоской, впервые покачнулась, дала трещину, что теперь расползлась, раскрошилась по краям раскола.
Лунатик незаметно для него самого стал тем, кто маленьким молоточком, что ударил в нужное место, чтобы разрушить крепкий гранит; стал дрожащей рукой, чтобы нажать на кнопку старта; стал началом конца, необратимого катаклизма. Мише не нравилось.
Мише вообще мало что нравилось: пустые рассветы, тишина и нежность.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Лунатик по жизни дерзит с некой лаконичностью, не переступая черты и грани дозволенного, всегда скрывая больше в улыбках и ускользающих взглядах, нежели в прямых словах. Он давно не отвечал кому-то столь легко и не задумываясь, как этому чужаку, словно их диалоги давно были записаны в книгу судеб.
С каждой секундой обманчивое ощущение безопасности усыпляет бдительность сумрачного, привыкшего не сближаться ни с кем вокруг. Его уже не потряхивает от хищного взгляда - он привык ощущать его на своих плечах, точно колючее, но теплое одеяло. Слишком быстро, - непозволительно быстро!, - но энергетика городского переплеталась с энергетикой олененка и подавляла ее, завоевывала незаметно для них обоих.
Одиночка повторяет его имя и Лунатик снова хочет поежиться, который раз за их недолгое знакомство. В словах и фразах еще не видно окончательных желаний и планов друг на друга, но вокруг двоих детей уже клубится предрассветной темнотой что-то болезненное и влажное, как змеиный укус.
Сумрачный слушает голос, падает в него, как в бездну и даже слегка прикрывает глаза - попытка увидеть перед внутренним взором хоть что-нибудь. Не может же этот светлый, как лунный цветок, и обманчивый, как осеннее небо мальчишка, быть настолько закрытым? Лунатик знает, что хрустальные глаза сказали бы ему куда больше, но смотреть в них сейчас - самое настоящее предательство самого себя.
Улыбка на губах олененка долго не живет, сползает и проливается на землю прозрачной и холодной росой. “Вот как”, - самая короткая оценка имени, из всех полученных Лунатиком за его жизнь. Неопределенная, как и весь пришелец. Неоднозначная.
Звук имени одиночки тонет в тихом стоне ветра. Лунатик облизывает губы, мысленно ругая чужака за нестройность речи. Ему не хочется упустить ни одной буквы из этого странного слова.
Миша. Два слога, четыре звука. Начинается звонко, даже задорно, а оканчивается выдохом, тихим, как лесной рассвет.
Ми~иша~а
Это имя хочется капризно тянуть, роняя голос на полтона вниз на второй гласной. Хочется произносить его укоризненно и смешливо, громко и тихо, часто и редко.
Лунатик поджимает губы и смотрит в серые глаза. Смотрит прямо и резко, режет взглядом чужой зрачок, пытаясь упасть в объятия совершенно никем не изученной души. 1:1, счет равный, игра началась. Миша украл этот взгляд и Лунатик ему это еще припомнит. Обязательно припомнит, но позже, когда мишина шерсть перестанет пахнуть городским бензином и сажей.
-Мне нравится, - говорит негромко и серьезно. Это еще не клятва, это даже не обещание, но некое принятие.
Лунатик делает пару шагов и молча садится рядом с Мишей, не прикасаясь к его шерсти. Сидеть рядом удобнее, тогда не надо ускользать взглядом, достаточно просто смотреть прямо перед собой.
Его имя — его отражение, капризное, тягучее и обманывающее. Миша глубоко вдыхает, нос щекочет букет колдовских запахов, что запутались в шерсти племенного; он бы мог разобрать их по нитке, разложить по цветам и оттенкам, добраться до самой сути, до глубины, найти то, где он успел украсть тот или иной аромат. Миша бы составил карту его путешествий, разгадал его, как самую сложную загадку, а после наслаждался вкусом сладкой победы. У переносицы Лунатик пах ветром и смолой, у ушей — чуть заметным отблеском чего-то металлического, может, это лунный свет навсегда каплями застыл в шелке пуховых волос, Миша хотел проверить каждую черту, добраться до того запаха, который скрывался у шеи, бился вместе с сонной артерией, прятался и исчезал, стоило только попробовать уцепить его за хвост.
И он вовсе не ожидал встретить прямой взгляд, поэтому мишины глаза расширенные от удивления, но столь же цепкие, чуть жадные; он чувствует, как проваливается за перегородку чужой души, когда попадает в ловушку темного взгляда. Миша видит своё отражение, чуть расплывчатое и неясное, внимательно вглядывается, скользит по густой щёточке ресниц, по влаге, собравшейся в уголках глаз. понимание того, что Лунатик смотрит прямо на него неожиданно остро ударяет под дых довольством.
Это длится недолго, но успевает поглотить, вобрать в себя всю ту густую, вязкую черноту, что пряталась по углам в чужих зрачках, испить вино из Грааля до дна и сыто облизать алеющие губы, улыбаясь улыбкой победителя.
— Мне нравится, — мурашки собираются на шее и скользят вниз по позвоночнику неожиданно и щекотно. Чужой голос щекочет горло чуть заметной хрипотцой.
Он даже не знает, что ответить первые мгновения, потому что его горло сжимается в какой-то непонятной, чужой для его существа судороге. Кажется, принятие маленького оленёнка для него столь важно, что перемалывает в фарш его мысли.
— Я вижу, — с легким смешком.
Лунатик делает совершенно неожиданные вещи, и Мише кажется, что он знает, что в другое время, раньше, мальчишка так ни разу не поступал. Слишком одинокий, слишком оплетенный собственными страхами, заключенный, укутанный мехом подкроватных монстров, он наверняка держится особняком и мало говорит. Только с такими же как он сам, бродящими под луной, растерянно, но твёрдо смотрящими, стойкими, опасными.
Когда он опускается рядом, Миша позволяет себе сесть, смотря четко вперёд. Взгляд растеряно бродит по фигурам племенных, замечает два силуэта, что вот-вот должны схлестнуться, но не понимает ни действия. Отчужденность никуда не уходит, только встаёт ребром и больно давит на диафрагму.
— Я уверен, что твоя очаровательная голова полна страхов и сомнений. Не смотришь в глаза, мало говоришь, не терпишь прикосновений, — Миша тоже умеет удивлять, — Так что же с тобой не так, Лу-на-тик?
Что же с тобой не так, мифический сумрачный олень?
Мише хотелось научиться вскрывать(ся) чужие головы, понимать с полувзгляда, но он мог только строить замки гипотез, а после смотреть, как эти шаткие конструкции рушатся, падают, поднимая пыль разочарования и злобы у него в душе, погребаются тоненькие ростки под тяжелыми перекладинами. Мальчишка не смотрит больше на соседа по квадрату площади, вглядывается в движущуюся, живую толпу чуть впереди них.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Лунатик не готов ответить даже самому себе, почему и зачем уселся рядом с серебристо-платиновым, пыльным и худым боком. Возможно он сделал это, потому что никто его не заставлял, не просил так поступать. Это его выбор, его решение, он сам захотел и ничей голос тайно не подселял в нем ничего подобного. Олененок не расслабляется, весь его скелет, как металлическая сложная конструкция и управлять ей невыносимо сложно. Вздернутый подбородок, мерно вздымающиеся худые бока, темный хвост укрывающий задние лапы и защищающий трогательную светлость живота. Болотца глаз отражают всполохи ночной темноты, поглощают ее жадно, как земля после зимы поглощает влагу.
Лунатик напугал его своим откровенным взглядом, прямым, как стрела, пущенная из арбалета. Сумрачный не ожидал удивления в расширевшихся зрачках, но оно его согрело, словно бы они с Мишей уже схлестнулись в вечном соревновании.
2:1 в пользу племенного. Ожидается небольшое затишье в игре.
Запах городского - облако газообразного мазута, неестественно светлое и оставляющее привкус крови во рту. Лунатику не нравится, что Миша пахнет так, но изменить этого сумрачный пока что не сможет. Он вообще не уверен, что поступает правильно, садясь рядом с чужаком.
— Я вижу
Лунатик дергает ухом и кривит губы. Миша создает впечатление того, кто знает и видит больше остальных, но Лунатик и сам такой. Так не обманывается ли он, пытаясь вложить в светлого мальчишку то, чего там не было? Может он ничего не чувствует, потому что за шорами серых глаз нет ни чувств, ни души, ни размышлений? Лунатик косится на нового знакомого и мимолетно гладит взглядом взъерошенную шерсть. Нет, Миша не был пустышкой. Пустышек с такими улыбками не бывает. Просто он слишком прочную стену выстроил внутри себя и она, именно она, не пропускает никого извне. Лунатику обидно и хочется эту стену разрушить, хотя даже сама идея копаться в мишиной душе кажется ему дикостью.
Мальчик не думает о том, почему они не идут в палатку. Не думает, зачем сидят тут и кого-то или чего-то ждут. Он не хочет задавать настолько глупые вопросы, не хочет, чтобы они были глупее, чем есть он сам. С Мишей вообще хотелось быть лучше и выше, но Лунатик никогда не ощущал себя особенным и не являлся им. Сумрачный делает какие-то свои выводы и приводит объяснения происходящему, и они его устраивают.
Я уверен, что твоя очаровательная голова полна страхов и сомнений
Лунатик сжимает ноздри и щурится, невидяще рассматривая происходящее у главного дерева. Потом усмехается, немного нервно и криво, как-то совсем не по-детски. Миша прав, но знать ему об этом не обязательно. -Вот как, - кажется он повторил мишину реплику, прозвучавшую секундами ранее. Улыбается, словно манекен - глаза отдают прохладой далеких звезд.
Лунатик не позволяет словам чужака долететь до цели и поразить мишень каких-либо сомнений и страхов, что жили в его голове. Вместо этого он негромко смеется, точно услышанное его очень забавляет. Смех получается короткий и оборванный.
-Кто тебе сказал, что я не терплю прикосновений? - Лунатик говорит медленно, будто бы подбирает самые подходящие слова, параллельно с этим углубляясь в звуковые настройки собственного голоса, интонации не должны подвести. В голосе нет ни зарождающейся агрессии, ни страха, - Лунатик запер его в себе, а агрессивностью он в столь юном возрасте и так не страдал. Слова осторожны, ведь Лунатик вынужден прощупывать почву собственной лапой, опасаясь с головой быть поглощенным зыбучими песками. -Что с тобой не так, жадный до взглядов Миша? - Лунатик улыбается, но совсем не насмешливо и даже не весело, и делает интонационный упор на местоимении, вновь переворачивая фразу Миши, отвечая вопросом на вопрос, ножом - на пистолетный выстрел.
На улице было холоднее, чем в палатке. Мурашки пробегают по спине мальчишки, распушая шкурку. Ему так нравилась ночная темнота. И этот запах. Такой холодный и свежий. Только так может пахнуть ночь. В это время суток всё ярче. Запах травы, смешиваясь с холодом и ароматом хвои, создавал что-то невообразимое, пьянящее. От этого наслаждения тело расслабляется ещё сильнее. Впереди фигура Врунишки. Он ещё не успел далеко уйти от детской, поэтому тёмно-рыжий догоняет его. Вся беседа в детской произошла на столько быстро. Пройти много времени никак не могло, что уж говорить о дальнем передвижении его братца. Именно поэтому тёмно-рыжий усел его нагнать прежде чем он успел куда-то исчезнуть.
- Я беру пример с тебя, братец, - спокойно, даже с улыбкой, хотя в груди всё кипело. Не так много времени прошло с его последней фразы. Врунишка не успел бы просто так всё забыть. И обгоняет. Не хотел останавливаться. Уже забыл про Мурчалку. Кажется, только ради этого ответа он и вышел из детской. Кошечка должна была идти за ним. Если захочет - вернётся обратно. Ему стоит запомнить, что всё вокруг важно. Но почему-то он не может сосредоточить своё внимание на других. Почему же ты не хочешь выйти из зоны своего равнодушия? Может когда-нибудь и задумается, но не сейчас...
» дерево тьмы «
⠀⠀⠀⠀бσяρышнuк ▿ nяmнα∂ųаmь ▿ ųелumель веmρα ⠀ ⠀я nσнял сσль землu u nρuнuмαю в себе mьму ⠀⠀u nρелσмляю свеm ραз зα ραзом ⠀⠀⠀u еслu мне nρuкαзывαюm звёз∂ы – я σmкαзывαю ⠀
⠀⠀⠀⠀бσяρышнuк ▿ nяmнα∂ųаmь ▿ ųелumель веmρα ⠀ ⠀я nσнял сσль землu u nρuнuмαю в себе mьму ⠀⠀u nρелσмляю свеm ραз зα ραзом ⠀⠀⠀u еслu мне nρuкαзывαюm звёз∂ы – я σmкαзывαю ⠀
Их игра шла не только в сознании Лунатика, но и в голове Миши, который внимательно теперь вглядывался в чернильную тень, что кляксой расползлась по краю поляны. Племенной мальчишка выигрывал, почти догонял, и в этом соревновании они сталкивались плечами, упорно шли вперед, натягивая ловушки и ставя подножки. Миша скривил губы, ожидание неприятно давила, и ему хотелось спать и немного есть, но он был достаточно горд, чтобы не показывать это и стараться давить зевки и держать широко открытыми слипающиеся глаза.
2:1 — и не в его пользу; так нельзя, Миша не любит проигрывать, но ради блеска в чужих глазах он неосознанно готов уступить. Конечно, после он соберет каждую звезду, что отпечатается в тёмном озере чужого зрачка, очистит их и поставит на полки в своей голове, чтобы, сияя, они освещали каждый уголок.
И когда-нибудь вновь нашли своё отражение.
Миша напряженно перемалывает события, думает о встрече с отцом, и в животе сворачивается клубок змей, шипящих и ядовитых. Кажется, он отравлен своим волнением, своими страхами, покинутый матерью ребенок, которая нежно прижалась светлой щекой к его шраму, посмотрела помутневшими печальными глазами и скрылась в зарослях кустарника.
А Миша так и не узнал её имя.
— Я хочу запомнить тебя. Она улыбнулась, обернувшись, когда он нашел в себе силы её окликнуть, и что-то совершенно безмолвно прошептала. Миша не разобрал, а её уже не было рядом, и о ней напоминала разве что горящая огнём щека, запомнившая прикосновение нежной, но пропыленной шерсти. Мать пахла как он: огнём, кровью и гарью дорог. И у неё никого не осталось.
Яд разливается по венам, огнем лижет стопы и уши, клокочет в сердце, загораясь кострищем.
Он отвлекается от картинки, возникшей в голове, чуть хмурится, чувствуя, как подрагивают лапы и хвост, моргает, уводя взгляд куда-то в сторону от Лунатика. Настроение ползёт вниз, задержавшись на отметке «отвратительно». Его зовут Болотник, у него его глаза, и он его узнает. Она так сказала, значит, так и будет.
— Вот как, — его выдергивают крюком из собственной голову, заставляя повернуть голову.
Повторяешься. Они даже не спорят, и обстановка между ними становится максимально комфортной, Миша даже понимает, что ему нравится просто сидеть рядом и перекидываться словами, которые первыми приходят на ум. Лунатик не обидится на остроту, как часто было с сестрой, которая недовольно хмурилась и морщила переносицу. Приходилось ластиться и просить прощение, лишь бы не видеть тоски в чужих глазах. Племенной мальчишка будто чувствует его, и они одновременно могут сказать одну и ту же мысль примерно схожими словами, однако по характеру абсолютно не совпадают.
Буквально стоят на противоположных берегах. — Кто тебе сказал, что я не терплю прикосновений? — чужой голос становится тягучим, глубоким, в него хочется нырнуть, как в омут, с головой, задохнуться и спокойно помирать. Но Миша буквально готов себе лапу отгрызть за то, что в голосе котёнка слышится настороженность, опаска.
— А разве это не так? — шепотом спрашивает Миша и неожиданно протягивает лапу, развернувшись, касается чужой щеки.
На мгновение чувствует фантомную мягкость, а после убирает лапу, вновь садясь прямо и спокойно. Пуля всё равно, как не крути ножом, вгрызётся в умелых руках в тело быстрее. Алый затопит землю, металл забьёт ноздри, грязь впитается в плюш шерсти. Мальчишка вовсе ещё не жесток, не готов к безумию смерти, не вкусил радости убийства; он приучен только защищать и выживать, и так — до конца. Миша обкусывает губы, готовый к встречному вопросу, шарит глазами по чужому лицу, устало, почти истощенно. Может, после у него откроется второе дыхание, когда уйдёт эмоционально перенапряжение. Ходить, долго и беспощадно, он привык, но не бояться.
— Что с тобой не так, жадный до взглядов Миша? —всё не так.
Мальчишка улыбается. — Со мной всё в порядке, — искренне и непосредственно соскальзывает со скользкой темы, увиливая от полноценного ответа. И ведь по его мнению с ним и правда все в порядке.
Ему хочется спросить, что происходит на поляне, но Миша не хочет показывать то, в чем он слаб. Он — чужак, им и остаётся. Но при всём этом мальчишка может пронаблюдать за одним из ритуалов сумрака, увидеть своими глазами, столь жестоки ли племенные, как о них отзываются.
Столь ли дик и необуздан сумрак? Ему кажется, что он уже может ответить на этот вопрос. Сплоченные, живущие и дышащие друг другу, они не принимают чужаком, окруженные рвами и болотами, увитые ядовитыми шипами, убьют всякого.
А Мише слишком хотелось жить.
Он не был уверен, что, если его отправят обратно, сможет выжить. Ему приходилось себе постоянно напоминать про осторожность, про опасливость, про то, что нужно смочь, превозмочь, суметь и пережить.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Лунатик раз за разом проговаривает в голове эти буквы, складывая их в слово, столь приятное и непривычное уху. Ему хочется произносить его вслух, но он себя одергивает, - это странно, это неуместно. Это… смущает.
Олененок медленно выдыхает, рассматривая поляну, словно видит ее впервые. Скользит взглядом по палаткам, кустам и деревьям, по глади ручья и по тяжелой фигуре дуба, что возвышается над ними всеми. Слышит плеск воды и голоса соплеменников. Слышит дыхание Миши. Слышит и ловит его, как витиеватый ловец снов ловит чужие кошмары. Ловит и оставляет себе… Неужели городской считает, что только он будет собирать коллекции из звезд, нагло похищенных из болотистых глаз? Лунатику тоже есть что хранить в закутках своей души - рваные вдохи и выдохи и звуки имени, что еще не стало родным или ценным, но уже впечаталось куда-то на подкорку.
Слишком быстро. Это пугало сумрачного, раз за разом осознание обливало его холодной водой, а после кидало в раскаленную печь. Он не понимал, как мог захотеть чьего-то внимания и общения, проведя пять лун в одной палатке с множеством котят, из которых ни с кем так и не смог подружиться. Лунатик не мог ответить ни на один вопрос, проще было перестать задавать их себе вообще.
Лунатик понимал, что его фраза - провокационная, намекающая на некие его желания, которых на самом деле не было. Олененок не то что бы не терпел прикосновения… Он их не любил. Не любил наглого вторжения в личное пространство, не любил навязывания ему чьего-то общества, не любил объятия. Не любил - но терпеть вполне все это мог.
Шепот Миши проходится холодным ветром - от макушки до основания хвоста. Лунатик прикрывает веки, когда чужая лапа с белесо-красными шрамами на запястье, касается его щеки.
Приятно. Нет!
Лунатик насупливается, спорит с желанием оскалиться и клацнуть зубами у мишиных пальцев, точно невоспитанный и нервный щенок. Он ругает себя за секундную слабость, когда повел щекой вслед ускользающему обманчивому теплу прикосновения одиночки.
Неправильно! Все его существо кричало ему о том, что это - неправильно. Хотя стоит ли так заморачиваться? В конце концов же Миша не делает ничего дурного. Лунатик спорит с собой жарко и шумно, внешне ни одной чертой не выдавая своего напряжение. Миша ощутит его итак - искрящееся меж их боками статическое электричество, рожденное трением эмоций и судеб.
-Нет, - Лунатик делает вид, что шепот и касание не возымели над ним никакого воздействия, попросту игнорирует то, на что не знает как реагировать, - с тобой не всё в порядке, - и снова взгляд в никуда, во тьму, а голос подернут еле заметной усталой усмешкой. Первая часть фразы кажется грубоватой, будто Лунатик хочет полезть туда, куда его еще не звали, поэтому сумрачный добавляет после короткой паузы, сумев не вложить в голос поспешности, - ни с кем не бывает все в порядке. Или думаешь, что ты исключение, м? - поводит пятнистым ухом и чуть кивает в сторону Миши, этот жест некая альтернатива взгляду глаза в глаза, с помощью которого можно передать все, на что не хватает слов, - Миша, - добавляет, не удерживается. Чувствует как буквы отзываются тихим шелестом сердцебиения в груди, слишком нежные звуки для обладателя таких глаз, слишком чувственные слоги для усталого, рано повзрослевшего голоса.
Сообщение отредактировал Сабельник - Ночь, 26-Май-2019, 18:34
Кошечка выползает из яслей, стараясь поспевать за тёмно-рыжим соплеменником. Вот только мальчик уже догоняет того котика, из-за которого не так давно злился, говорит ему что-то непонятное и ускоряет шаг. Мурчалка смогла разобрать лишь слово "братец". Только сейчас она вспоминает, что эти двое действительно братья. У них есть хоть какие-то отношения. Ей бы тоже стоило начать общаться со своими родственниками. Чёрно-белая быстренько пробегает мимо Врунишки, остановившись на секунду, чтобы взглянуть на него. Они такие разные, но всё равно братья. Может это их различие и создаёт между ними какую-то неловкость. Всё, что она успела увидеть за эту ночь, создавало впечатление лёгкой вражды. Но может ей просто казалось. Девочка двигается дальше, быстро передвигая лапками, отстукивая дробь по холодной земле. Спина Лягушонка пропадает где-то впереди. Эти коты, которые создали высоченную стену и не давали никому слишком маленькому, как сама Мурчалка, пройти вперёд. Тёмно-рыжий друг уже ушёл, а ей ещё только предстояло приблизиться ближе к дереву. Не так далеко она заметила двух котят, беседовавших о чём-то. Подслушивать их разговор девочка не собиралась, да и внимание её не остановилось на них на долго. В следующее мгновение она уже забудет о том, что видела их.
В воздухе искрит напряжением, неуловимым для других, но четким для них обоих; они не соприкасаются, но чувство, будто переплетаются всем: конечностями, разумами, душами, — невероятно страшно пускать кого-то внутрь своего нутра, делить одну жизни на двоих, чувствовать так, будто он — это ты, а ты — он. Миша не теряется, держится крепко за себя и свой разум, не позволяя смутному интересу накрыть его с головой, укутать, спрятать от мира. Лапу чуть заметно колит от чужого тепла, мальчишка доказывает ему что, и Миша замечает миллиметровый рывок в свою сторону; лунный мальчик тоже чувствует это, всеобъятное, поглощающее, теплое. И становится легче дышать.
Миша не крутился в яслях, его окружение ограничилось двумя кошками и холодом камня, но он впервые чувствовал такое сильное желание дружить с кем-то. Дружить было словом-обманкой, словом-незнакомкой, Миша не знал, что оно значит, но ему казалось, что это нечто близкое к семье, к кровным узам. Вот только кровь заменится духом, свяжет крепче любых цепей и сетей. И ему хотелось. Хотелось быть зависимым и быть тем, от кого зависят.
Он дышал глубоко и нервно, хрипы примешивались к неглубокому свисту при выдохе сквозь сжатые зубы; волнение всё ещё проедало его оболочку, усталость стучалась в дверь, страх танцевал румбу на его могиле. И незаметно прислушивался к чужому дыханию, что вносило в его голову ясность, а в сердце — спокойствие. Ему не хотелось быть раскрытым, ему не хотелось обсуждать что-либо, и мальчишке нравилось сидеть рядом, ловить краем глаза вихры чужой шерсти, впитывать движения и короткие улыбки. Миша с таким же удовольствием послушал бы чужие истории, лесные сказки, законы, правила непонятных ритуалов и клятв, лишь бы ощущать тот же океан внутри, трепещущий, но тихий, лишенный высоких гребней пенистых волн.
— Нет, с тобой не всё в порядке, — ребёнок внутри него ведет ушами и подслеповато щурится, — ни с кем не бывает всё в порядке. Или ты думаешь, что ты исключение, м?
Миша поворачивает голову, вызывающе приподнимает голову и впитывает в себя чужой тембр, смотрит на чужие губы, выводящие в воздухе его имя: — Миша.
Мальчишка понимает, что Лунатику нравится его имя, тот произносит его с таким трепещущим удовольствием, смакует, как сладость, как сладкоежка-двуногий растягивает вязкий шоколад во рту; Миша не скажет ему, что понял. Ему и самому нравится рубить чужое имя на четкие слоги, разрывать на тонкие пылинки и сдувать, отправляя в полёт у солнца, чтобы то запуталось в пепельном крошеве, вспыхнуло золотом и серебром.
— А ты проверь, — приподнимает верхнюю губу, показывая ряд белых, мелких зубов с торчащими маленькими клычками. Это вызов, почти приглашение к действию. Их разговор лишен двойного дна, ребячий, вызывающий, но невероятно острый, гранёный, будто они прощупывают почву с колким вопросом: «а можно ли (до)верить(ся)?» — Лунатик, — на выдохе.
Смотри, как я умею!
Миша расслабляет линию плеч, склоняет голову к плечу с усталым вздохом, прикрывая глаза. Ночь кажется бесконечной, церемония напряженной, а сам он — натянутая труна, дрожащая и готовая порваться при малейшем прикосновении. В голову забредает мысль о том, что было бы восхитительно прислониться виском к чужому плечу, расслабившись, скользнуть носом к изгибу шею, утыкаясь в мягкий пух шерсти, и уснуть. Просто уснуть. Но Лунатик смотрит настороженно, Миша напряженно сидит, а лагерь не спит и замирает в напряжении.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Дата: Рассвет, 27-Май-2019, 09:38 | Сообщение # 3374
не отбрасывая тени ⠀
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 846
Лунатику давно нравится слушать окружающий мир. Это гораздо интереснее, чем говорить самому, вплетая собственные сказки в течение лагерной жизни. Он мог наблюдать, болотный шпион укрытый одеялом лунного света, за каждым жителем племени безнаказанно и часто незаметно. Ему не надо было прятаться среди камней или кустов, подкрадываясь близко, достаточно было просто сидеть неподвижно. Умение слушать и слышать Лунатик считал одним из главных своих достоинств, о которых не принято распространяться. Вот и сейчас, сидя подле чужака, он обратился в слух, ловя каждый вдох и выдох, слушая улыбки и взгляды.
С Мишей это было интересно. Он весь, как обнаженный провод, искрящийся, опасный, но тихий, не выставляющий напоказ то, что творилось в его душе. Это завораживало, Лунатик не встречал ничего подобного среди соседей по яслям. Они были для него более понятные, более правильные, более привычные. Их дыханием он пропитывался уже пять лун, день за день, ночь за ночью. Они дышали сумраком, юные наследники тьмы, они пахли соснами и мхом, играми и разговорами о будущем, кровью дичи и молоком. Миша был другим, от кончиков своих посеревших ушей до светлых пальцев. Только в его глазах сквозило что-то знакомое, отдаленно напоминающее Сумрачное племя, но приправленное городской пылью и шумом улиц, мрачностью подворотен и грязевыми дождями. Миша был грязен, но еще слишком юн, чтобы эта грязь проросла в нем. Ее еще можно было искоренить и Лунатик отчаянно хотел это сделать, но не знал, хочет ли избавляться сам Миша от этого наследия.
— А ты проверь
Он говорит с вызовом, едко и немного насмешливо, хотя и не пытается задеть сидящего рядом олененка. Лунатик задумчиво шевелит ухом, понимая, что увязает в чужих сетях, расставленных неосознанно, но специально для него. Миша был пауком, он был охотником, ловцом чужих душ и Лунатик не был уверен, точно ли он счастлив оказаться в роли его жертвы, пусть и окруженной шелками слов и заботы. Еще ничего из этого не произошло в настоящем времени, но Судьба этих двоих уже была записана в чьей-то капризной книге и им некуда была бежать. Позже Лунатик поймет, что убьет Мишу, если тот попытается охотиться на кого-то еще. Пока же сумрачный улыбается в ответ, надсадно и надломлено, немного устало, и прикрывает глаза.
-Ты мне не настолько интересен, - лжет и ложь течет сахарным сиропом в чужие крупные уши, затекает в мозг и застывает там обожженным леденцом, - пока что, - добавляет, оставляя для самого себя лазейку, отсрочивая тот момент, когда добровольно ухнет с головой в омут потаенного безумия, которое однозначно и точно живет в Мишиной голове.
Лунатик пробегает взглядом по светлым острым плечам, которые слегка расслабились с того момента, как он подошел. Кажется сумрачны тоже имеет какое-то влияние на пришельца, кажется, его энергетика тоже его покоряет, обманчиво умиротворяет. Лунатик раньше не верил в то, что так бывает. Что можно просто увидеть кого-то и понять, что он - твоя жизнь и он - твоя погибель. Он не хочет думать эти мысли, но они настойчиво лезут ему в голову и он отвлекает себя созерцанием светлой шерсти и острого профиля.
Отворачивается, когда страх встретить ответный взгляд пересиливает.
-Устал? - он не спрашивает, где Миша был до того, как пришел в лагерь и что уже пережил за сегодня. Прошлое больше не важно. Мишино прошлое осталось на границе и померкло, уступив место настоящему - неотвратимому и ядовито-сладкому.
Сообщение отредактировал Сабельник - Рассвет, 27-Май-2019, 10:57
Дата: Рассвет, 27-Май-2019, 11:19 | Сообщение # 3375
яркий костер, сумрачная инквизиция
Группа: Лесные Коты
Сообщений: 1584
Чужое плечо все ещё манило своей доступностью и мягкостью, хотя, чего таить, Мише даже холодная скользкая земля казалась пуховым одеялом. Если бы он не был столь горд, то уже давно бы растянулся на животе, расплываясь лунной лужицей; шерсть и без того была грязной, всклокоченной у лопаток. Виском к плечу — и его горло будет открыто; Миша чувствует, как неприятно стягивает кожу у изгиба челюсти, и чуть морщится от мысли о мнимом доверии. Это было одним из непоколебимых табу, тем, что настолько впечаталось, вгрызлось под корку мозга, что уже не уберешь, не сотрешь — на уровне инстинкта.
Впереди началось движение: две фигуры схлестнулись, переплелись, запахло кровью и волнением. Миша не подался вперёд, хотя его нутро буквально протащило по полу и выплюнуло под чужие ноги — он хотел также. Ему не нравились городские бои, там выигрывала жажда и подлость, здесь же бились так, будто дышали; мальчишка тоже хотел хоть раз глотнуть воздуха горящими от перенапряжения лёгкими не от бега и страха, а от азарта битвы. В этом он и был похож на них, детей тьмы.
Лунатик рядом будто не замечал того, что что-то происходит, либо давно уже потерял к чему-то такому интерес. Мише же казалось, что его искры жажды чего-то нового горят и в мальчишке, сидящем рядом, мальчишке-тени, лунном ребенке. Он мог назвать его по-разному, но всегда так, чтобы прочувствовать фантомную тьму, затерявшуюся внутри, ставшую отражением его самого. Мише бы щипцами вытащить ее наружу, оголить нутро, показать: смотри, ты похож на меня.
— Ты мне не настолько интересен. — Буду.
Это обещание, он знает, что Лунатик в итоге не сможет устоять перед тем, чтобы прыгнуть в — постель — пропасть. Это тот путь, на котором, куда ни свернешь, в любом из случаев ведёт к одному и тому же. Миша стреляет глазами, попадая в чужую щеку, почти перехватывая чужой взгляд, но всё-таки чуть не успевая. Во рту становится горько от досады.
На себя? Лунатик не поддается ни на что, держит оборону, но можно ли делать ставку на то, что Миша мог бы быть чудесным полководцем? Жаль, что имя у него не подходящее. Мальчишка хмыкает про себя, моргая; бой внезапно становится менее интересным, чем то, что собирается дальше делать племенной мальчишка.
— Устал? — Миша поворачивает голову, удивлённо дергая кончиком хвоста, будто у него в генах заложено выдавать себя движениями (так оно и есть).
Это было неожиданно, это было почти что нежной заботой, не тем жадным интересом, что первым проявил оленёнок. И Мише нравилось, это пьянило не хуже кристальной воды после металлических луж городских улиц.
— Устал, — он не стал врать, увиливать от ответа, лишь чуть сгорбил плечи — у него вовсе не было сумрачной выдержки лучшего качества, когда твоя спина иногда напоминает идеально выточенную линию. — Сколько ещё будет длиться эта.. церемония?
Чем ближе конец — тем он становится все более нетерпеливым, горящим желанием быстрее завершить данную ступень своей жизни.
мы всего лишь топь и ветви. спи, мой братец, станет легче лес с болотом на рассвете видят сны по-человечьи
Вниз 
